В “Ланкасуке” раз в день раздавали беднякам всю оставшуюся накануне еду. В тот день утренняя раздача давно закончилась. Ума работала за письменным столом, когда явился чокидар с рассказом про назойливых побирушек.
– Скажи им, пускай приходят завтра, в нужное время, – распорядилась она.
Чокидар ушел, но через минуту вернулся:
– Они не уходят.
Бела случайно оказалась рядом, и Ума попросила:
– Бела, глянь, в чем там дело.
У входа Бела увидела мужчину и женщину, вцепившихся в металлические прутья ворот. А потом услышала, как ее окликают по имени, хриплым шепотом, и всмотрелась в лица.
Услышав крик, Ума выбежала во двор. Без лишних слов выхватила ключи у чокидара, бросилась к воротам и распахнула их настежь.
– Смотри.
Раджкумар стоял на коленях на тротуаре. Он протягивал к ней руки, в которых держал ребенка, младенца, – Джайю. Личико ребенка сморщилось, побагровело, и дитя зашлось визгливым криком. И не было в мире звука прекраснее, чем это выражение ярости, этого первобытного звука жизни, заявляющей о своей решимости защищать себя.
Слухи об Индийской национальной армии добрались до Индии только к концу следующего, 1943 года, – но это были не те вооруженные формирования, в которые вступил Арджун в Северной Малайе. Первой Индийской национальной армии больше не существовало. Примерно через год с момента создания ее лидер, капитан Мохан Сингх, распустил армию, опасаясь, что ее захватят японцы. Возродил армию Субхас Чандра Боз, индийский политик-националист, который в 1943 году через Германию и Афганистан добрался до Сингапура. Боз влил свежие силы, привлекая десятки тысяч новобранцев из индийских общин Юго-Восточной Азии, – Арджун, Харди, Кишан Сингх, Илонго и многие другие присоединились к нему.
В конце войны тысячи бойцов Индийской национальной армии были возвращены в Индию в качестве военнопленных. Для англичан они были ЯПК – “японской пятой колонной”. Их считали предателями – и Империи, и индийской армии, большая часть которой продолжала сражаться на стороне Союзников в Северной Африке, в Южной Европе и в конечном счете участвовала в британском контрнаступлении в Бирме. Индийская общественность, однако, относилась к вопросу иначе. Для них империализм и фашизм были равным злом, одно – производное от другого. Как героев люди встречали именно побежденных узников Индийской национальной армии, а вовсе не возвращающихся победителей.
В декабре 1945 года колониальное правительство решилось выдвинуть обвинения против трех руководителей Индийской национальной армии – знаменитой “Тройки из Красного форта”. Это были Шах Наваз Хан, Гурбакш Сингх Диллон и Прем Сахгал. Страна взорвалась демонстрациями протеста, по всей Индии, невзирая на официальный запрет, возникали комитеты поддержки. Всеобщие забастовки парализовали целые штаты, студенты устраивали массовые митинги, игнорируя приказы о комендантском часе. В южном городе Мадурай два человека погибли, после того как полиция открыла огонь по демонстрантам. В Калькутте сотни тысяч людей вышли на улицы. На несколько дней они захватили город. Десятки протестующих были расстреляны полицией. В Бомбее взбунтовались военные моряки. Для партии Конгресс судебный процесс стал неожиданным подарком. Импульс, обретенный в предвоенные годы, иссяк, партии крайне необходим был повод, который мобилизует страну. Судебный процесс послужил именно таким поводом.
Уже в начале процесса обвинение столкнулось с проблемами. Оно не смогло предоставить никаких доказательств, связывающих Индийскую национальную армию ни с японскими зверствами в Юго-Восточной Азии, ни с жестоким обращением с британскими и австралийскими военнопленными. Хотя и было доказано, что с некоторыми индийскими заключенными действительно обходились безжалостно, но ни одно из этих дел не имело отношения к трем обвиняемым.
1 декабря 1945 года Бхулабхай Десаи, главный защитник, вышел для произнесения заключительного слова. “Сейчас в этом суде рассматривается вопрос, – сказал он, – о праве вести войну от имени подчиненной расы”.
Против его клиентов выдвинуто, по сути, только одно обвинение (утверждал он), что они воевали против короля. Все остальные обвинения, по его словам, вытекали из первого. Десаи продемонстрировал, что международные законы признают право подчиненных народов воевать за свою свободу, и сослался при этом на ряд прецедентов. Он доказал, что британское правительство само признавало данное право, когда считало это целесообразным, – в случаях, имевших место в девятнадцатом веке. Оно, к примеру, поддержало греков и множество других народов в их борьбе против Османской империи, а совсем недавно Британия поддержала Польскую национальную армию и повстанцев Чехословакии; равным образом англичане настаивали на признании французских маки воюющей стороной, хотя правительство маршала Петена в тот период было де-юре и де-факто правительством Франции. Судебный процесс закончился тем, что все трое обвиняемых были признаны виновными в “войне против короля”. Их приговорили к пожизненному заключению, но всем троим приговоры тут же смягчили. Подсудимых выпустили в объятия ликующих толп.
