– Это моя маленькая империя, Ума. Я создал ее. Отобрал у джунглей и превратил в то, что хотел. И теперь это принадлежит мне, потому что я хорошо забочусь об этой земле. Таков закон, таков порядок, и все идет благополучно. Глядя на мое хозяйство, можно подумать, что все здесь укрощено, окультурено, одомашнено, все части механизма тщательно пригнаны друг к другу. Но когда пытаешься заставить всю эту машину работать, ты обнаруживаешь, что каждая мельчайшая деталь сопротивляется. И дело не в том, что я делаю что-то правильно или неправильно, – можно создать идеальное королевство, и все равно они будут протестовать.
– И в чем же причина?
– Природа. Природа, которая создала эти деревья и которая создала нас.
– То есть ты хочешь сказать, – Ума не могла сдержать смех, – что некоторые из твоих деревьев – инстинктивные бунтари?
– Не так художественно, конечно.
– Но, Мэтью, – Ума продолжала веселиться, – что ты, черт возьми, станешь делать, если твои сборщики решат поучиться у этих деревьев?
Теперь настала очередь Мэтью рассмеяться:
– Надеюсь, что до этого не дойдет.
Не в силах спать с наступлением рассвета, Ума начала совершать долгие прогулки в каучуковых рощах. Уже много лет она не вставала в такую рань, и рассвет стал настоящим открытием. Бывали дни, когда группы сборщиков внезапно словно вырастали из золотистого утреннего тумана, и облачные завитки цеплялись за их сари и саронги. Они проходили в нескольких дюймах от нее, равнодушные к ее присутствию, полностью поглощенные тем, чтобы поспевать друг за другом, их серповидные ножи поблескивали в туманном свете, когда они надрезали кору на стволах деревьев.
На одной из таких ранних прогулок Ума почувствовала, что за ней кто-то идет. Оглянувшись через плечо, она заметила фигуру, торопливо скрывшуюся из виду, – мальчик или мужчина, не разобрать. В этих каучуковых зарослях, особенно в рассветной полутьме, легко может померещиться. Деревья, посаженные рядами, мешали выбрать один угол зрения, предметы как будто все время ускользали, невозможно понять, где они находятся.
На следующий день, услышав шорох листьев за спиной, она спряталась сама. И на этот раз сумела разглядеть его – мальчик, худой, долговязый и смуглый. В рубашке и клетчатом саронге. Вероятно, сын одного из работников.
– Эй, ты… – окликнула она, и голос эхом разнесся по лиственному тоннелю. – Ты кто? Поди сюда.
В темноте сверкнули белки глаз, а в следующее мгновение мальчишка исчез.
Дома Ума рассказала про эту встречу Элисон.
– Не знаешь, кто это мог быть?
– Знаю, – кивнула Элисон, – его зовут Илонго. Он из поселка кули. Он шел за вами?
– Да.
– Он часто так делает. Не волнуйтесь, он абсолютно безобидный. Мы зовем его деревенский дурачок Морнингсайда.
Ума решила подружиться с мальчиком. Начала очень осторожно, прихватывая для него маленькие гостинцы каждое утро, обычно фрукты – рамбутан, манго или мангустин. Завидев мальчика, она останавливалась и звала: “Илонго, Илонго, иди сюда”. Потом оставляла свое подношение на земле и уходила. Вскоре он почувствовал себя достаточно уверенно, чтобы приблизиться. Первые несколько раз Ума не делала попыток заговорить. Клала подарки и издалека наблюдала, как он их подбирает. Мальчику было на вид лет десять, но очень худой и для своего возраста довольно высокий. Глаза у него были большие и до того выразительные, что, глядя в них, невозможно было поверить, что перед вами дурачок.
– Илонго, – обратилась она к нему однажды по-английски, – почему ты ходишь за мной?
А когда он не ответил, повторила вопрос на хиндустани.
Это произвело мгновенный эффект – сплевывая апельсиновые косточки, мальчик заговорил:
– Когда мама уходит на работу, я не люблю быть один дома.
– То есть больше никого дома нет?
– Ага.
– А как же твой отец?
– Его тут нет.
– Почему? Где же он?
– Не знаю.
– Ты его видел когда-нибудь?
– Нет.
– А ты знаешь, где он живет?
– Нет. Но у мамы есть его фотография, мама говорит, он важный человек.
– Могу я взглянуть на фотографию?
– Я должен спросить у мамы.
Тут что-то спугнуло его, и он растворился среди деревьев.
Спустя пару дней, проходя мимо шеренги сборщиков, Илонго указал на женщину с суровым квадратным лицом с серебряным колечком в ноздре:
– Вот моя мама.
Ума двинулась было в ее сторону, но мальчик перепугался:
– Нет-нет. Она сейчас работает. Начальник ее оштрафует.
– Но я хотела бы с ней поговорить.
– Потом. У нас дома. Приходите сюда в пять часов, я вас отведу.
Вечером Ума отправилась вместе с Илонго к череде хижин. Жилище оказалось крошечным, но чистым и совсем голым. В ожидании визита Умы мать Илонго переоделась в яркое переливчато-зеленое сари. Она отправила мальчика поиграть на улице и поставила на огонь кастрюльку с водой для чая.
– Илонго сказал, у вас есть фотография его отца.
– Да. – Женщина протянула сложенный пополам выцветший газетный лист.
