– Я помню, как он всегда приговаривал, что для него Ганга совсем не то, что Иравади.
Взглянув на Дину, Джайя увидела, что он плачет, слезы текли по глубоким морщинам старческого лица. Она ласково взяла его за руку.
– Ты попросил рассказать о последних днях, но правда в том, что мой рассказ на самом деле очень сильно отличается от того, что я помню.
– А что ты помнишь?
– Я помню историю, которую рассказал мне мой сын.
– Твой сын? Не знал, что у тебя есть сын.
– Есть, он уже взрослый. Последние годы он живет в Америке.
– И какова его история?
Я был совсем маленьким, года четыре или пять. “Ланкасука” была и моим домом тоже, я жил наверху с матерью и двоюродной бабушкой, Белой. Раджкумар жил внизу, в квартире Умы, в маленькой комнатке рядом с кухней. Проснувшись поутру, я первым делом мчался вниз – поздороваться с ним.
В то утро я заглянул в комнату Раджкумара и увидел, что постель его не тронута. Я перепугался. Побежал через всю квартиру в спальню Умы, сказать, что прадедушка пропал.
Хотя Раджкумар жил в квартире Умы уже лет двадцать, не было никакой двусмысленности относительно совместного проживания или характера их отношений. Всем было понятно, что их близость – это чистая благотворительность, основанная на привязанности Умы к Долли. Ума была великодушной благодетельницей, а он – полунищим беженцем. Его присутствие в доме никоим образом не компрометировало Уму и не сказывалось на ее репутации женщины кристального самоограничения, вдовы, которая более полувека оплакивает своего мужа.
География апартаментов Умы отражала их отношения. Ума спала в хозяйской спальне, выходящей окнами в парк, а Раджкумар ютился в переоборудованной кладовке рядом с кухней. Только после обеда ему разрешалось заходить в комнаты Умы, и он всегда сидел на одном и том же месте – на большом диване с округлыми мягкими валиками. Так они прожили два десятка лет.
Но в то утро, влетев в спальню Умы, я, к своему удивлению, обнаружил, что Раджкумар лежит в ее постели. Они крепко спали, накрытые тонкой хлопковой простыней. Оба выглядели умиротворенными и очень уставшими, как будто отдыхали после тяжелой, изнурительной работы. Головы их были запрокинуты на подушки, а рты приоткрыты. Ровно такую позу принимают дети, когда в игре нужно изобразить умершего, – голова закинута, рот открыт, язык слегка торчит между губами. Так что вполне естественно, что я был испуган.
– Вы умерли? – заорал я.
Они проснулись разом, заморгали. Оба были страшно близоруки и принялись суматошно хлопать ладонями по кровати, переворачивать подушки, нашаривая свои очки. В процессе поисков простыня соскользнула, открыв их обнаженные тела. Кожа Умы выглядела мягкой и вся была покрыта тонким узором крошечных морщинок, на теле Раджкумара каждый волосок оказался белого цвета, и это создавало поразительно элегантный эффект на фоне смуглой кожи.
– А почему это, – как дурак пробормотал я, – вы без одежды?..
Они отыскали очки и натянули простыню обратно. Ума издала громкий булькающий звук, как грязевой вулканчик. Рот ее странно провалился, и, присмотревшись, я увидел, что и она, и Раджкумар без зубов.
Меня, как любого ребенка, завораживали зубные протезы, и я точно знал, куда Ума кладет свои на ночь. Большой стеклянный стакан с водой, чтобы случайно не перевернуть во сне, она ставила подальше от кровати.
Пытаясь помочь, я бросился к стакану, чтобы избавить стариков от хлопот и смущения, не вынуждать их вылезать голыми из кровати. Но, заглянув в стакан, я обнаружил там не один, а два зубных протеза. Более того, они каким-то образом так запутались, что их челюсти сцепились, каждая словно втиснулась внутрь другой, как будто зубы кусали друг друга.
Не оставляя стараний, я попробовал расцепить протезы. Но Раджкумар, теряя терпение, выхватил у меня стакан. И только засунув свои зубы в рот, он обнаружил, что протезы Умы зажаты в его. А затем, пока он сидел, недоуменно выкатив глаза на розовые челюсти, торчавшие у него изо рта, произошло нечто удивительное – Ума качнулась вперед и подхватила ртом собственные вставные зубы. Их рты прильнули друг к другу, и они закрыли глаза.
Я никогда раньше не видел поцелуя. В те времена в Индии подобные вещи вырезались из поля зрения невидимыми цензорами, и в реальной жизни, и в кино. Но хотя я не знал, что у этого объятия есть название, я понял, что оставаться в комнате означало бы оскорбить нечто, что выше моего понимания. И тихо выскользнул из спальни.
То, что я увидел тем утром в спальне моей двоюродной прабабушки Умы, по сей день остается самым нежным, самым трогательным воспоминанием в моей жизни, и с того дня, как я сел писать эту книгу – книгу, которую моя мать так и не написала, – я знал, что закончу ее именно так.
Примечания автора
Семя этой книги прибыло в Индию задолго до моего появления, его привезли из Рангуна и Мулмейна мои отец и дядя, которого звали Джагат Чандра Датта, домашние же именовали его Принцем. Но ни отец, ни дядя не признали бы урожай, который я собрал. К тому времени, когда я начал работать над книгой, воспоминания, которые они поведали мне, утратили очертания, сохранившись лишь в виде обрывков, отдельных слов, настроений, атмосферы. В попытке описать места и времена, о которых я знал только из вторых-третьих рук, я вынужден был создать параллельный, полностью вымышленный мир. И потому “Стеклянный Дворец” безоговорочно является романом, и я откровенно заявляю, что ни один из главных персонажей, за исключением короля Тибо, королевы Супаялат и их дочерей, не имеет никакого сходства с реальными людьми, живыми или ушедшими.
