1/1 Джатском с тех пор, как нас назвали Королевским батальоном, и думаю, на базе не найдется человека, которого он не знал бы по имени. И не только по имени – он знает, кто из какой деревни, на чьей дочери женат и сколько приданого заплатили. Я, разумеется, совсем новичок, и вряд ли он осведомлен о моем существовании вообще.
Сегодня в Питомнике званый ужин, так что мне пора бежать. Мой новый денщик наглаживает пояс и, судя по взглядам, которые он на меня бросает, пора переодеваться в вечерний костюм. Его зовут Кишан Сингх, он появился у меня несколько недель назад. Худощавый, серьезный на вид парень, сначала я думал, не справится, но он оказался весьма недурен. Помнишь книжку, которую прислала мне тетушка Ума, – рассказы О’Генри? Не поверишь, я как-то забыл ее на кровати, вхожу вечером и вижу, а он сунул туда свой нос. И физиономия такая озадаченная, как у медведя перед радиоприемником. Он перепугался до полусмерти, когда я застукал его с книгой, – застыл как статуя. Ну, я рассказал ему историю о потерянном ожерелье. Видела бы ты, как он стоял там, будто перед военным трибуналом, уставясь в стену, а я перелистывал страницы, переводя на хиндустани. В конце я рявкнул на него своим лучшим командным голосом: “Кишан Сингх! Что ты думаешь об этой кахани?”[101]
А он и говорит: “Сахиб, это очень печальная история…” Клянусь, у него слезы на глаза навернулись. Они такие сентиментальные, эти фоджи, несмотря на лихие усы и налитые кровью глаза. Правду говорят англичане: в глубине души они совсем неиспорчены, они соль земли, на их верность можно положиться. Именно такие люди нужны рядом в трудный момент.
Письмо Арджуна заставило Манджу пересмотреть отношение к кинопробам. Ее брат-близнец за сотни миль отсюда пьет виски, ужинает в офицерской столовой и имеет собственного денщика, который гладит ему вечерний костюм. А она сидит в Калькутте, в той же самой комнате, где прожила всю жизнь, заплетает такие же косички, как и в семь лет. А самое ужасное, что братец даже не делает вид, будто скучает по дому.
Теперь она одна, и придется решать самой, как поступить со своей жизнью. Манджу понимала, что, с точки зрения матери, ее будущее уже предрешено: она покинет дом в качестве чьей-либо жены и ни днем раньше. Мамаши двух перспективных женихов уже являлись на “смотрины” Манджу. Одна из них украдкой потянула девушку за волосы, чтобы убедиться, что это не парик, другая велела показать зубы, как будто покупала лошадь, потом раздвинула губы пальцами и что-то невнятно кудахтнула. Мама потом извинялась, но дала понять, что не в ее власти предотвратить подобные инциденты в будущем, это часть церемонии сватовства. Манджу понимала, что впереди, вероятно, еще много подобных испытаний.
Она еще раз взглянула на приглашение. Студия находилась в Толлигунге[102], в конце трамвайной линии 4, по которой она каждый день ездила в колледж. Ей всего лишь нужно отправиться в другую сторону. Это не очень далеко. Манджу решила съездить – просто посмотреть, на что это похоже.
Но тут же встало множество практических проблем. Что надеть, к примеру? Ее “бенаресский шелк”, сари, в котором она ходит на свадьбы, заперт в мамином альмирахе. Только заикнись, мать вырвет из нее правду в считаные минуты, на этом все кинопробы и закончатся. И потом, что скажут люди, если она в одиннадцать утра выйдет из дому в малиново-золотом “бенараси”? Даже если удастся проскользнуть мимо матери, не успеет она добраться до угла улицы, как весь квартал поднимет шум.
Манджу рассудила, что режиссер не стал бы искать студентку, если бы ему нужна была разряженная актриса. И остановила свой выбор на белом хлопке в мелкую зеленую клетку. Но как только с этим разобралась, вылезла дюжина новых вопросов. Косметика? Пудра? Помада? Духи?
Настало утро и, как и ожидалось, все пошло наперекосяк. Сари, которое она выбрала, еще не вернулось из стирки, и пришлось взять другое, старое, с заштопанной прорехой в анчал[103]. Волосы никак не укладывались, и сколько она ни заправляла сари, подол все время сползал и путался в ногах. Уже уходя, она заглянула в комнату для пуджи, помолиться, – не потому что так уж хотела, чтобы ее выбрали, просто чтобы пережить следующие несколько часов, не выставив себя полной дурой.
И разумеется, на выходе из молельни ее застукала мать.
– Манджу, ты? Что ты делала в молельне? У тебя неприятности? – Она с подозрением вгляделась в лицо дочери. – И почему ты вся в пудре? Это ты так одеваешься в колледж?
Манджу сбежала под предлогом, что идет в ванную умыть лицо. И поспешила к трамвайной остановке. Опустив глаза, она натянула сари на голову – в надежде, что соседи не заметят, что она ждет не тот трамвай. И только она подумала, что сумела справиться, не привлекая внимания, как из аптеки на Лейк-роуд к ней выбежал старый Нидху-бабу.
