С приближением рассвета стюард посоветовал Манджу и Нилу пройти на прогулочную палубу полюбоваться восходом солнца. Они шагнули через арочный проем как раз вовремя, чтобы увидеть, как темные просторы Сундарбана сменяются металлическим блеском Бенгальского залива. Вдали на горизонте появилась цветная полоска, будто свет просачивался в дверную щель. Темное небо быстро окрасилось в лиловый, а потом в мерцающий полупрозрачный зеленый, с прожилками алого и желтого.
Пока Дину пытался фотографировать восход, Манджу с Нилом отошли глянуть в другую сторону. Манджу громко вскрикнула: на западе открывался ошеломляющий вид. Горизонт был скрыт темной громадой – скопищем туч, величественным, как горная гряда. Словно Гималаи чудесным образом перенесли через море. Эти облачные гряды были такими тяжелыми, что казалось, их плоские брюха почти касаются гребней волн, а вершины были высоко-высоко над самолетом – настоящие Эвересты туч, тянущиеся в небо на десятки тысяч футов.
– Муссон, – выдохнул Нил. – Мы летим прямо в сильный ливень.
– Это опасно? – заволновалась Манджу.
– Для некоторых самолетов – возможно. Но не для этого.
Они вернулись на свои места, и вскоре потоки дождя хлестали в иллюминаторы с такой силой, что заставили Манджу отшатнуться от стекла. Тем не менее столь откровенно жестокое насилие со стороны погоды практически не повлияло на самолет – спидометр в салоне показывал, что “Кентавр” продолжает лететь с постоянной скоростью 200 миль в час. Спустя некоторое время капитан объявил, что самолет должен изменить высоту, чтобы преодолеть грозу. Судно опустится с нынешних 3000 футов на несколько сотен футов над уровнем моря.
Манджу задремала и очнулась, только когда радостное оживление пронеслось по салону. По правому борту была замечена земля – остров, как с картинки, окруженный пляжами. Огромные волны полотнищами белой пены разливались по песку. В центре острова стояла полосатая черно-белая башня.
– Дамы и господа, – объявил капитан, – вы видите маяк Устричного рифа. Очень скоро покажется Бирма. Смотрите внимательно – Араканское побережье…
А вот и оно – так близко, что можно потрогать, – плотное покрывало мангровых зарослей, пронизанное тонкими ручейками и серебристыми речушками. Манджу не отрывалась от иллюминатора, а Нил шептал ей на ухо историю о том, как его бабушка – мать Раджкумара – умерла где-то там внизу, на сампане, пришвартованном в одном из этих ветвящихся заливов.
Город Акьяб, столица Аракана, был первой остановкой.
– Здесь, – гордо сообщил Нил, – родился мой отец.
База гидропланов располагалась на естественном морском маршруте, довольно далеко от города. В Акьябе они смогли увидеть издалека только башню с часами, пока “Кентавр” снижался. После быстрой дозаправки самолет вновь взмыл в воздух. Дождь прекратился, и в ярком дневном свете прибрежные воды оказались окружены милями рифов и огромными плавучими лесами водорослей, сверху они были отлично видны – пятна на сверкающей поверхности моря. Рангун теперь лежал прямо к востоку, и вскоре “Кентавр” повернул вглубь материка, пролетая над безлюдными просторами.
Подошел стюард и вручил объемистое меню в кожаном переплете.
После завтрака Манджу разглядывала квадратики полей внизу. Некоторые совсем зеленые, а другие только начинали зеленеть, и цепочки крестьян ползли по грязи, пересаживая побеги. Когда аэроплан пролетал над ними, работники останавливались, запрокинув головы, и приветственно размахивали своими коническими шляпами.
Манджу увидела реку, текущую по равнине.
– Это Иравади?
– Нет, – ответил Нил, – это река Рангун – Иравади не течет через город.
А затем отблеск солнечного света привлек взгляд Манджу к величественному сооружению вдалеке – золотистой горе, сужающейся до тонкого золотого шпиля.
– Что это?
– Пагода Шведагон, – прошептал Нил. – Мы дома.
Манджу глянула на часы – путешествие длилось ровно пять с половиной часов. Невероятно, но еще и суток не прошло с ее брачной ночи, с того момента, как Нил закрыл дверь их усыпанной цветами спальни. Она вспомнила, как боялась, и едва не расхохоталась. Только сейчас, когда самолет кружил над городом, который станет ее домом, она осознала, как сильно влюблена. Он был ее настоящим, ее будущим, смыслом ее существования. Без него время и бытие не имеют смысла. Она вложила свою ладонь в его и еще раз посмотрела вниз, на великую мутную реку и золотой шпиль.
– Да, – сказала она. – Я дома.
Часть пятаяМорнингсайд
25
Не прошло и трех месяцев с момента свадьбы Манджу и Нила, когда британский премьер-министр Невилл Чемберлен объявил войну Германии от имени Британии и ее Империи. С началом войны в Рангуне разработали меры гражданской обороны при воздушных налетах. Город был разделен на участки, и в каждом создан комитет гражданской обороны. Медицинских работников учили бороться с ингаляционными травмами; дежурным показывали, как различать зажигательные бомбы; были сформированы пожарные отряды и организованы пункты первой помощи. Грунтовые воды в Рангуне находились слишком высоко, чтобы строить подземные убежища, но в стратегических точках по всему городу вырыли траншеи. Периодически случались отключения электричества, блэкауты; поезда въезжали и выезжали с железнодорожного вокзала Рангуна с затемненными окнами; дозорные и дружинники из гражданской обороны дежурили ночи напролет.
