Они проехали через Сунгай Паттани, по широким улицам, вдоль которых выстроились шопхаусы[76], витрины и фасады которых смыкались, образуя длинную изящную аркаду. Потом город внезапно закончился и машина поползла вверх.
– Когда вы в последний раз получали вести от Умы? – спросила Долли у Эльзы.
– Я виделась с ней в прошлом году, – ответила та. – Я ездила на праздники в Штаты, и мы встретились в Нью-Йорке.
Ума переехала в собственную квартиру, рассказывала Эльза. Устроилась на работу, корректором в издательстве. Но у нее еще много других дел – похоже, она очень занятой человек.
– А чем именно она занимается?
– Политической деятельностью, насколько я поняла. Она рассказывала про митинги, речи, про журналы, для которых она пишет.
– Вот как?
Долли все еще пребывала в задумчивости, когда Эльза показала рукой вперед:
– Смотрите – вон поместье. Здесь оно начинается.
Они медленно двигались по круто уходящей вверх грунтовой дороге, по обе стороны стеной стоял густой лес. Впереди показались широкие ворота с вывеской над ними. Три слова, громадными золотыми буквами, которые Долли прочла вслух, словно пробуя на вкус: “Каучуковое Поместье Морнингсайд”.
– Это Эльза придумала, – сказал Мэтью.
– В детстве я жила возле парка Морнингсайд, – пояснила Эльза. – Мне всегда нравилось это название.
У ворот, в густой завесе зелени, покрывавшей склон, вдруг появился просвет – насколько хватало глаз, тянулись стройные ряды деревцев, совершенно одинаковых, высаженных в идеальном геометрическом порядке. Автомобиль перевалил через невысокий холм, засаженный деревцами, и перед ними открылась долина – неглубокая котловина, словно лежащая в ладонях изогнутого горного хребта. Котловина была расчищена от леса, и в центре ее образовалось открытое пространство. По краям плантации стояли два ветхих здания под жестяными крышами – неказистые хижины.
– Здесь должна была располагаться контора, – виновато произнесла Эльза. – Но пока мы обитаем в этих лачугах. Боюсь, условия тут крайне скромные, вот почему нам нужно построить нормальный дом.
Они устроились, и чуть позже в тот же день Эльза повела Долли прогуляться в каучуковых рощах. На каждом дереве имелся диагональный надрез поперек ствола, к которому снизу была прикреплена половинка кокосовой скорлупы. Эльза провела пальцем по донышку одной из кокосовых чашек и вынула затвердевший полумесяц латекса.
– Это называется млечный сок. – Эльза протянула Долли латекс.
Та поднесла мягкий серый комочек к носу, пахло кислым и слегка прогорклым. Она бросила комок обратно в кокосовую чашку.
– Утром придут сборщики и соберут все, что натекло, – продолжала рассказывать Эльза. – Ни капли сырья нельзя потерять.
Они направились через каучуковую рощу вверх по холму, по направлению к вершине Гунунг Джерай, скрытой облаками. Мягкая почва под ногами слегка пружинила из-за ковра высохших листьев, сброшенных деревьями. Склон впереди был испещрен тенями тысяч стволов, идеально параллельных, словно нанесенные машиной штрихи. Вокруг вроде бы дикий лес, но все же нет. Долли несколько раз бывала в Хуай Зеди и полюбила напряженную тишину джунглей. Но это место не походило ни на город, ни на ферму, ни на лес, было нечто жутковатое в этом единообразии, в том, что пышному естественному пейзажу можно насильно придать такую монотонную одинаковость. Долли вспомнила, как поразилась, когда автомобиль выехал из пьянящего изобилия джунглей на упорядоченную геометрию плантации.
– Это как вход в лабиринт, – сказала она Эльзе.
– Да, – согласилась та. – И вы удивитесь, насколько легко тут заблудиться.
Они вышли на большую поляну, и Эльза остановилась.
– Вот. Здесь и будет построен Морнингсайд-хаус.
Оглядевшись, Долли увидела, что с этого места открывается великолепный вид во все стороны. На западе горы мягко спускались к розовеющему закатному морю, на севере прямо над ними вздымался заросший зеленью пик Гунунг Джерай.
– Чудесное место, – согласилась Долли.
Но, уже произнося вслух эти слова, поняла, что не хотела бы жить здесь, под хмурым взором горы, в доме, затерянном в лабиринте деревьев.
– Красиво, да? Но видели бы вы, что тут было, пока не расчистили джунгли.
По словам Эльзы, она была в ужасе, когда впервые приехала в Гунунг Джерай. Место невообразимо красивое, но это были джунгли – густые, непроходимые джунгли. Они с Мэтью прогулялись немножко пешком, и это было похоже на проход по укрытому ковром церковному нефу – верхушки деревьев смыкались высоко вверху, образуя бесконечный готический свод. Трудно, почти невозможно было представить, что эти склоны можно сделать пригодными для жизни.
Когда началась вырубка леса, Мэтью перебрался на участок и выстроил себе маленькую хижину, теперь там контора поместья. Она жила отдельно, в арендованном доме в Пенанге. Она предпочла бы остаться рядом с мужем, но Мэтью не позволил. Слишком опасно, сказал он, здесь как на поле боя, джунгли сопротивляются, сражаясь за каждый дюйм. Сая Джон какое-то время жил с Мэтью, но потом заболел и вынужден был переехать в Пенанг. Хотя сама плантация была его идеей, он понятия не имел, какие усилия потребуются для ее закладки.
