Фотокамера госпожи Камбатты была инструментом тончайшей работы: однообъективный зеркальный “Графлекс” 1901 года выпуска в кубическом корпусе, с гофрированной фокусировочной гармошкой и массивным объективом. Широкоугольный объектив “Глоб” идеально подходил для съемки панорам. Прежде чем сделать первый снимок, госпожа Камбатта добрых полчаса возилась с актинографом Хертера и Дриффилда[68], всматриваясь в его счетную линейку и подкручивая вращающийся цилиндр, чтобы выставить время и широту. Потом, вскинув руку в знак готовности, быстро сделала несколько снимков, отойдя чуть в сторону от камеры и краем глаза наблюдая за группой своих моделей, прежде чем сжать грушу затвора.
В сумерках Раджкумар и Долли собрали вещи. Ума одолжила им гаари Канходжи. Но по пути к Дак-бунгало Долли вдруг передумала.
– Поедем в Аутрем-хаус прямо сейчас, – предложила она. – Поговорим с королевой. Давай покончим с этим.
Когда они добрались до места, уже совсем стемнело. Свет горел только в комнате короля и в сторожке Саванта. Принцессы, наверное, внизу, подумала Долли, сидят при свете маленькой масляной лампы, экономят. Вот они удивятся!
Ворота оказались заперты, и она велела Канходжи постучать. Он колотил добрых пять минут, но никто не отзывался.
Долли подошла к окну сторожки и постучала в деревянные ставни.
– Моханбхай, – позвала она. – Открой ворота. Это я, Долли. Я приехала попрощаться. Отвори.
Свет внутри погас, и через пару минут она услышала шепот Саванта:
– Долли?
– Где ты, Моханбхай?
– Здесь, у ворот. – Он выглядывал в щель между стеной и створкой ворот. – Долли, Мибия уже знает. Она запретила мне впускать тебя и даже отпирать ворота.
Долли ахнула. Как же она уедет из Ратнагири, не попрощавшись с Мином и Мибией, с принцессами?
– Но, Моханбхай, это же я, Долли. Впусти меня.
– Не могу, Долли. Ты знаешь, я бы впустил, если б мог. Но Мибия в ярости. Ты же знаешь, какой она бывает, когда злится.
Наступила тишина, а потом над воротами возник узел с одеждой.
– Мибия велела нам собрать твои вещи, – сказал Савант. – И распорядилась проследить, чтобы ты их точно забрала.
Долли уронила узел на землю.
– Моханбхай, впусти меня. – Теперь она умоляла. – Только на несколько минут. Только попрощаться.
– Не могу, Долли. Правда не могу. Мибия сказала, что вышвырнет меня со службы, если посмею впустить тебя, она сказала, что отныне мы не смеем даже имя твое произносить в этом доме.
Разрыдавшись, Долли принялась биться головой о ворота.
– Не плачь, Долли, – уговаривал сквозь щель Савант. – Мы будем скучать по тебе, все мы. Посмотри, девочки машут тебе сверху.
В одном из окон наверху стояли все четыре принцессы. Они махали ей, и Долли попыталась помахать в ответ, но ноги у нее подкашивались. Долли опустилась на колени, заливаясь слезами. Раджкумар бросился к ней, чтобы поднять.
– Давай, Долли. Пойдем. Тут ничего не поделаешь.
Ему пришлось подхватить ее на руки, чтобы усадить в гаари.
– Чало, чало, джалди чало!
Когда они проезжали мимо полицейских казарм, мимо плаца, детишки и жены констеблей вышли помахать им на прощанье. Кажется, все в округе уже знали, что мисс Долли уезжает.
И она махала в ответ, вытирая безудержно льющиеся слезы. Она не позволит лишить себя этого последнего взгляда на знакомую улицу – склонившиеся кокосовые пальмы, “Юнион Джек”, развевающийся над тюрьмой на покосившемся флагштоке, ветхая чайная на углу. Это ее дом – эта узкая улочка с мшистыми стенами из латерита[69]. Она знала, что больше никогда все это не увидит.
Долли скорчилась на сиденье, обнимая свои пожитки. Узел с одеждой, опять, только на этот раз ей не пришлось нести его на голове.
Подняв руку, чтобы постучать, Ума заметила, что дверь в кабинет мужа приоткрыта. Она видела его в щелку. Он сидел, выпрямившись, в кресле. Очки болтались на шее, а он невидящим взглядом смотрел в пространство.
Муж, вздрогнув, обернулся, едва она постучала:
– Войдите.
Она села напротив, в кресло без подлокотников. Здесь, наверное, сидит стенографист, мистер Ренейд, держа на коленях свою машинку. Они смотрели друг на друга через широкое, затянутое кожей пространство стола. Перед администратором лежало раскрытое письмо, Ума мимоходом заметила, что конверт был запечатан красной восковой печатью. Ума первой отвела глаза, и только тогда он заговорил:
– Ты пришла сообщить мне, что хочешь уехать домой. Верно?
– Да, – кивнула она.
– Могу я спросить почему?
– От меня здесь никакой пользы. Все, что я делаю, ты можешь делать сам гораздо лучше. А теперь, когда Долли уехала…
Он кашлянул, прерывая ее.
– А могу я поинтересоваться, когда ты планируешь вернуться?
Она не ответила, молча глядя на собственные колени.
