Хотя до заката оставалось еще время, под каучуковыми деревьями совсем стемнело. За последние несколько дней Арджун услышал множество жалоб на местные условия, но только сейчас он в полной мере осознал особое коварство этого геометрического мира. Его охватило странное ощущение, будто он очутился внутри картины, которую намеренно создали для обмана зрения. Туннели листвы вокруг казались неподвижными и пустыми, но мгновение спустя вдруг оживали движением. С каждым шагом силуэты проступали и исчезали, а деревья то выстраивались в ряд, то разбегались в стороны. Каждое изящно изогнувшееся деревце обещало укрытие, но не найти ни одной точки, где ты не оказывался бы идеальной мишенью.
Арджун понимал, что на плантации сейчас прячется немало солдат, порой он ощущал чье-то присутствие совсем рядом. Время от времени он слышал шепот или звук шагов, эхом разносившийся по длинным прямым коридорам, тянущимся во всех направлениях. Иногда звук слышался совсем рядом. Он резко оборачивался, и оказывалось, что он всего лишь наступил на ветку, скрытую ковром опавшей листвы. Невозможно было отличить явь от тени, движение от неподвижности – реальное и иллюзорное, казалось, слились бесшовно.
Когда сумерки сменились темнотой, он услышал щелчок предохранителя. Откуда-то сбоку раздался шепот:
– Кон хе? Кто здесь?
Голос вроде знакомый, но Арджун подождал, пока шепот не повторится:
– Кон?
На этот раз он был уверен.
– Кишан Сингх?
– Сахиб.
Сделав пару шагов вправо, Арджун лицом к лицу столкнулся со своим денщиком.
– Как ты меня нашел? – Он с суровым видом ответил на приветствие Кишана Сингха, стараясь не выдать всей степени своего облегчения.
– Бакленд-сахиб прислал меня.
– Где он?
– Вон там.
Выяснилось, что Кишан Сингх спрятался на плантации с дюжиной других бойцов батальона. Им удалось удержаться вместе во время неразберихи, последовавшей за танковой атакой японцев. В конце концов они встретились с Харди и подполковником Баклендом. Капитана Пирсона пока не нашли. Теперь они вели наблюдение, чтобы перехватить кого-нибудь еще.
Подполковник Бакленд сидел, привалившись к стволу дерева, правая рука покоилась на импровизированной перевязи. В ответ на приветствие Арджуна он кивнул и слегка взмахнул левой рукой:
– Рад, что вы снова с нами, лейтенант.
Арджун возликовал в душе, услышав знакомый ироничный голос.
– Я тоже рад вас видеть, сэр, – улыбнулся он. – Что с вашей рукой?
– Просто царапина, и ее уже осмотрели. К счастью, у нас есть медик. – Подполковник криво усмехнулся. – Садись, Рой. Больше нет нужды соблюдать церемонии.
– Благодарю, сэр. – Арджун расчистил себе место.
– Ты будешь рад узнать, что Харди тоже выбрался, – сказал Бакленд. – Я отправил его искать воду. Наши запасы на исходе.
– Все произошло так быстро, сэр.
– Да уж, это точно. – Голос подполковника Бакленда затих. А когда он вновь заговорил, голос звучал хрипло, скрипуче, почти неузнаваемо. – Скажи, лейтенант, ты думаешь, я подвел вас?
– Нет, сэр! – горячо возразил Арджун. – Вы ничего не могли поделать, сэр.
– Всегда можно что-то сделать.
– Но что вы могли, сэр? У нас не было поддержки с воздуха. Мы не знали про танки. Это не наша вина, сэр.
Они помолчали. Вдруг подполковник спросил:
– Знаешь, о чем я думаю, Рой?
– Сэр?
– О Питомнике в Сахаранпуре. Я помню, когда его построили. Мой отец тогда был командиром, как тебе известно, а 1/1 Джатский еще назывался Королевским батальоном. Мы отбыли на лето в Симлу, а когда вернулись, оно уже стояло – здание, которое станет известно как Питомник. Была церемония открытия и бурра кхана[137] для солдат. Моя мать перерезала ленточку. Помню, как я гордился, видя наши знамена – дырки от моли и все такое. Это и побудило меня заняться военной историей. К десяти годам я назубок знал все наши боевые награды. Мог бы в деталях рассказать, как Джемадар Абдул Кадир получил свой Крест Виктории. Я заканчивал школу, когда Королевский батальон отправили на Сомму. Я нашел в газете речь фельдмаршала сэра Джона Френча и вырезал слова из нее.
– И что он сказал, сэр?
– Что-то вроде: “На Западном фронте никогда не забудут Джатов”.
– Понятно, сэр.
Голос подполковника стих до шепота:
– А что, по-твоему, скажут о том, что случилось с нами сегодня, Рой?
– Я думаю, – так же тихо ответил Арджун, – скажут, что в данных обстоятельствах мы сделали все, что могли.
– Уверен? Я все никак не могу понять. Это было одно из лучших подразделений одной из лучших армий в мире. Но сегодня мы разбежались без единого выстрела. И мне придется жить с этим до конца моих дней.
– Вам не в чем себя винить, сэр.
– Разве? – И подполковник Бакленд вновь умолк.
В наступившей тишине Арджун осознал, что идет дождь. С древесного полога опять срывались капли – безостановочно, медленно, невыносимо.