Ума с первого взгляда узнала лицо. И поняла, что все это время и так знала, не желая признаваться самой себе. Прикрыв глаза, она перевернула листок, чтобы не видеть. Раджкумар.
– Вы знаете, кто этот человек? – выдавила она наконец.
– Да.
– Знаете, что он женат?
– Да.
– Как это случилось? Между вами и им?
– Меня к нему отправили. На корабле, когда я плыла сюда. Меня вызвали из трюма и повели к нему в каюту. Я ничего не могла поделать.
– Это было только один раз?
– Нет. Потом несколько лет, каждый раз, когда он бывал здесь, он посылал за мной. Он не плохой, лучше многих. Однажды я увидела фотографию его жены и сказала, что она красивая, как принцесса, – зачем ему такая женщина, как я?
– И что он сказал?
– Он сказал, что его жена удалилась от мира, что ее больше не интересуют дом, семья, супруг…
– И когда вы с ним виделись в последний раз?
– Много лет назад. Он перестал приезжать после того, как я сказала ему, что беременна.
– Неужели он не хотел участвовать в воспитании мальчика – Илонго?
– Нет. Но он посылает деньги.
– Почему вы не поговорили с его женой? Или с мистером и миссис Мартинс? Они могли бы помочь. То, как он с вами поступил, очень дурно, он не смел бросать вас вот так.
Мать Илонго взглянула на гостью и увидела, что лицо той пылает от негодования. В прежде безразличном тоне женщины прорезалась нотка тревоги.
– Мадам, вы же никому не расскажете?
– Будьте уверены, непременно расскажу, – отрезала Ума. – Это же просто позор. Если понадобится, я пойду в полицию…
Тут женщина перепугалась всерьез. Она метнулась через всю комнату и рухнула на колени у ног Умы.
– Нет! – страстно помотала она головой. – Нет-нет. Прошу вас, поймите. Я знаю, вы хотите помочь мне, но вы здесь чужая. Вы не знаете, как тут делаются дела.
– Тогда чего вы хотите? – Разгневанная Ума вскочила. – Хотите, чтобы я просто оставила все как есть? Чтобы ему все сошло с рук?
– Это касается только меня. Вы не имеете права говорить об этом с кем-то…
Ума задыхалась от злости, грудь ее вздымалась.
– Не понимаю! – выпалила она. – Этот человек должен быть наказан за то, что сделал с вами, – с вами и со своей собственной женой и семьей. Почему вы хотите продолжать скрывать его поступок?
– Потому что если его накажут, то мне это ничем не поможет, всем только станет хуже. Денег больше не будет, начнутся проблемы. Я не ребенок, вы не смеете принимать решения за меня…
Слезы досады навернулись на глаза Умы. Она часто критиковала женщин, которые сами заманивали себя в лабиринты страха, но сейчас, столкнувшись с этой историей, она оказалась беспомощна, теперь она сама стала частью лабиринта.
– Мадам, я хочу, чтобы вы дали мне слово, что не будете говорить об этом, я вас не отпущу, пока не пообещаете.
Уме ничего не оставалось, кроме как кивнуть в знак согласия.
19
С этого момента путешествие Умы стало напоминать мучительный сон, где образы и события сыпались одно за другим, подобно градинам, бьющим в оконную сетку.
В последний день пребывания в Морнингсайде у Умы с Дину состоялся разговор, который поверг ее в недоумение. Она обратила внимание, что Долли необычно много времени проводит в одиночестве, по утрам задерживается в своей комнате и редко показывается внизу до полудня.
Не сдержав любопытства, Ума пристала к Дину:
– Почему твоя мама не завтракает вместе с нами? Почему спускается так поздно?
Дину удивленно вытаращился на нее:
– Вы что, не знаете? По утрам она делает те-я-тай.
– Что это такое?
– Не знаю, как объяснить… Полагаю, у вас это называется медитация.
– Ах вот как. – Ума помолчала, переваривая информацию. – И когда это началось?
– Не знаю. Она занимается этим с тех пор, как я помню… А что, раньше она этого не делала?
– Не помню такого…
Ума резко сменила тему и больше не заводила разговора об этом.
Следующей остановкой на маршруте Умы был Рангун. Поездка планировалась так, чтобы совершить путешествие из Малайи в обществе Долли, Нила и Дину. А перед отплытием в Калькутту она собиралась остановиться у Долли и Раджкумара на целый месяц. Обдумывая поездку, Ума с наибольшим нетерпением предвкушала именно этот этап – она воображала, как они с Долли часами будут беседовать, как раньше. Сейчас же эта перспектива наполняла ее ужасом.
Но едва они оказались на борту, как вся скованность и неловкость последних дней чудесным образом испарились. Мало-помалу вернулась и прежняя близость, до такой степени, что Ума даже решилась обсудить ежедневные периоды уединения Долли.
Как-то утром, выйдя на палубу, Ума заметила:
– Знаешь, Долли, когда мы разговаривали с тобой в первый вечер в Морнингсайде, я подумала, что все будет как в старые добрые времена. Помнишь, как в Ратнагири мы болтали ночи напролет, а проснувшись, начинали с того места, где остановились, как будто сон был всего лишь временной заминкой? Каждое утро в Морнингсайде я говорила себе – сегодня я пойду гулять с Долли, мы сядем под деревом и будем смотреть на море. Но ты так ни разу и не появилась, ты даже не выходила к завтраку. Поэтому однажды я спросила Дину, и он объяснил мне, почему ты так надолго задерживаешься у себя в комнате…