В проведении этих учений не было ничего устрашающего, горожане добродушно следовали инструкциям, возмущающихся практически не было. Но нельзя было отрицать, что рангунские блэкауты больше напоминали спектакль, чем учения, люди в целом поддерживали инициативы, особо не веря ни в неизбежность войны, ни в ее влияние на их жизнь. Разумеется, в Бирме, как и в Индии, общественное мнение разделилось. В обеих странах многие важные персоны выразили поддержку колониальному правительству, но вместе с тем были слышны голоса и тех, кто резко осуждал Британию за объявление войны от их имени, без всяких слов о последующей независимости. Настроения, царившие среди студенческих активистов в Бирме, нашли отражение в лозунге, предложенном молодым харизматичным лидером Аун Саном: “Трудности Колониализма – это возможности Свободы”. Однажды Аун Сан исчез, ходили слухи, что он отправился в Китай в поисках поддержки от коммунистов. Позже стало известно, что он уехал в Японию.
Но опасения войны имели довольно слабое отношение к жизни городских улиц, где люди, похоже, воспринимали учения гражданской обороны как особый вид развлечений, своего рода массовые гуляния. Зеваки беспечно слонялись по темным аллеям; молодежь, пользуясь моментом, флиртовала в парках; кинозрители стекались в “Метро” посмотреть “Ниночку” Эрнста Любича. “Когда наступит завтра” имел большой успех в “Эксельсиоре”, и Айрин Данн была признана одним из кумиров города. В “Сильвер Гриль” на Фитч-сквер, как обычно, продолжались танцы и выступления кабаре.
Дину и его приятель Тиха Со были среди тех немногих, кто все силы и время отдавал организации гражданской обороны. В то же время и Дину, и Тиха Со были глубоко вовлечены в студенческую политическую жизнь. В политическом спектре они занимали крайне левые позиции и участвовали в издании антифашистского журнала. Работа в гражданской обороне казалась естественным продолжением политической деятельности.
Дину по-прежнему жил в родительском доме в Киминдайне, занимая пару комнат на самом верху. Но дома он не упоминал о своей работе дежурного в гражданской обороне, отчасти потому, что не сомневался – Нил обязательно скажет, что он напрасно тратит время и нужно заниматься реальным делом, а отчасти потому, что по опыту знал, что отец непременно любое его решение примет в штыки. Вот почему Дину страшно растерялся, когда на собрании дежурных ГО столкнулся лицом к лицу не с кем иным, как с собственным отцом.
– Ты?
– Ты!
Трудно сказать, кто из них был более изумлен.
После этой встречи между Раджкумаром и Дину – впервые в жизни – возник краткий союз. Разразившаяся война разными путями привела их к общей позиции: Раджкумар пришел к убеждению, что в отсутствие Британской империи экономика Бирмы рухнет, а со стороны Дину поддержка Союзников имела совершенно иные корни: левые взгляды, движение сопротивления в Китае и Испании, восхищение Чарли Чаплином и Робертом Капой. В отличие от отца, он вовсе не верил в пользу колониализма – более того, его неприязнь к британскому правлению превосходили только ненависть к европейскому фашизму и японскому милитаризму.
Независимо от причин, это был тот случай, когда отец и сын сошлись во мнениях – ситуация, не имевшая до того прецедентов. Впервые в жизни они работали вместе – посещали собрания, обсуждали такие вопросы, как импорт противогазов и стиль военных плакатов. Этот опыт был настолько нов, что оба наслаждались им, не обсуждая ни дома, ни где-либо еще.
Однажды ночью вместе с отключением электричества разразилась гроза. Раджкумар, несмотря на дождь, настоял на том, чтобы сопровождать дежурных во время обхода. Домой он вернулся мокрый насквозь. Наутро проснулся, трясясь в ознобе. Вызвали доктора, который диагностировал пневмонию. Раджкумара отвезли в больницу.
Первые несколько дней Раджкумар почти не приходил в сознание, не узнавал Долли, Дину и Нила. Врачи сочли его состояние настолько серьезным, что запретили визиты родственников. В течение нескольких дней он лежал почти в коме.
Потом медленно лихорадка начала отступать.
В периоды просветления Раджкумар рассматривал окружающее пространство. Оказалось, случай привел его в знакомое место – двадцать четыре года назад Долли с Дину занимали как раз эту больничную палату. Глядя с кровати, Раджкумар узнал вид из окна – пагода Шведагон именно с того ракурса, как он помнил. Бело-голубые шторы слегка выцвели, но по-прежнему безупречно чистые и накрахмаленные, выложенные плиткой полы сияют свежестью, и массивная темная мебель все та же – с инвентарными номерами, нанесенными белой краской прямо на лакированную поверхность.