– Но почему?
– Все просто. Каждая конструкция обладает внутренней логикой, и британская армия всегда действовала, исходя из понимания, что между индийцами и англичанами должно быть разделение. Это была незамысловатая и топорная система – британцы и индийцы держались порознь, и обе стороны чувствовали, что всем это только на пользу. Знаешь, людей ведь нелегко заставить воевать. А британцы нашли способ, и он работал. Но теперь, когда мы, индийцы, оказались в офицерской столовой, я не уверен, что система продолжит функционировать.
– Но почему нет?
Арджун встал подлить себе бренди.
– Потому что старый чудак сказал правду: мы вцепимся друг другу в глотки.
– Кто?
– Индийцы и британцы.
– Правда? Почему? Из-за чего?
– На первый взгляд вроде пустяки. Вот, например, в столовой, если англичанин включает по радио передачу на английском, можешь быть уверен, что через пару минут индиец переключит на индийские песни. А потом кто-нибудь вернет прежнюю передачу, и так до тех пор, пока не останется только надеяться, что радио просто выключат совсем. Вроде того.
– Напоминает склоки школьников.
– Ну да. Но мне кажется, за этим стоит нечто важное.
– Например?
– Видишь ли, мы все исполняем одинаковые обязанности, едим одну и ту же еду – в таком духе. Но парням, которые учились в Англии, платят гораздо больше, чем нам. Я-то не особо возражаю, но ребята вроде Харди очень переживают насчет таких вещей. Для них это не просто служба, как для меня, они всерьез верят в то, что делают, верят, что Британия защищает свободу и равенство. Большинство из нас, слыша всякие громкие слова, склонны воспринимать их с известной долей скепсиса. А они – нет. Они чертовски серьезно относятся к таким вещам, и именно поэтому им так тяжело осознавать, что равенство, о котором им толкуют, на самом деле что-то навроде морковки на веревочке – болтается у них перед носом, заставляя двигаться вперед, но всегда остается недостижимым.
– Почему же они не жалуются?
– Иногда жалуются. Но обычно без какого-либо конкретного повода. Взять вот случай с неназначением Харди – кого винить? Самого Харди? Сержантов? Точно не командира. Но примерно так происходит всегда. Когда кто-то из нас не получает назначения или повышения, причина тонет в тумане из норм и предписаний, за которыми ничего не разобрать. На первый взгляд кажется, что в армии все регулируется инструкциями, правилами, процедурами, все представляется простым и регламентированным. Но в действительности под внешним порядком скрываются мрачные тени, которые не разглядеть, – предрассудки, недоверие, подозрительность.
Арджун одним махом опрокинул бренди и замолчал, наливая следующую порцию.
– Я расскажу тебе кое о чем, – произнес он. – Это случилось со мной, когда я учился в академии. Как-то раз мы пошли в город – Харди, я, еще несколько ребят. Начался дождь, и мы заскочили в лавку. Лавочник предложил одолжить нам зонтики. Я не раздумывая согласился, да, сказал, это было бы здорово. Товарищи посмотрели на меня так, будто я сошел с ума. “О чем ты думаешь? – возмутился Харди. – Нельзя, чтобы тебя увидели с зонтом”. – “Но почему? – не понял я. – Почему мне нельзя показаться под зонтом?” – “Ты когда-нибудь видел индийского солдата под зонтом?” – ответил Харди. Я задумался и сказал, что, пожалуй, нет. “А знаешь, почему нет?” – “Не знаю”. – “Потому что в старые времена на Востоке зонт был символом высшей власти. Британцы не хотели, чтобы сипаи возомнили о себе. Поэтому ты никогда не увидишь зонта на территории военной части”.
Я был поражен. Неужели это правда? Я был уверен, что на этот счет не существует никаких правил. Ты можешь представить правило, гласящее, что индийцам не положено иметь в казарме зонтики? Немыслимо. В то же время все так и есть – на территории части никогда не увидишь человека с зонтом. И я потом спросил адъютанта, капитана Пирсона. Я сказал: “Сэр, почему мы никогда не пользуемся зонтами, даже под дождем?” Капитан Пирсон – плотный коротышка с бычьей шеей – посмотрел на меня как на жалкого червя. Ничто не заставило бы меня заткнуться стремительнее, чем его ответ. “Мы не пользуемся зонтиками, лейтенант, – сказал он, – потому что мы не женщины”. – Арджун весело рассмеялся. – И теперь, – сказал он, – я готов был на что угодно, лишь бы меня не увидели под зонтом, – теперь я предпочел бы промокнуть под дождем.
24
В тот год казалось, что муссон разразился над “Ланкасукой” задолго до того, как первые облака затянули небо. Свадьба Манджу была назначена на июнь, как раз накануне дождей. Дни стояли настолько жаркие, что в парке напротив дома озеро обмелело до такого уровня, что лодки уже нельзя было вывести на воду. В это время года даже вращение Земли будто бы замедляется в ожидании грядущего потопа.
