– Послушайте, – тщательно подбирая слова, начал он, – этого не может быть… Идет война. Нам сказали, что это эвакуационный поезд. Как он может быть только для европейцев? Это какая-то ошибка.
Охранник, глядя ему прямо в глаза, ткнул большим пальцем в сторону поезда:
– У тебя глаза есть? Дек ло[142] – сам смотри.
Высунувшись из-за плеча охранника, Дину выглянул на платформу, в окнах вагонов не было ни одного лица с малайскими, китайскими или индийскими чертами.
– Немыслимо… это безумие.
– Что, что немыслимо? – потянула его за рукав Элисон. – Дину, скажи, что происходит?
– Охрана говорит, этот поезд только для белых…
– Ясно, – кивнула Элисон. – Было у меня такое предчувствие – ну, значит, так.
– Как ты можешь такое говорить, Элисон? – в исступлении воскликнул Дину, пот градом катился по его лицу. – Нельзя мириться с этим безобразием… Не сейчас. Не когда идет война…
Дину заметил какого-то англичанина, который шел по платформе, проверяя списки. Дину взмолился:
– Послушайте, пропустите меня, на минутку… Только сказать пару слов вон тому офицеру… Я объясню ему, уверен, он поймет.
– Невозможно.
Дину потерял терпение и заорал прямо в лицо охраннику:
– Как ты смеешь меня останавливать? Кто дал тебе такое право?
Неожиданно появился третий, в форме железнодорожника и тоже, кажется, индиец. Он оттеснил их от входа к лестнице, которая вела обратно на улицу.
– Да, слушаю вас, – обратился он к Дину. – Я начальник станции. Прошу, объясните, в чем проблема?
– Сэр… – Дину изо всех сил старался говорить спокойно. – Нас не пропускают… Они утверждают, что поезд только для европейцев.
Начальник станции виновато улыбнулся:
– Да, именно это нам дали понять.
– Но как такое может быть?.. Идет война… Это эвакуационный поезд.
– Что я могу сказать? В Пенанге завернули господина Лима, судью, хотя у него было официальное письмо на эвакуацию. Европейцы не пустили его на паром из-за его китайского происхождения.
– Вы не понимаете… Не только европейцы в опасности… Вы не можете так поступить… Это неправильно…
Начальник станции скривился, пренебрежительно пожав плечами:
– Не понимаю, что тут такого неправильного. В конце концов, это всего лишь здравый смысл. Они здесь всем управляют, и они тут могут все потерять.
Дину сорвался:
– Что за чушь! Если так рассуждать, то война уже проиграна. Не понимаете? Вы признаете поражение, отдавая все, за что стоило сражаться…
– Сэр, – гневно воззрился на него начальник, – незачем кричать. Я просто выполняю свою работу.
Дину неожиданно вцепился в ворот начальника.
– Ты, ублюдок! – встряхнул он его. – Ты мерзавец… это ты враг. Такие, как ты, которые только выполняют свою работу… это вы враги.
– Дину! – взвизгнула Элисон. – Осторожно!
Дину почувствовал, как сзади шею обхватила рука, отрывая его от начальника станции. Кулак ударил по лицу, сбивая с ног. Ноздри заполнил металлический запах крови. Подняв глаза, он увидел, как двое охранников свирепо смотрят на него сверху вниз. Элисон и Сая Джон с трудом удерживали их.
– Отпустите его, отпустите!
Элисон помогла Дину подняться.
– Пойдем, Дину, пойдем отсюда.
Подхватив один из чемоданов, она подтолкнула Дину и Сая Джона в сторону лестницы на выход. Когда они оказались на улице, Дину прислонился к фонарному столбу, обнял Элисон за плечи.
– Элисон… Элисон, может, они пустят тебя, одну. Ты же наполовину белая. Ты должна попытаться, Элисон.
– Тсс. – Она накрыла ему рот ладонью. – Не говори так, Дину. Я даже думать об этом не хочу.
Дину вытер кровь, все еще текущую из носа.
– Но ты должна уехать, Элисон… Вместе с дедушкой… Ты же слышала, что сказал Ах Фатт. Тебе нужно уезжать… Тебе нельзя оставаться в Морнингсайде.
От станции донесся пронзительный свист. Люди вокруг ринулись бежать, толпа у входа уплотнилась, штурмуя ворота. Дину, Элисон и Сая Джон, крепко держа друг друга за руки, уцепились за фонарный столб.
Вскоре послышался шум отходящего поезда.
– Уехал, – сказал Сая Джон.
– Да, Баба, – тихо отозвалась Элисон. – Уехал.
Дину поднял чемоданы:
– Пойдемте отыщем Илонго. Утром вернемся в Морнингсайд.
– И останемся?
Дину отрицательно качнул головой.
– Я останусь, Элисон. Меня они не тронут – я не представляю никакой угрозы. Но ты и твой дед… учитывая ваши связи, американские и китайские… Совершенно очевидно, что они с вами сделают. Вы должны бежать…
– Но как, Дину?
И тут Дину произнес слова, которых оба больше всего боялись:
– На “дайтоне”. Это единственный способ, Элисон.
– Нет! Только с тобой.
– Со мной все будет хорошо, Элисон. – Он говорил спокойно, изображая уверенность, которой нисколько не ощущал. – Я скоро приеду к вам… в Сингапур, вот увидишь. Мы расстаемся ненадолго.
