– Что в каждом доме Котана можно найти кусочек большого мира. В одном – кальян из Египта, в другом – шкатулку из Китая…
Прорываясь сквозь стену боли, Арджун произнес:
– А почему так, Кишан Сингх?
– Сахиб, многие поколения каждая джатская семья в Котана отправляла своих сыновей служить в армии английских саркаров[146].
– С какого времени?
– Со времен моего прадеда, сахиб, – с мятежа.
– Мятежа? – Арджун вспомнил голос подполковника Бакленда, рассказывавшего о том же событии. – Какое отношение к вам имеет мятеж?
– Сахиб, когда я был маленьким, старики в деревне рассказывали нам эту историю. Про мятеж. Когда восстание закончилось и британцы вернулись в Дели, стало известно, что в городе состоится важное событие. Из Котана отправили группу старейшин. Они вышли на рассвете и направились вместе с сотнями других к южным воротам старой столицы. Еще издалека они увидели, что небо над городом черно от птиц. Ветер доносил запах, который становился сильнее по мере их приближения к городу. Дорога была прямой, а земля ровной, и потому видно было далеко вперед. А там открывалось загадочное зрелище. Как будто вдоль дороги выстроились отряды очень высоких мужчин. Словно армия великанов встала стражей над толпой. Подойдя ближе, они увидели, что это не великаны, а просто люди – солдаты-повстанцы, чьи тела были насажены на заостренные колья. Колья стройными прямыми рядами стояли вдоль всей дороги, ведущей к городу. Вонь была жуткая. Вернувшись в деревню, старейшины собрали всех жителей. И сказали: “Сегодня мы видели лицо поражения, и оно никогда не будет нашим”. С того дня все семьи в Котана решили, что будут посылать своих сыновей в армию саркаров. Вот что заповедали нам наши отцы. Я не знаю, правда это или нет, сахиб, но это то, что я слышал в детстве.
В голове все смешалось из-за боли, Арджун с трудом улавливал смысл.
– Что ты хочешь сказать, Кишан Сингх? Что жители деревни служили в армии из страха? Но этого не может быть, никто их не заставлял – или тебя, если уж на то пошло. Чего они боялись?
– Сахиб, – ласково проговорил Кишан Сингх, – страх бывает разный. Какой страх, к примеру, заставляет нас прятаться здесь? Страх перед японцами или страх перед британцами? Или страх перед самими собой, потому что мы не знаем, кого бояться больше? Сахиб, человек может бояться тени оружия так же сильно, как и самого оружия, и кто скажет, какой страх сильнее?
Арджуну на миг почудилось, что Кишан Сингх говорил о чем-то крайне диковинном, о порождении фантазии, об ужасе, который заставляет переделывать себя, изменять представление о своем месте в мире – вплоть до того, что перестаешь осознавать страх, сформировавший тебя. Сама идея о таком чудовищном страхе казалась дикой – как рассказы о том, что видели существа, которые давным-давно вымерли. Вот в этом, подумал он, и заключается разница между рядовыми и офицерами. Солдаты не обладают инстинктом действия, у них нет словаря, чтобы сформировать самосознание. Они обречены, как Кишан Сингх, оставаться непонятными для самих себя, вечно быть чужим орудием.
Но едва эта мысль обрела форму, как ее смыла волна адской боли. А следом явилась галлюцинация. В этом видении присутствовали он сам и Кишан Сингх – они были комками глины на гончарном круге. Его первого коснулась рука невидимого гончара, рука мяла его, сжимала, лепила его – и вот он стал чем-то, и рука гончара исчезла, он больше не чувствовал ее, он даже не помнил ее. А Кишан Сингх все крутился на своем круге, бесформенный кусок глины, влажный, податливый. Но именно эта податливость защищала его от рук гончара, неспособных сформировать из этой глины хоть что-то.
В полубреду Арджуна все преследовал этот образ бесформенного комка глины. Как могло случиться, что Кишан Сингх – необразованный, не понимающий своих побуждений – гораздо глубже осознает прошлое, чем он сам?
– Кишан Сингх, – прохрипел он, – воды…
Кишан Сингх поднес к его губам фляжку, и Арджун пил и пил, надеясь, что вода унесет назойливое видение. Но эффект оказался ровно противоположным. В голове заполыхали новые картины-вопросы. Что, если вся его жизнь – лишь результат страха, его выбор – результат страха, которого он никогда не осознавал? “Ланкасука”, его сестры Манджу и Бела, часы, которые он провел, сидя на подоконнике, восторг, охвативший его, когда он узнал, что принят в Военную академию, – не было во всем этом никакого страха. Он всегда думал, что его жизнь ничем не отличается от любой другой человеческой жизни, никогда не сомневался в своей независимости, никогда не боялся, что кто-то выбирает за него. Но если все же жизнь его определяет какая-то внешняя сила, о которой он и понятия не имеет, то получается, что он никогда не действовал по собственной воле и не было у него никогда никакого самосознания. И все было ложью, иллюзией. И если так, то где ему искать себя?