– Сэр. – Из темноты возник Харди и протянул командиру зеленую фляжку: – Вода, сэр.
– Где ты ее достал?
– Там есть небольшой пруд, сэр. Мы профильтровали воду и добавили несколько таблеток хлорина. Думаю, она безопасна, сэр.
– Что ж, ладно. – Голос подполковника обрел привычную четкость и деловитость. – Вам двоим лучше немного отдохнуть. Завтра мы двинемся на юго-восток. Если повезет, сможем вернуться к своим позициям.
Дождь усилился, вода лилась с упорством, приводившим всех в отчаяние. Харди забрал у одного из бойцов спальный мешок, и они с Арджуном уселись бок о бок под деревом, глядя во тьму. Комары жужжали не переставая, и в кои-то веки Арджун был рад своим обмоткам. Но шея и лицо совсем беззащитны. Он отмахивался от насекомых и с тоской вспоминал крем от москитов, который остался глубоко в рюкзаке на берегу реки Асун.
– Сахиб.
Арджун вздрогнул:
– Кишан Сингх?
– Сахиб. – Кишан Сингх сунул что-то ему в руку и исчез, прежде чем Арджун успел открыть рот.
– Что это? – поинтересовался Харди.
Арджун поднес руку к самому носу.
– Знаешь, уверен, это крем от москитов. Он, должно быть, отдал мне свой…
– Чертов везучий чуутия[138], – жалобно проворчал Харди. – Мой денщик с радостью будет смотреть, как меня жрут заживо, но не поделится. Дай немножко, будь другом.
Спать было невозможно, ничего не оставалось, кроме как переждать ночь. Харди периодически начинал мурлыкать себе что-то под нос, а Арджун пытался угадать мотив. Время от времени они переговаривались вполголоса, восстанавливая события последних часов.
– А что тебе сказал Баки? – шепотом спросил Харди.
– Мы разговаривали о том, что произошло…
– И что он сказал?
– Винит себя.
– Но ничего невозможно было сделать.
– Для него это выглядит иначе. Странно было его слушать – как он рассуждает о случившемся как о чем-то личном, будто он лично несет ответственность. Я просто не задумывался в таком ключе.
– Ну а с чего бы?
– А почему нет?
– Для нас-то никакой разницы, правда?
– Разница есть. Иначе мы не сидели бы сейчас тут под дождем.
– Да, но подумай, йаар Арджун, – ну вот удержали бы мы позицию на Асуне. Думаешь, нас – нас, индийцев, – наградили бы?
– Почему нет?
– Вспомни сингапурские газеты, там часто пишут про храбрых молодых солдат, защищающих колонии. Помнишь?
– Ну да.
– Вспомни, ведь все эти отважные юные герои всегда австралийцы, канадцы или англичане, так?
– Верно, – кивнул Арджун.
– Нас словно никогда и не было. Поэтому то, что произошло у реки Асун, не имеет никакого значения – во всяком случае, для нас. Удержим мы позиции или нет – неважно. Йаар, я иногда думаю про все те войны, в которых сражались мой дед и отец – во Франции, в Африке, в Бирме. И здесь будет то же самое. Если они победят, это никогда не поставят нам в заслугу. Тогда по той же логике и поражение – не наша вина.
– Для остальных это, может, и неважно, Харди, – возразил Арджун, – но для нас имеет значение.
– Неужели, Арджун? Я расскажу тебе, что чувствовал, когда бежал вглубь плантации. Откровенно говоря, на душе у меня сильно полегчало – я был рад, что все закончилось. И солдаты, бьюсь об заклад, чувствовали ровно то же самое. Как будто наконец закончилась бессмысленная возня.
– Какая возня, Харди? Эти танки были совсем не понарошку!
Харди прихлопнул очередного москита.
– Знаешь, йаар Арджун, в последние дни в окопах в Джитре у меня было очень странное, зловещее ощущение. Очень странно было оказаться на линии фронта, понимать, что должен сражаться, и в то же время сознавать, что это не твоя война, – сознавать, что победишь ты или проиграешь, ни слава, ни позор не будут принадлежать тебе. Понимать, что ты рискуешь всем ради защиты того образа жизни, который оттесняет тебя на второй план. Как будто ты сражаешься против самого себя. Сидишь так в окопе, сжимая в руках винтовку, и спрашиваешь себя: на кого на самом деле нацелено мое оружие? Неужто меня обманом заставляют направить его на самого себя?
– Не могу сказать, что чувствую то же самое, Харди.
– Просто спроси себя, Арджун, что значит для тебя и для меня служба в этой армии? Ты вечно твердишь, что военная служба – это просто работа. Но знаешь, йаар, это вовсе не просто работа. Когда сидишь в окопе, то понимаешь, что занимаешься совершенно безумным делом. В нормальной жизни ты что, встанешь и объявишь во всеуслышание: “Я готов рисковать жизнью просто так”? Как нормальный человек, ты рискуешь, только если знаешь, во имя чего. Но когда я сидел в той траншее, между моим сердцем и руками как будто не было никакой связи, они как будто принадлежали разным людям. Как будто я вообще больше не был человеком, а только инструментом, чьим-то орудием. Вот я и спрашиваю себя, Арджун: как мне обратно стать человеком? Как соединить в сердце то, чего я хочу, с тем, что я делаю?