– Это и вправду вы, Манджу-дидмони?[104] – Подобрав полы дхоти, он согнулся пополам, заглядывая в прикрытое сари лицо. – Но почему вы ждете не на той стороне? В эту сторону вы уедете в Толлигунг.
Подавив панику, она выдумала какую-то историю про то, что собралась навестить тетушку.
– Вот как? – Аптекарь озабоченно почесал макушку. – Но тогда вы должны пойти подождать в магазине. Не надо стоять на солнце.
– Со мной все хорошо, правда, – взмолилась она. – Не беспокойтесь. Все в порядке. Возвращайтесь в магазин.
– Как скажете. – Он побрел обратно, почесывая голову, но через пару минут вернулся с подручным, который волок стул. – Если уж вы ждете здесь, – сказал старый аптекарь, – то, по крайней мере, должны сесть.
Подручный поставил стул прямо на трамвайной остановке и торжественно обмахнул сиденье.
Проще было уступить, чем продолжать спорить. Манджу позволила, чтобы ее усадили на стул прямо рядом с пыльной остановкой. Но уже через несколько минут сбылись ее самые худшие опасения: вокруг собралась толпа зевак.
– Дочка Роев, – услышала она, как аптекарь докладывает собравшимся. – Живет дальше по улице – вон в том доме. Собралась к тетушке в Толлигунг. Прогуливает колледж.
Тут, к ее облегчению, наконец-то подошел трамвай. Аптекарь с подручным оттеснили прочих, чтобы Манджу вошла первой.
– Я пошлю записку вашей матушке, – прокричал он вслед. – Сообщу, что вы благополучно добрались до Толлигунга.
– Нет! – перепугалась Манджу и, молитвенно сложив руки, высунулась в окно: – Право, нет нужды…
– Что? – поднес ладонь к уху аптекарь. – Да-да, я сказал, пошлю кого-нибудь с запиской к вашей матушке. Нет-нет, никакого труда, нисколько…
И без того огорченная столь неблагоприятным началом, Манджу растерялась еще больше, когда добралась до студии. Она ожидала чего-то роскошного – вроде “Гранд-Отеля” или “Метро-Синема”, хотя бы чего-то вроде ресторанов на Парк-стрит, с яркими огнями и красными навесами, а вместо этого здание, больше похожее на склад или завод, большой сарай с жестяной крышей. Внутри суетились плотники и мистри[105], сооружая холщовые задники и возводя бамбуковые леса.
Чокидар проводил ее в гримерку – маленькую лачугу без окон, с деревянными стенами из распиленных чайных ящиков. Внутри, лениво развалившись на шезлонгах, болтали две девицы, они жевали паан, а их прозрачные сари отражались в ярко освещенных зеркалах позади. Прищурившись, они разглядывали Манджу, челюсти их двигались на удивление синхронно.
– Чего это она вырядилась, как медсестричка? – пробормотала одна.
– Может, думает, пришла в больницу.
Девицы загоготали, а потом в руки Манджу сунули сари – отрез темно-лилового шифона с ярко-розовой каймой:
– Валяй, переодевайся.
– Почему в это? – запротестовала было Манджу.
– Подходит тебе по цвету, – уклончиво ответила одна из девиц. – Надевай.
Манджу огляделась, ища место, где переодеться. Ничего.
– Чего ждешь? Поторопись. У режиссера сегодня важный гость. Он не может ждать.
За всю свою взрослую жизнь Манджу ни разу ни перед кем не раздевалась, даже перед матерью. Когда до нее дошло, что ей предстоит обнажиться под оценивающим взглядом этих двух особ – любительниц паана, ноги у нее подкосились. Мужество, которое завело ее так далеко, стремительно таяло.
– Давай же, – поторопила девица. – Режиссер привел бизнесмена, который собирается вложить деньги в фильм. Он ждать не будет. Сегодня все должно быть чин по чину.
Одна из них выхватила сари из рук Манджу и чуть ли не силой принялась ее переодевать. Послышался звук подъезжающего автомобиля. А следом – голоса.
– Гость прибыл, – крикнул кто-то из-за дверей. – Быстрее, быстрее, режиссеру она понадобится с минуты на минуту.
Девицы кинулись к двери – глянуть на гостя.
– Какой важный, с бородой и вообще…
– А на костюм посмотри – вырядился-то как…
Девушки, хихикая, вернулись, толкнули Манджу в кресло.
– С первого взгляда видно, какой богатей…
– Эх, вот бы он на мне женился…
– На тебе? Почему не на мне?
Манджу уставилась в зеркало в недоуменном оцепенении. Лица девиц казались чудовищно огромными, ухмыляющиеся губы – карикатурно-гигантскими. Острый ноготь поскреб пробор в ее волосах.
– Что вы делаете? – протестующе воскликнула она.
– Вошек ищу.
– Вошек? – возмутилась Манджу. – Нет у меня никаких вошек!
– У прошлой были. И не только на голове.
Последовал новый взрыв смеха.
– А вам откуда знать? – решила не сдаваться Манджу.
– Сари шевелилось после того, как она его надевала.
– Сари! – Манджу с визгом выскочила из кресла, вцепилась в сари, которое ей выдали, пытаясь сорвать его с себя.
Девицы сползли на пол от смеха.
– Да шутка это, – выдавила одна, чуть не захлебываясь от хохота. – Это другое сари.