Харди к тому времени стал фигурой национального масштаба (позже он станет послом и высокопоставленным чиновником в индийском правительстве). Он приехал в Калькутту к бабушке и дедушке Джайи в 1946 году. Именно от него они узнали, что Арджун погиб в одном из последних сражений ИНА – в Центральной Бирме, в последние дни войны.
На этом этапе боевых действий японцы отступали, и Объединенная Четырнадцатая армия под командованием генерала Слима стремительно продвигалась на юг. Индийские части в Центральной Бирме были среди последних, продолжавших оказывать сопротивление. Численность их была незначительной, а вооружение, оставшееся от первых дней войны, устарело. Силы, которым они противостояли, были зеркальным отражением их самих в начале мировой войны: большинство – индийцы, зачастую из тех же самых полков, призванные на службу из тех же районов и деревень. Они не привыкли сражаться со своими младшими братьями и племянниками.
Сопротивление Индийской национальной армии на этом этапе оставалось в значительной степени символическим, предпринятым в надежде вдохновить индийскую армию на восстание. Хотя они никогда не представляли серьезной угрозы победоносной Четырнадцатой армии, они все же были не просто мелким раздражителем. Многие сражались и погибали с большим мужеством, создав освободительному движению сонм мучеников и героев. Арджун был среди тех, кто умер как герой, сказал Харди. Это все, что они знали о смерти Арджуна, и были рады, что она оказалась таковой.
Следующие шесть лет Долли и Раджкумар жили у Умы. Прежние раздоры Раджкумара и Умы были позабыты, малышка Джайя стала тем самым звеном, что связало всех обитателей дома.
Долли устроилась на работу в военное издательство, переводила военные памфлеты на бирманский. Раджкумар время от времени подрабатывал консультантом на лесопилках и складах древесины. В январе 1948 года Бирма обрела независимость. Вскоре после этого Долли решила, что они с Раджкумаром вернутся в Рангун, хотя бы ненадолго. Джайя на это время должна была остаться в Калькутте, с тетушкой Белой и бабушкой и дедушкой с другой стороны.
Стремление Долли вернуться в Бирму было обусловлено в основном тем, что вот уже семь лет они ничего не знали о Дину. Долли верила, что он жив, и полна была решимости найти сына. Раджкумар выразил готовность ехать с женой, и она заказала билеты для обоих.
Но по мере приближения даты отъезда становилось все очевиднее, что Раджкумар вовсе не уверен в разумности своего решения. За последние шесть лет он очень привязался к их осиротевшей внучке. Именно он больше всех остальных в доме занимался ребенком – кормил ее, гулял с ней в парке, рассказывал сказки перед сном. Долли начала сомневаться, сможет ли он пережить боль разрыва с малышкой.
Вопрос был снят сам собой, когда за два дня до отъезда в Бирму Раджкумар неожиданно пропал. И вернулся лишь после отплытия парохода. Он был полон раскаяния и бесконечно просил прощения – сказал, что не помнит, где был и почему сбежал. Уговорил Долли заказать билеты еще раз, обещая, что ничего подобного не повторится. Тем временем Долли пришла к выводу, что лучше Раджкумару остаться там, где он есть, – и ради него самого, и ради Джайи. Ума, со своей стороны, не возражала, она была рада, что он рядом. Беспокойства от него никакого, а в домашних хлопотах он очень полезен.
Долли отправилась в пароходную компанию и взяла билет до Рангуна, в одну сторону. Она понимала, что Раджкумар будет считать себя обязанным поехать с ней, если узнает о ее планах. И потому решила ничего ему не говорить. Она продолжала, как обычно, заниматься повседневными делами. Утром в день отъезда Долли приготовила лапшу мохинджа, любимое блюдо Раджкумара. Они погуляли вокруг озера, а потом Раджкумар лег спать.
Было решено, что Ума проводит Долли в порт Хидирпур[157]. По пути они почти не разговаривали, была в этом отъезде окончательность, которую они не могли заставить себя признать. Под конец, когда Долли уже готова была подняться на борт, она обратилась к Уме:
– Я знаю, что с Джайей все будет хорошо. Вокруг много тех, кто о ней позаботится. А вот за Раджкумара я тревожусь.
– С ним тоже все будет хорошо, Долли.
– Ты присмотришь за ним, Ума? Ради меня?
– Конечно. Обещаю.
Раджкумар проснулся дома в “Ланкасуке” и нашел на подушке записку, написанную аккуратным почерком Долли. Он разгладил листок и прочел:
Раджкумар, в глубине души я знаю, что Дину жив и что я найду его. А потом я отправлюсь в Сагайн, как давным-давно хотела. Знай, что в этом мире нет ничего, от чего труднее было отказаться, чем от тебя и памяти о нашей любви.
Долли.
Больше он никогда ее не видел.
41
Джайя, как единственный ребенок в доме, фактически правила “Ланкасукой”, пока росла. Ее тетя Бела жила наверху, унаследовав квартиру после смерти родителей. Она так и не вышла замуж, и повседневные заботы о Джайе легли на нее, в ее квартире Джайя и спала, и ела.