Ума инстинктивно потянулась к дверной ручке.
– Что ты делаешь?! – завопила Долли. – Остановись!
– Мы должны помочь, Долли. Нельзя оставлять его на улице…
– Ума, ты сошла с ума? – прошипела Долли. – Если ты сейчас выйдешь из машины, тебя тоже убьют! – Она столкнула Уму с сиденья на пол: – Тебе надо спрятаться, Ума. Тебя не должны заметить.
Она заставила Уму лечь на пол и быстро стащила чехол с заднего сиденья “паккарда”.
– Я накрою тебя этим. Лежи тихо – и ни слова.
Ума прижалась к резиновому коврику и зажмурилась. Перед ее глазами возник несчастный рикша, она вновь увидела, как его голова дергается назад. В то мгновение, когда обезглавленное тело еще стояло на ногах, все еще двигалось, она успела увидеть побелевшие глаза на болтающейся голове – они будто заглядывали в салон автомобиля, смотрели прямо на нее. Ума почувствовала, как к горлу подступает тошнота, а в следующий миг на резиновый коврик хлынула рвота.
– Долли… – Но едва она приподняла голову, как Долли резко толкнула ее вниз.
Машина затормозила, и Ума замерла, почти прижавшись лицом к перепачканному рвотой полу. Долли с кем-то разговаривала – с несколькими мужчинами, – что-то объясняла по-бирмански. Беседа продолжалась всего пару минут, но казалось, что прошла вечность, прежде чем машина снова тронулась с места.
Беспорядки продолжались несколько дней, количество жертв исчислялось сотнями. И число это было бы еще больше, если бы многие бирманцы не прятали индийцев в своих домах. Позже выяснилось, что бунт начался со стычки между индийскими и бирманскими рабочими в доках. Нападениям подверглись многие предприятия, где владельцами были индийцы и китайцы, в том числе и тиковый склад Раджкумара. Трое его рабочих погибли, десятки получили ранения.
Сам Раджкумар находился дома, когда начались волнения. Ни он, ни кто-либо из семьи не пострадал. Нил, к счастью, оказался за городом, когда случился мятеж, а Дину забрал из школы домой его друг, бирманец Маун Тиха Со.
Несмотря на ущерб, Раджкумар был еще решительнее прежнего настроен оставаться в Бирме.
– Я прожил здесь всю свою жизнь, все, что я имею, находится здесь. Я не такой трус, чтобы при первых признаках опасности бросить все, ради чего работал. И потом, с чего ты взяла, что в Индии нам будут рады больше, чем здесь? В Индии вечно какие-то бунты – откуда ты знаешь, что там с нами не произойдет то же самое?
Ума видела, что Долли на грани обморока или истерики, и решила задержаться в Рангуне, чтобы помочь подруге справиться с ситуацией. Неделя превратилась в месяц, потом в другой. Всякий раз, как она заводила разговор об отъезде, Долли умоляла задержаться еще ненадолго.
– Это еще не конец, я чувствую – что-то витает в воздухе.
Недели шли, а тревога, охватившая город, росла. Происходили все более странные события. Бродили слухи о волнениях в рангунском приюте для умалишенных, где после бунта нашли прибежище несколько тысяч оставшихся без дома индийцев. В городской тюрьме вспыхнул мятеж среди заключенных, который был подавлен ценой многих жизней. Поговаривали, что в будущем страну ожидают еще большие потрясения.
Как-то раз Долли на улице остановил какой-то человек:
– Это правда, что вы служили во дворце в Мандалае во времена короля Тибо?
Когда Долли ответила утвердительно, незнакомец улыбнулся:
– Тогда готовьтесь, скоро будет новая коронация. Нашелся принц, который освободит Бирму…
Через несколько дней они узнали, что некая коронация и в самом деле состоялась: недалеко от Рангуна целитель по имени Сая Сан провозгласил себя королем Бирмы, со всеми традиционными обрядами. Он собрал разношерстную банду вояк и приказал им отомстить за пленение короля Тибо.
Эти слухи напомнили Уме о событиях, предшествовавших началу индийского восстания 1857 года. Тогда тоже задолго до первых выстрелов на равнинах Северной Индии появились знаки грядущей смуты. Чапати – самое неприметное из повседневной еды – начали передавать из деревни в деревню, как предупреждение. Никто не знал, откуда они взялись и кто запустил эту странную эстафету, но каким-то образом люди догадались, что грядут великие потрясения.
Дурные предчувствия Умы подтвердились. Восстание началось в округе Тхаравади, где убили лесного комиссара и двух деревенских старост, на следующий день повстанцы штурмовали железнодорожную станцию. На поиски преступников и подавление мятежа отправили индийские войска. Но внезапно оказалось, что бунтовщики повсюду: в Инсейне, Яметине и Пхьяпоуне. Как тени, появлялись они из леса, с магическими знаками, нанесенными на тело. Они сражались как одержимые, бросаясь с обнаженной грудью под выстрелы, атакуя самолеты катапультами и копьями. Тысячи деревенских жителей заявили о своей верности будущему королю. Колониальные власти ответили отправкой дополнительных индийских подразделений, дабы вырвать с корнем ростки мятежа. Деревни были заняты военными, сотни бирманцев убиты и тысячи ранены.