Но в пределах усадьбы свадьба создала подобие климатической аномалии: дом уже как будто затопило наводнением, и его обитатели беспомощно кружились в водоворотах, подхваченные потоками разрозненных вещей – людей, подарков, суеты, смеха, еды. На заднем дворе днями напролет горели костры, а на крыше, под яркими шатрами, возведенными к свадьбе, за столами постоянно сидело несколько десятков человек.
Дни проходили в буйстве пиршеств и обрядов: торжественная семейная помолвка пака-декха[114]неумолимо вела к помазанию желтой куркумой во время гае-холуд[115]. Медленно, подобно тому, как поднимающаяся вода муссона затапливает перегородки чеков на рисовых полях, неуклонное разворачивание свадьбы сметало насыпи, разделявшие уклады обитателей дома. На помощь энергично ринулись даже политические соратницы Умы в белых сари, а с ними и активисты партии Конгресса, облаченные в хаки; друзья Арджуна из форта Уильям снарядили вспомогательные подразделения поваров, уборщиков, официантов и даже целый военный оркестр с сияющими медными трубами и капельмейстером в парадной форме; заявился почти весь колледж Манджу, и заодно нахлынула пестрая толпа приятелей Нила с киностудии в Толлигунге – режиссеры, актеры, студенты, певцы и даже те две жуткие размалеванные девицы, что наряжали Манджу в день судьбоносной кинопробы.
Долли тоже приложила руку к общей суматохе. За многие годы визитов к Уме в Калькутту она свела тесное знакомство с местным бирманским храмом. Храм был маленьким, но со славным прошлым. Там проводили время многие бирманские светила, в том числе монах-активист У Висара. Благодаря связям Долли на свадьбе Манджу присутствовала существенная часть бирманской общины города – студенты, монахи, юристы и даже несколько чопорных сержантов из калькуттской полиции (многие из которых были англо-бирманцами по происхождению).
Учитывая, насколько случайно эти люди собрались вместе, разногласий оказалось сравнительно немного. Но в итоге все равно не удалось погасить могучие вихри, охватившие весь мир. Друг Умы, видный деятель Конгресса, прибыл одетый на манер Джавахарлала Неру – в пилотке хаки и длинном черном шервани с розой в петлице. Элегантному политику пришлось встать рядом с приятелем Арджуна, лейтенантом в форме 14-го Пенджабского полка.
– И как себя чувствует индиец, – с презрительной усмешкой обратился политик к офицеру, – надев эту форму?
– Вы, должно быть, знаете, сэр, – парировал молодой человек, отвечая насмешкой на насмешку, – что в этой форме жарковато, но, полагаю, то же самое можно сказать и о вашей?
А на другой день Арджун оказался лицом к лицу с разношерстной толпой из буддийских монахов, бирманских студентов-активистов и сотрудников партии Конгресс. У людей из Конгресса остались горькие воспоминания о столкновениях с индийскими солдатами и полицейскими. Они напустились на Арджуна за его службу в оккупационной армии.
Арджун, памятуя, что это как-никак свадьба его сестры, сдерживался что было сил.
– Мы не оккупировали страну, – отвечал Арджун насколько мог беззаботно. – Мы здесь, чтобы защищать вас.
– От кого вы нас защищаете? От самих себя? От других индийцев? Это от вашего начальства надо защищать страну.
– Послушайте, это моя работа, я просто стараюсь выполнять ее как можно лучше…
Один из бирманских студентов одарил его угрюмой улыбкой:
– Знаете, как говорят у нас в Бирме при виде индийских солдат? Мы говорим: “Вот идет армия рабов – шагают захватить новых рабов для своих господ”.
Чудовищным усилием воли Арджуну удалось справиться с собой, и, вместо того чтобы наброситься с кулаками, он просто развернулся и ушел. Позже он заглянул к Уме – пожаловаться, но не нашел в ней ни толики сочувствия.
– Они просто сказали то, что думает большинство людей в стране, Арджун, – отрезала Ума. – Если у тебя хватает мужества встречать грудью вражеские пули, имей мужество выслушать эти слова.
На время пребывания в “Ланкасуке” Кишану Сингху выделили комнатку в задней части дома. В остальное время ее использовали как кладовку для запасов провианта. Вдоль стен стояли громадные каменные мартабаны[116] с соленьями, в углу громоздились горы дозревающих манго и гуавы, со стропил, недосягаемые для муравьев и кошек, свисали обвязанные веревками горшки с маслом и гхи.
Однажды днем Белу отправили в кладовку за маслом. Деревянная дверь слегка рассохлась и не закрывалась до конца. Заглянув в щелку, Бела увидела, что Кишан у себя, лежит на циновке. Для отдыха он переоделся в лоунджи, а форма висела на крючке. На июньской жаре он вспотел и лежал полуголый, если не считать символически прикрывающей грудь армейской майки.
Судя по мерно вздымающейся грудной клетке, он крепко спал. Бела проскользнула в комнату и на цыпочках обошла циновку. Опустившись на колени, она развязывала веревки, оплетавшие горшок, когда Кишан Сингх вдруг проснулся.
Он вскочил на ноги и поспешно натянул китель, лицо его залила краска смущения.