Возможно, именно призрачная неуловимость того, что я пытался вспомнить, породила во мне почти навязчивое стремление воспроизвести жизнь моих персонажей как можно точнее. За пять лет, что я писал “Стеклянный Дворец”, я прочел сотни книг, мемуаров, путевых заметок, географических справочников, заметок и записных книжек, опубликованных и неопубликованных; я проехал тысячи миль, вновь и вновь посещая, по мере возможности, все места и районы, которые описаны в романе; я разыскал множество людей в Индии, Малайзии, Мьянме и Таиланде. В процессе всего этого у меня накопился огромный долг благодарности – единственный вид неплатежеспособности, который можно справедливо считать формой богатства. Список тех, кому я благодарен, настолько велик, что меня, наверное, хватит только на жесты признательности в адрес тех, кому я особенно задолжал по части благодарности.
Из людей, которые нашли время поговорить со мной в ходе поездок в 1995, 1996, 1997 и 1999 годах, я хотел бы выразить особую благодарность следующим. В Малайзии это: Джанкаи Бай Девадасан, Дж. Энтони Сами, Е. Р. Самиканну, Анджали Суппиах, А. В. Пиллаи, А. Поннусами, Р. Чинамма Рангасвами, С. П. Велусами; лейтенант К. Р. Дас, Абрахам Муттиах, Ф. Р. Бхупалан, М. И. Б. Аббас, М. Гандинатхан, Ева Дженни Джоти, Непал Мукерджи, Н. Г. Гудхури, В. Ируланди, С. П. Нараянсвами, С. Натараджан и И. Б. Тан Шри Дато, К. Р. Сомасундарам из Национального Общества земельно-финансового кооператива. Я хотел бы также поблагодарить Д. Нарайн Сами и других членов персонала Букит Сидим Эстейт за их гостеприимство. Но более всего я обязан легендарной Пуан Шри Джанаки Атинагаппан из Куала-Лумпур, которая представила меня многим из упомянутых выше людей и которая на протяжении многих лет принимала у себя меня и мою семью. В Сингапуре мои благодарности Элизабет Чой, Ранжит Дас, Бала Чандран, доктору Н. С. Сенгупта и особенно моему другу доктору Ширли Чу, которая открыла для меня многие двери в этом городе. В Таиланде, за их доброту и время, потраченное на беседы со мной, я хотел бы выразить свою благодарность очень многим, среди них Пиппа Курвен, У Айе Санг, Кхун Кья Оо, Кхун Кья Ноо, Линделл Барри, Сэм Кальяни, Ньи Ньи Львин, Абель Твид, Аун Тан Лай, Ма Тет Тет Львин, Тан Кьо Хтай, Оо Ре, Тони Кхун, Дэвид Со Ва, Реймонд Хтоо. Дэвид Абель, Тедди Бури и особенно Ко Санни (Махиндер Сингх). У Тин Хтун (Е. С. Нанабава) также старался изо всех сил помочь мне в моих путешествиях, и я ему очень благодарен.
В Индии мне помогали очень многие люди, и прежде всего: Арун Чаттерджи, полковник Чаттерджи, доктор Сугато Бозе, капитан Лакшми Сагал, лейтенант Н. С. Бхагат, капитан Хазан Сингх, капитан Шобха Рам Токас, Шив Сингх, Хари Рам, майор Девиндер Натх Мохан, капитан А. Ядав, Барин Дас, Тарит Датта, Арабинда Датта и Дерек Манро. Миссис Ахона Гош любезно позволила мне ознакомиться с записками ее отца о походе 1942 года, я ей очень признателен. Я также глубоко признателен Нелли Касьяб из Калькутты, выжившей в том великом походе, который историк Хью Тинкер называет “Забытым маршем 1941-го”. Именно она познакомила меня с бирманским и англо-бирманским миром Калькутты и свела с немногими другими выжившими после того ужасного испытания. Я хотел бы также поблагодарить Альберта Пиперно, еще одного выжившего, за его усилия вспомнить бомбардировку Рангуна 23 декабря 1941 года. Я в особом долгу перед подполковником Гурубакш Сингхом Диллоном, последним из “Тройки Красного Форта”, который встречался со мной несколько дней и провел много часов, вспоминая события декабря 1941-го. Я глубоко признателен Питеру Вард Фею, автору “Забытой армии”, за щедрость и готовность поделиться знаниями о том периоде.
Я глубоко сожалею, что из страха навлечь репрессии на тех, кого это касается, я не могу поблагодарить ни моих друзей в Бирме, ни тех их соотечественников, которые приложили массу усилий, чтобы поговорить со мной, часто с немалым риском для себя. Я верю, что если кто-нибудь из них когда-нибудь прочтет это, они узнают себя и поймут глубину моей благодарности каждому из них.
К сожалению, обстоятельства позволяют мне упомянуть только об одном из моих самых неоплатных долгов в Янгоне. Безвременная смерть писателя Мья Тан Тинта сделала его недосягаемым для режима, при котором он столь долго и столь героически держался. Мья Тан Тинт был для меня живым символом несгибаемой стойкости человеческого духа. Хотя я знал его совсем недолго, я чувствовал, как глубоко и серьезно изменились мои взгляды на литературу под его влиянием. Каждый, кто был с ним знаком, сразу же поймет всепроникающую силу его воздействия на эту книгу.