Когда Арджун пришел в себя, уже стемнело. Жгучая боль в ноге утихла до тупой и пульсирующей, в голове немного прояснилось, и Арджун понял, что где-то рядом течет вода, что-то глухо постукивало. Он не сразу сообразил, что это всего лишь идет дождь.
Он заворочался, и тут же рука Кишана Сингха стиснула его плечо.
– Они еще близко, сахиб, – прошептал денщик. – Они выставили дозоры на плантации. Ждут.
– Как близко? Могут нас услышать?
– Нет. Дождь заглушает.
– Долго я был без сознания?
– Больше часа, сахиб. Я перевязал вашу рану. Пуля прошла навылет через бедро, прямо над коленом. Все будет хорошо.
Арджун осторожно потрогал ногу. Кишан Сингх размотал его обмотки, разорвал штанину и наложил повязку из аптечки. А чтобы защитить ногу от воды, смастерил импровизированную люльку, уперев две палки в стенки дренажной трубы.
– Что будем делать, сахиб?
Вопрос поставил Арджуна в тупик. Он попытался обдумать перспективы, но в голове мутилось от боли, и никакого внятного плана изобрести не получилось.
– Надо переждать, пока они уйдут, Кишан Сингх. Завтра утром решим.
– Хан[143], сахиб. – Кишан Сингх явно испытал облегчение.
Лежа неподвижно в лужице теплой воды, Арджун с предельной остротой воспринимал окружающее: влажные складки ткани, оставляющие борозды на коже, тесно прижавшееся к нему тело Кишана Сингха. Труба, в которой скопились запахи плесени, сырости, крови, вони солдатской формы.
Мысли блуждали, боль в ноге не давала сосредоточиться. Арджун вдруг вспомнил, как Кишан Сингх посмотрел на него в тот день на пляже, когда он возвращался с Элисон с островка. Неужели то, что он увидел в его глазах, было презрением, даже осуждением?
Позволил бы Кишан Сингх себе то, что сделал Арджун? Заниматься любовью с Элисон, домогаться ее, предать Дину, который был не просто другом, а кем-то большим? Он и сам не понимал, что его подтолкнуло, почему он так сильно ее хотел. Он слышал, как парни рассказывали, что такое случается на фронте. Но Кишан Сингх тоже был на фронте – трудно представить, чтобы он совершил нечто подобное. Может, это часть того, что отличает офицера от джавана[144], – необходимость навязать свою волю?
Ему пришло в голову, что неплохо бы поговорить об этом. Вспомнил, как Кишан Сингх однажды рассказывал ему, как его женили в шестнадцать лет. Он бы порасспросил его: каково это – быть женатым? Был ли ты знаком с женой раньше? Как ты решился прикоснуться к ней в первую ночь? Она смотрела на тебя?
Арджун попытался сформулировать вопросы и обнаружил, что не знает нужных слов на хиндустани, не знает даже, каким тоном следует задавать такие вопросы. Он не представлял, как говорить о подобных вещах. Есть столько важного, о чем он не умеет говорить, на любом языке. Было что-то неловкое, даже малодушное, недостойное мужчины в желании узнать, что творится в чужой голове. Что там толковал Харди прошлой ночью насчет связи руки и сердца? Он оторопел, когда это услышал, не годится парню такое произносить вслух. Но в то же время любопытно представить, как это Харди – или, к примеру, кто-то другой, даже он сам – может чего-то хотеть, не имея понятия об этом? Разве это возможно? Может, это потому, что их не научили нужным словам? Правильному языку? Потому что это могло быть слишком опасно? Или потому, что они недостаточно взрослые, чтобы это знать? Выбивала из равновесия сама мысль, что он не обладает простейшими инструментами самопознания, – нет окна, через которое можно взглянуть и узнать, существует ли у него внутренний мир. Неужели Элисон именно это имела в виду, говоря, что он орудие в чужих руках? Странно, что Харди сказал почти то же самое.
Минуты шли, и, чтобы скоротать время, Арджун сосредоточился на раненой ноге. Боль усиливалась, становилась все острее, пока не заполнила собой сознание, вытеснив остальные чувства. Он с трудом дышал сквозь стиснутые зубы. Потом через пелену боли в голове Арджун ощутил, как рука Кишана Сингха ободряюще стискивает его предплечье:
– Сабар каро[145], сахиб, все пройдет.
И расслышал свой ответ:
– Не знаю, долго ли смогу продержаться, Кишан Сингх.
– Вы сможете, сахиб. Потерпите.
Арджун внезапно понял, что вот-вот опять потеряет сознание, упадет лицом в дождевую воду и утонет прямо там, где лежит. В панике он вцепился в Кишана Сингха, ухватился за его руку, как за спасательный плот.
– Кишан Сингх, скажи что-нибудь. Говори. Не дай мне отключиться.
– О чем говорить, сахиб?
– Все равно. Просто говори – о чем угодно. Расскажи мне про свою деревню.
Поколебавшись, Кишан Сингх заговорил:
– Наша деревня называется Котана, сахиб, она рядом с Курукшетрой, недалеко от Дели. Это такая же обычная деревня, как и любая другая, но есть нечто особенное, что мы всегда говорим про Котана…
– И что же это?