– Вот эта?
Джайя кивнула. Изображение было увеличено до огромных размеров, напоминая плакат, тогда как тот снимок, что помнила она, был не больше открытки. Она знала эту фотографию всю свою жизнь, но сейчас как будто смотрела на нее впервые. Снимок был сделан в саду резиденции районного администратора. Четыре стула расставлены полукругом на аккуратно подстриженном газоне. В центре группы Ума с мужем, а рядом с ними, по обе стороны, – Долли и Раджкумар.
За их спинами круто спускались к морю террасы сада. На некотором расстоянии виднелись неясные очертания других людей, в тщательно выстроенных позах, слуги, конюхи и садовники, все с разнообразными инструментами, положенными при их ремесле, – серпы, мотыги, кнуты. А на заднем плане, вытянутом по верхней части кадра, пейзаж, настолько величественный и захватывающий дух, что казался нарисованным фоном: река вьется вокруг холма и широко растекается к устью, линия скал выдается далеко в пенящееся море, окаймленный пальмами пляж плавно спускается в залитую солнцем бухту.
Администратор на переднем плане, худой и щеголеватый, был одет в льняной костюм на трех пуговицах. Он сидел на краешке стула, как насторожившаяся птица, недоверчиво склонив голову под острым углом. Ума, напротив, казалась совершенно непринужденной. В ее позе, в том, как небрежно рука ее лежала на коленях, чувствовалась уверенность и уравновешенность. На ней было простое светлое сари с вышитой каймой, конец его был накинут на голову, как шаль. Глаза большие, с длинными ресницами, а в лице благородство и великодушие, но вместе с тем и сила, Джайя хорошо помнила это лицо с детства. Странно, оглядываясь назад, думать, как мало внешность Умы изменилась в течение жизни.
Хозяйка галереи прервала ее размышления.
– Вижу, вам знакома эта фотография? – спросила она.
– Да. Женщина в центре – моя двоюродная бабушка. Ее звали Ума Дей. – Джайя обратила внимание на одну деталь. – Взгляните, – сказала она, – как она носит сари.
Галеристка чуть наклонилась, приглядываясь.
– Не вижу ничего необычного. Все так носят.
– На самом деле, – улыбнулась Джайя, – Ума Дей была одной из первых женщин в Индии, которые начали носить сари таким образом.
– Каким образом?
– Как я, например, ношу мое, а вы – свое.
– Сари всегда носили именно так, – нахмурилась женщина. – Сари – это очень древняя одежда.
– Сари – да, – спокойно проговорила Джайя. – Но не способ их носить. Современный стиль, когда сари носят с блузкой и нижней юбкой, появился не так давно. Он был изобретен мужчиной во времена Британского раджа.
И вдруг сквозь годы она услышала голос Умы, объясняющей эволюцию сари. Даже сейчас, спустя столько лет, Джайя разволновалась, вспоминая, как поразилась она, впервые услышав эту историю. Сари всегда представлялось ей частью естественного порядка вещей в индийской вселенной – порядка, унаследованного из незапамятной древности. Невероятным потрясением было узнать, что у одежды есть история, созданная реальными людьми посредством человеческой воли.
Выходя из галереи, Джайя задержалась, чтобы купить открытку с репродукцией этой фотографии. На обратной стороне нашлось короткое пояснение, там говорилось, что Ратнагири расположен между Бомбеем и Гоа. Повинуясь импульсу, Джайя вынула из сумочки расписание поезда: да, поезд по пути останавливался в Ратнагири. Ей пришло в голову, что запросто можно задержаться там на денек, поскольку конференция начиналась только через два дня.
Джайя вышла из галереи, набрела на иранский ресторан. Заказала чай и села подумать. Ее уже полностью захватила идея отправиться в Ратнагири, она и прежде часто задумывалась об этом и всегда находила причины отложить поездку. Но, может, сейчас самое время, фотография в галерее как будто на что-то указывала – а вдруг это знак? Ратнагири был местом, откуда брала начало ее собственная, очень особенная история, но мысль о поездке туда выбивала из равновесия, взбаламучивала давно устоявшийся осадок тревоги и беспокойства.
Нужно было поговорить с кем-нибудь. Джайя расплатилась, вышла и, решительно протолкавшись сквозь толпу, добралась до будки междугороднего телефона. Набрала свой калькуттский номер. После двух гудков трубку сняла тетя.
– Джайя? Ты где?
– В Бомбее… – Джайя объяснила, что случилось. Рассказывая, она представляла, как тетушка стоит у черного, выщербленного телефонного аппарата в спальне, озабоченно хмурится, а очки в золотой оправе сползают с длинного тонкого носа. – Я думаю, не провести ли ночь в Ратнагири, – сказала Джайя. – Поезд останавливается там по пути в Гоа.
Последовало молчание, а потом она услышала тихий голос Белы:
– Да, конечно, ты должна туда поехать, тебе следовало это сделать много лет назад…
Пейзажи Ратнагири были в точности такими великолепными, как их представляла себе Джайя. Но она быстро обнаружила, что от тех мест, о которых она слышала в детстве, мало что сохранилось. Причал в Мандви превратился в развалины; храм Бхагавати, некогда просто святилище со шпилем, теперь высился массивом оштукатуренного бетона; Аутрем-хаус, где король Тибо и его окружение провели двадцать пять лет жизни, был снесен и заново отстроен. И сам Ратнагири больше не был маленьким провинциальным городком времен Тибо. Это был процветающий город с промышленными районами, окружающими его со всех сторон.