Прошло несколько месяцев, прежде чем Эльзе было позволено вновь навестить участок, и тогда она поняла, почему Мэтью не пускал ее раньше. Склон холма выглядел так, будто пережил череду стихийных бедствий, огромные участки земли были покрыты пеплом и обгоревшими пнями. Мэтью похудел и непрерывно кашлял. Эльза увидела хижины работников – крохотные лачуги, крытые ветками и листьями. Все эти люди были индийцами, с юга страны, Мэтью успел выучить их язык – тамильский, – но она, конечно, не понимала ни слова. Она заглянула в глинобитную хижину, куда работники обращались за лечением, если заболевали, – невообразимое убожество, вместо пола слякотная земля. Эльза хотела остаться на плантации в качестве медсестры, но Мэтью запретил. Ей пришлось уехать обратно в Пенанг.
Но когда она вернулась в следующий раз, встретившие ее перемены были столь грандиозны, что казались чудом. В прошлый раз она чувствовала себя так, словно попала в чумной барак, а теперь – словно очутилась в молодом саду. Пепел смыт дождями, почерневшие пни вывезены, и уже тянутся ввысь первые саженцы каучуковых деревьев.
Впервые Мэтью разрешил ей остаться на ночь в его домике. На рассвете Эльза выглянула в окно и увидела, как утренний свет заливает склон, ложась на землю листком сусального золота.
– Вот тогда я и сказала Мэтью, что у этого места может быть только одно название: Морнингсайд.
Позже, когда они вернулись в дом, Эльза показала Долли свои наброски будущего Морнингсайд-хаус. Она хотела, чтобы дом напоминал особняки в Лонг-Айленде, какими она их помнила, – круглая башенка, фронтоны и веранда по всему периметру, чтобы наслаждаться великолепными видами. Единственным восточным элементом должна была стать крыша – красная, с резными, загибающимися вверх карнизами.
Пока женщины изучали эскизы, Сая Джон просматривал газету, которую купил на станции, вчерашний выпуск “Стрейт таймс”, издаваемой в Сингапуре. Внезапно он оторвался от чтения и поманил к себе Мэтью и Раджкумара с другого конца комнаты:
– Взгляните на это.
Сложив газету пополам, Сая Джон показал им на репортаж об убийстве великого герцога Фердинанда в Сараево. Раджкумар и Мэтью прочли пару абзацев, переглянулись и недоуменно пожали плечами.
– Сараево? – удивился Раджкумар. – Где это?
– Очень далеко, – хохотнул Мэтью.
Ни один из них, как и никто в мире, не подозревал, что из-за убийства в Сараево вспыхнет мировая война. И точно так же они не догадывались, что каучук станет критически важным стратегическим сырьем в этом конфликте, что в Германии станут карать за выбрасывание предметов, изготовленных из каучука, что за контрабандным каучуком за океан будут отправлять подводные лодки, что этот товар непомерно взлетит в цене и размеры их богатства превзойдут самые сумасбродные мечты.
16
Даже когда Нил и Дину были совсем маленькими, не оставалось никаких сомнений, что каждый из детей пошел лишь в одного из родителей. Нил был вылитый Раджкумар: крупный, крепкий, цветом кожи больше индиец, чем бирманец. Дину, напротив, унаследовал тонкие черты своей матери, равно как и нежный, слоновой кости цвет лица и почти хрупкое телосложение.
Каждый декабрь Долли и Раджкумар возили мальчиков в Хуай Зеди. Несколько лет назад До Сай и Нау Да вернулись в свою старую деревню. Растущий бизнес превратил До Сая в богатого человека, и он приобрел несколько домов в самой деревне и в ее окрестностях, и один из них предназначался как раз для ежегодных визитов Долли и Раджкумара. Долли считала, что мальчикам нравятся эти поездки, особенно Нилу, который подружился с одним из сыновей До Сая, задумчивым крепышом Реймондом. Сама Долли тоже с нетерпением ждала ежегодного отпуска, после поездки в Морнингсайд она опять начала рисовать, и в Хуай Зеди часами просиживала у реки с альбомом на коленях, пока Дину играл неподалеку.
Как-то раз, когда они гостили в Хуай Зеди, Дину заболел. Долли и Раджкумар не особенно встревожились. Мальчик имел предрасположенность ко всяким недомоганиям, редкая неделя обходилась без простуды, кашля и лихорадки. Но Дину был также одарен врожденной способностью к самоисцелению, организм его активно боролся с хворями, и через пару дней все обычно приходило в норму. Зная, что сын неплохо справляется с болезнями, Долли с Раджкумаром и в этот раз не сомневались, что мальчик быстро поправится. И решили остаться в Хуай Зеди.
Дом, в котором они всегда останавливались, был очень похож на таи в тиковом лагере – он возвышался над землей на массивных тиковых сваях, располагался чуть в стороне от деревни, выше по лесистому склону, служившему фоном остальному селению. Сразу за таи начинались высоченные джунгли, огибая дом с трех сторон. С балкона открывался вид на Хуай Зеди, галечный пляж и высокий бамбуковый шпиль церкви.