Восстание и способ его подавления стали для Умы кульминацией многомесячного ночного кошмара – как будто сбылись худшие ее страхи: индийских солдат вновь использовали для укрепления Империи. В Индии никто словно и не подозревал о событиях в Бирме, никому и дела не было до них. Было очевидно, что кто-то должен взять на себя миссию рассказать жителям ее страны о происходящем по соседству.
Голландская авиакомпания KLM как раз недавно запустила авиамаршрут, соединяющий крупные города между Батавией[93] и Амстердамом. Отныне появились регулярные рейсы между рангунским аэродромом Мингаладон и калькуттским Дум-Дум. Полет от Рангуна до Калькутты занимал шесть часов – пустяки по сравнению с путешествием на пароходе. Ума, сама не своя от горя и печали, и подумать не могла о четырехдневном плавании, и Раджкумар купил ей билет на самолет.
В “паккарде” уже на пути к аэродрому Ума разрыдалась.
– Поверить не могу в то, что я увидела своими глазами, – все та же старая история, индийцев заставляют убивать во имя Империи, воевать с людьми, которые должны быть их союзниками…
Раджкумар перебил ее:
– Ума, ты несешь чушь.
– В каком смысле?
– Ума, хотя бы на миг остановись и задай себе вопрос: что было бы, не появись здесь солдаты? Ты же видела начало бунта, видела, что происходило. Что, по-твоему, эти мятежники сделали бы с нами – со мной, с Долли, с мальчиками? Ты что, не понимаешь, что эти солдаты защищают не только Империю, но и Долли, и меня?
И тут гнев, который Ума сдерживала еще с Морнингсайда, вскипел и хлынул наружу:
– Раджкумар, уж тебе-то точно лучше помолчать. Это такие, как ты, несут ответственность за трагедию. Ты когда-нибудь задумывался о последствиях, привозя сюда людей? То, что натворили ты и подобные тебе, много хуже, чем самые гнусные деяния европейцев.
Раджкумар, как правило, не вступал с Умой в политические дебаты. Но сейчас и он был на грани, и что-то в нем надломилось.
– Ты, Ума, имеешь собственное мнение обо всем – даже о вещах, в которых совершенно не разбираешься. Я неделями слушал, как ты критикуешь все подряд: государственное устройство Бирмы, положение женщин, ситуацию в Индии, жестокость Империи. Но что лично ты сделала такого, что дает тебе право судить? Ты что, построила что-нибудь? Дала работу хоть одному человеку? Хоть чем-то улучшила чью-либо жизнь? Нет. Все, что ты делаешь, – это встаешь в позу, как будто ты выше всех нас, и только критикуешь и критикуешь. Твой муж был самым прекрасным человеком из всех, кого я когда-либо встречал, а ты довела его до смерти своим самодовольством…
– Как ты смеешь?! – крикнула Ума. – Как ты смеешь говорить со мной в подобном тоне? Ты – с твоей животной жадностью, с твоим стремлением заграбастать все, до чего можешь дотянуться, – заграбастать любой ценой. Ты что думаешь, никто не знает, что ты творил с людьми, которые были в твоей власти, – с женщинами и детьми, которые не могли постоять за себя? Ты просто рабовладелец и насильник, Раджкумар. Ты думаешь, что за все содеянное тебе никогда не придется отвечать, но ты ошибаешься.
Не произнеся ни слова в ответ, Раджкумар наклонился к У Ба Кьяу и велел остановиться. Потом вышел из машины и обратился к Долли:
– Я в город. Проводи ее. Я не желаю иметь с ней никаких дел.
В Мингаладоне на взлетной полосе уже ждал самолет. Трехмоторный “фоккер F-VIII”, с серебристым фюзеляжем и крыльями на стойках. Выйдя из машины, Долли вполголоса проговорила:
– Ума, ты очень рассержена на Раджкумара, и, наверное, я знаю, за что. Но не суди его слишком строго, помни, что и на мне есть часть вины…
Они уже были у выхода на посадку. Ума крепко обняла Долли.
– Долли, это все изменит – между нами, тобой и мной?
– Нет, конечно же, нет. Я приеду к тебе в Калькутту, как только смогу. Все будет хорошо – ты веришь?
Часть четвертаяСвадьба
20
По ту сторону Бенгальского залива, в Калькутте, брат Умы с семейством ждали ее на аэродроме Дум-Дум.
Брат, тихий и какой-то бесцветный человек, работал в бухгалтерии судоходной компании. Жена его страдала тяжелой астмой и редко выходила из дома. Беле, самой младшей из детей, было шесть. Брат и сестра, близнецы Арджун и Манджу, были старше на семь лет. Девочку на самом деле звали Бриханнала, но это прекрасное имя упорно не желало внедряться в обиход. Для близнецов прибытие Умы в Калькутту стало событием грандиозной важности. Не только из-за того, что она была их тетушкой, но во многом потому, что ни один член их семьи не бывал на аэродроме. Прошло всего десять лет с тех пор, как в Калькутте впервые увидели аэроплан – в 1920 году на ипподроме ликующая толпа встретила “хэндли пейдж”[94]. С тех пор в городе иногда приземлялись самолеты, принадлежащие “Империал Эйрвейз” и “Эйр Франс”. Но только KLM запустила регулярные пассажирские рейсы, и волнение, связанное со встречами и проводами на аэродроме, владело жителями города уже несколько месяцев.