37
Дороги на следующее утро были еще более забитыми, чем накануне. Но, похоже, только их машина ехала на север, все прочие двигались в противоположном направлении – в сторону Куала-Лумпура и Сингапура. Люди оборачивались на них, когда они проезжали мимо, несколько раз их останавливали и с беспокойством спрашивали, понимают ли они, куда направляются.
Они проехали мимо десятков армейских грузовиков, многие из которых неслись по встречной полосе и гудели, требуя освободить дорогу. Приходилось подолгу тащиться по травянистой обочине, сбрасывая скорость до пятнадцати-двадцати миль в час.
В Сунгай Паттани они въехали лишь ближе к вечеру. Прошли всего сутки с тех пор, как они побывали тут, но город выглядел совсем иначе. Прошлым утром они застали его пустынным и призрачным, жители будто исчезли, все лавки стояли запертыми, сейчас же Сунгай Паттани поражал многолюдием. Город заполонили военные – австралийцы, канадцы, индийцы, англичане, но это были не бравые вояки, а измученные люди, собиравшиеся небольшими группками, словно бездомные оборванцы. Солдаты бродили по улицам, забросив винтовки на плечо, как рыболовные удочки, кто-то устроился в тени аркады торгового центра, некоторые ели прямо из банок и картонок, выуживая еду пальцами. Форма у всех мокрая и грязная, лица серые. В городских садах и скверах, где обычно играли дети, изможденные мужчины спали прямо на земле с оружием в руках.
Появились признаки мародерства: выбитые окна, выломанные ворота, сорванные с витрин магазинов ставни. Они увидели и самих мародеров, входящих и выходящих из взломанных домов, – солдаты и местные грабили лавки. Полиции не было видно. Гражданская администрация явно сбежала.
Дину постучал в окошко кабины:
– Илонго, прибавь газу. Давай убираться отсюда…
Только они выехали из города, как путь им перегородила группа солдат. Один наставил винтовку на грузовик. Дину увидел, что парень покачивается, еле держась на ногах, и крикнул:
– Не останавливайся, они пьяные…
Илонго резко вильнул на встречную полосу. Дину обернулся, солдаты тупо уставились им вслед, кто-то проорал: “Сраные обезьяны!”
Илонго свернул в переулок, прибавил газу и снова вырулил на дорогу, ведущую от города. Через несколько миль он заметил на обочине знакомого. Остановился расспросить, что творится в округе.
Знакомый держал небольшую плантацию недалеко от Морнингсайда. Он сказал, что им еще повезло, раз сохранили грузовик, в его поместье конфисковали весь транспорт. Сегодня с утра заявился английский офицер с отрядом солдат, они и забрали все машины.
Дину тут же подумал про “дайтону” в гараже Морнингсайда.
– Поехали, хватит терять время!
Вскоре они влетели в ворота усадьбы и будто попали в другую страну – никаких признаков катастрофы. В поместье царил покой, дети приветственно махали, когда они выехали на грунтовую дорожку. Вот и дом вдалеке на склоне, безмятежный и величественный.
Илонго подрулил прямо к гаражу. Выпрыгнул из кабины, распахнул ворота. “Дайтона” стояла на месте.
Дину и Элисон замерли, глядя на автомобиль. Дину помог Элисон выбраться из кабины грузовика, потянул к гаражу:
– Элисон, вы должны ехать прямо сейчас.
– Нет! – Элисон выдернула руку и захлопнула ворота. – Я поеду ночью. Кто знает, когда мы вновь увидимся? Я хочу провести с тобой еще хоть несколько часов.
Утром Кишан Сингх выполз из трубы на разведку, вернулся он с сообщением, что японцев на плантации нет – наверное, ушли ночью. Он помог Арджуну выбраться из трубы и встать. Потом стянул с него мокрую одежду, отжал и разложил на солнце.
Арджуну казалось, что тело его от долгой неподвижности в тесном пространстве словно сплюснуто, но боль в ноге поутихла. Он с облегчением увидел, что повязка не сочится кровью.
Кишан Сингх нашел подходящий сук, который можно было использовать как костыль, и они медленно побрели, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы Арджун перехватил сук в другую руку. Вскоре вышли на гравийную дорожку и, держась в тени деревьев, двинулись по ней. Через некоторое время появились признаки близкого жилья: яичная скорплупа, обрывки ткани на ветках, которые явно унесли птицы. А вскоре они увидели и дымок над деревьями, ветерок донес запахи риса и жареного горчичного семени. А потом показался поселок кули – два ряда хижин, стоящих лицом друг к другу по обе стороны дороги. На дороге толпились люди, там явно что-то происходило.
Хижины прятались в пологой впадине, окруженной со всех сторон небольшим валом. С помощью Кишана Сингха Арджун заполз на невысокий гребень. Пригнувшись, они изучали происходящее внизу.
Полсотни домиков, расположенных параллельными рядами. На окраине маленький индуистский храм – сарай под жестяной крышей, окруженный выкрашенной в красное и белое стеной. Рядом с храмом площадка с навесом, тоже крытым жестью. Очевидно, это место общественных собраний. И этот сарай был сейчас центром суеты. Все жители деревни спешили туда.
– Сахиб, смотрите. – Кишан Сингх показал на черный автомобиль, полускрытый сараем.