Но как странно, что, несмотря на все это, город каким-то образом умудрился сохранить и короля Тибо, и живую память о нем. Тибо-Раджа в Ратнагири был вездесущ, его имя красовалось на вывесках и рекламных щитах, на перекрестках, в ресторанах и отелях. Король умер больше восьмидесяти лет назад, но люди на базаре говорили о нем так, словно были лично знакомы. Сначала Джайе это показалось умилительным, а затем глубоко трогательным – что такой человек, как Тибо, чужак, до сих пор столь горячо любим в стране своего изгнания.
Первым настоящим открытием Джайи стало место, где располагалась резиденция администратора, – место, где жила Ума. Оказалось, что это прямо за углом от ее отеля, на гребне холма, откуда открывался вид на залив и город. Жилой комплекс, окруженный высокой неприступной стеной, был государственной собственностью. Склон холма, густо поросший лесом во времена Умы, расчистили, и в результате вид отсюда открывался еще более грандиозный, чем раньше, – масштабная панорама реки, моря и неба. Ратнагири раскинулся внизу – идеальная модель районного колониального города. Незримая линия отделяла его многолюдные базары от Судебной палаты – кирпичного викторианского квартала, где размещались окружные суды и администрация.
Сгорая от желания хоть одним глазком увидеть резиденцию, Джайя набросала небольшую кучку кирпичей под стеной и, взобравшись на них, заглянула во двор. Еще одно разочарование: старое бунгало с греческим портиком, газоном и террасами сада исчезло. Территорию разделили на участки для нескольких домов поменьше.
Джайя уже готовилась спрыгнуть, как ее заметил вооруженный охранник.
– Эй, ты, – заорал он, – что ты там делаешь? Убирайся оттуда.
Он подбежал и накинулся с вопросами. Кто она такая? Откуда? Что она тут делает?
Чтобы отвлечь его, Джайя достала открытку, купленную в Бомбее. Фотография произвела именно тот эффект, на который она рассчитывала. Охранник уставился на картинку, а потом повел ее по дороге к смотровой площадке на утесе, нависавшем над долиной.
– Вон там река Каджали, – показывал он. – А вон то – Бейт-бич.
Потом он принялся расспрашивать про людей на фотографии – про администратора, Уму. А ткнув пальцем в Раджкумара, рассмеялся:
– Только посмотрите на этого парня, важный, как будто он тут хозяин.
Джайя присмотрелась. И в самом деле на фото Раджкумар залихватски вскинул голову, хотя в остальном выглядел вполне солидно и торжественно. Лицо массивное, с тяжелым подбородком, взгляд суровый; рядом со стройным миниатюрным администратором он казался просто великаном. На нем были темные брюки, льняной пиджак и рубашка с круглым воротничком. Одежда Раджкумара не была такой элегантной и изысканной, как у администратора, но выглядел он более раскованным – ноги непринужденно скрещены, в одной руке серебряный портсигар. Он держал его так, словно это был козырной туз, зажав между большим и указательным пальцами.
– Это мой дедушка, – сказала Джайя.
Но охранник уже утратил интерес к Раджкумару. Он во все глаза уставился на Долли, сидевшую рядом с Умой, – та повернулась вполоборота к камере, будто защищаясь от прицелившегося в нее объектива.
На Долли была темная лоунджи и белая блузка. Длинное тонкое лицо с точеными скулами, выступающими под тонкой кожей. Волосы завязаны сзади, но одна прядь выбилась, завиваясь от виска. И никаких украшений, только цветок над ухом, белые лепестки франжипани. В руках она держала гирлянду из белого жасмина.
– Она очень красивая, – выдохнул охранник.
– Да, – улыбнулась Джайя. – Все так говорили…
Следующий день был последним в Ратнагири. Под вечер она наняла моторикшу и попросила отвезти ее на Бейт-бич. Они ехали через город, мимо кирпичных зданий школы и колледжа, через мост над дельтой реки к пляжу на северном конце бухты. Вдалеке распухало солнце, заполняя собой устье залива и вырастая все больше и больше, по мере того как опускалось к горизонту. Песчаный пляж медного цвета полого соскальзывал в воду. Кокосовые пальмы тесно обступали пляж, их стволы жадно тянулись к ветру. Вдоль линии, где песок превращался в почву, скопились перемешанные в кучи трава, ракушки и высохшие водоросли.
Там-то Джайя и нашла то, что искала, – скрытую в зарослях небольшую мемориальную плиту своего двоюродного деда, администратора. Высеченные в камне буквы истерли ветер, вода и песок. Было достаточно светло, чтобы прочитать надпись: “Памяти Бени Прасада Дей, эсквайра, окружного администратора с 1905 по 1906”. Джайя выпрямилась, глядя на продуваемый ветрами пляж, плавно спускающийся к волнам. Рыжий песок с заходом солнца стал серым. Ума рассказывала ей, очень давно, что если пойти по прямой от мемориальной плиты к воде, то выйдешь на то самое место, где нашли тело администратора вместе с обломками его перевернувшейся лодки.