– Итак?
– Ты заслуживаешь лучшей жены, чем я.
Он резко отвернулся, так что ей теперь была видна только половина его лица.
– Ты можешь жениться второй раз, – торопливо продолжила она. – Найти другую жену. Уверена, моя семья не будет возражать.
Он вскинул палец, призывая ее замолчать.
– Не могла бы ты объяснить, – голос его звучал холодно и официально, – что я делал не так? Я дурно обращался с тобой? Вел себя недостойно?
– Нет. Никогда. – Слезы мешали ей видеть. – Ты всегда был только добр и терпелив. Мне не на что жаловаться.
– Я мечтал, что у меня будет такой брак, которого я хочу, – проговорил он, обращаясь скорее к себе, чем к ней. – Жить с женщиной, с которой мы будем равны, духовно и интеллектуально, казалось мне самым прекрасным, что может предложить жизнь. Вместе открывать мир литературы, искусства – что может быть более насыщенным, полноценным, что может принести большее удовлетворение? Но то, о чем я мечтал, увы, невозможно – не здесь, в Индии, не для нас.
Он провел пальцем по письму, лежащему перед ним, рассеянно поддев краешек тяжелой сургучной печати.
– Итак, ты возвращаешься к своим родителям?
– Да.
– Ты выбрала удачное время, – он иронично улыбнулся, – тебе в любом случае пришлось бы срочно собирать вещи.
– Но почему? – встревожилась она. – О чем это ты?
Он взял со стола письмо, постучал по листку позолоченной дужкой очков.
– Это из Колониального секретариата, из Бомбея. Пришло сегодня. Нагоняй, так сказать. Беременность принцессы заставила наших старейшин внезапно осознать всю чудовищность того, что они сотворили с этой семьей. Все письма моих предшественников и мои не имели никакого эффекта. Но запах смешанного брака встревожил их как ничто другое, они терпимы ко многому, но не к такому. Они предпочитают строго разделять расы. Перспектива иметь дело с бастардом-полукровкой заставила их бесноваться за своими столами. И я должен стать козлом отпущения за двадцать лет жестокого обращения с этой семьей. Мое пребывание здесь заканчивается, я должен вернуться в Бомбей. – Он сложил кончики пальцев и улыбнулся ей через стол кроткой ироничной улыбкой. – Как я уже сказал, ты выбрала прекрасный момент, чтобы уехать.
В эллинге Ратнагири имелось одно суденышко, которое использовалось крайне редко. Гоночная лодка, некогда принадлежавшая мистеру Гиббу, легенде гребли.
Администратор обычно заглядывал в эллинг пару раз в неделю. В Кембридже он немного занимался греблей и тренировался бы больше, если бы не был так занят, готовясь к экзаменам в Гражданскую службу. Ему нравилась целеустремленность, свойственная этому виду спорта, ощущение движения вперед в размеренном темпе, быстро, но без спешки. Кроме того, он почти религиозно верил в важность физических упражнений.
Сегодня, едва администратор вошел в эллинг, как взгляд его упал на гоночную лодку мистера Гибба. Старый чокидар[70], который присматривал за эллингом, часто рассказывал про мистера Гибба. Он был помешан на гребле, этот мистер Гибб, да вдобавок моряком был искусным. Согласно легенде, только он в истории клуба Ратнагири сумел вывести узкое хрупкое суденышко в открытое море и вернуться обратно.
Уезжая, мистер Гибб подарил свою лодку клубу. С тех пор она превратилась в нечто вроде памятника, реликварий от мистера Гибба. Она стояла в дальнем углу, и на ней никогда не плавали.
– А вот эта? – спросил у чокидара администратор.
– Это же лодка мистера Гибба. Именно на ней Гибб-сахиб вышел в море.
– Она на ходу?
– Да, сахиб, конечно. – Чокидар гордился своей работой, и все его лодки были в отличном состоянии.
– Ну что ж, тогда, пожалуй, сегодня я возьму ее.
– Вы, сахиб? – ахнул чокидар. – Но мистер Гибб был очень опытным…
– Полагаю, я сумею с ней справиться, – ледяным тоном ответил администратор.
– Но, сахиб…
– Прошу, делайте, что вам приказано.
Лодку поставили на воду, администратор забрался в нее, взял весла. Он прокатился по бухте, развернулся. Он чувствовал странное воодушевление. Проход между двумя берегами залива манил его.
Уже несколько недель он прикидывал, как бы преодолеть опасное место. Наблюдал за местными рыбаками, когда те выскальзывали из гавани, отмечал в уме точку их выхода, маршрут, по которому они вели суда в открытое море.
Однажды, говорил он себе, настанет день… Он начнет с короткой пробной вылазки, попробует почву, то есть воду, так сказать. Когда настанет день. Но вот теперь дней больше не осталось. На следующей неделе он уже окажется в Бомбее, в кабинете без окон, и будет заниматься вопросами муниципального налогообложения.
Он и не заметил, как его суденышко отклонилось от курса, как нос развернулся на запад, указывая прямо на выход из залива. Как будто корпус захватил чей-то дух, другого отставного чиновника, словно лодка правила по своей воле.
Он чувствовал странное спокойствие и умиротворение. Лучше довериться в этом деле людям вроде мистера Гибба, с ними ты всегда в безопасности, под присмотром, они позаботятся обо всем.