— Нет.
— Ты первая меня трогала.
Ей нечего было ответить. Она сидела молча, пока он распутывал застежки и завязки. У нее была маленькая, неразвитая грудь с изящными торчащими сосками. Его руки кучера покрывали колючие мозоли, и неровности ладоней сильно царапали мягкие груди. Долли положила руки на его бока и провела ими вниз по ребрам. На ее виске болталась одна прядь, и капельки пота стекали по кудряшке, медленно капая с ее кончика на губы.
— Долли, ты самая прекрасная девушка в мире.
Ни один из них не знал, что делать. Казалось немыслимым, что их части тела были созданы, чтобы соответствовать друг другу. Их тела скользили, терлись друг о друга и царапались. И вдруг она почувствовала, как между ног разгорается пламя боли, и громко вскрикнула.
Савант распутал хлопковый лангот и вытер им кровь, промокая ее с бедер. Другим концов ткани Долли стерла красные пятна с его члена. Савант вытер ей лобок. Они снова сели на пятки лицом друг к другу, колени между колен. Он накрыл переплетенные ноги мокрой белой тканью — яркая кровь с матовыми пятнами семени. Оба смотрели на ткань в молчаливом изумлении — это сделали они, эта ткань стала знаменем их союза.
Долли вернулась на следующий и день и еще много дней после. Она спала в гардеробной на верхнем этаже. В соседней комнате ночевала Первая принцесса. Около кровати Долли находилось окно, а снаружи, только протяни руку, стояло манговое дерево. Долли выскальзывала по ночам и забиралась обратно на заре.
Однажды днем они спали в комнате Саванта, истекая потом на отсыревшей пружинной кровати. Вдруг комната наполнилась криком, и они разом пробудились. Рядом стояла Первая принцесса со сверкающими глазами, руки в боки. В гневе она превратилась из двенадцатилетней девочки в женщину.
— Я догадывалась, а теперь знаю.
Она приказала Долли одеться и уйти.
— Если я хоть раз увижу вас вместе, то пойду к ее величеству. Вы слуги. Вас выкинут вон.
Савант как был голым, упал на колени, сжимая руки.
— Принцесса, это была ошибка, ошибка. Моя семья от меня зависит. Откройте свое сердце, принцесса. Это была ошибка. Больше никогда.
С того дня куда бы они не пошли, за ними неизменно наблюдала Первая принцесса. Она сказала королеве, что видела забирающегося на манговое дерево грабителя. Дерево спилили, а на окна установили решетки.
Решили, что вместе с грузом свинины для короля в Отрэм-хаус будут доставлять бомбейские газеты. Первая посылка принесла сообщения о предмете чрезвычайно интересном: повествование о европейском туре сиамского короля Чулалонгкорна. Впервые азиатский монарх посещал Европу с государственном визитом. Поездка длилась несколько недель, и всё это время для короля Тибо не существовало других событий.
В Лондоне король Чулалонгкорн остановился в Букингемском дворце. Его пригласил в Австрию король Франц-Иосиф, в Копенгагене он подружился с датским королем, в Париже его чествовал президент Франции. В Германии кайзер Вильгельм стоял на станции, пока не появился поезд. Король Тибо снова и снова перечитывает эти статьи, пока не выучил наизусть.
Еще не так давно прапрадед Тибо, Алаунпайя, и дед, Баджидо, вторглись в Сиам, сокрушили его армии, сместили правителей и разграбили Аютайю, главный город. Впоследствии из числа побежденной знати выбрали нового правителя, а новой столицей страны стал Бангкок. Это из-за королей Бирмы, предков Тибо, из-за династии Конбаун сейчас в Сиаме правила нынешняя династия и этот король.
— Когда наш предок, великий Алаунпайя, вторгся в Сиам, — однажды сказал Тибо дочерям, — он послал письмо королю Аютайи. В архивах дворца хранилась копия. Вот что там говорилось: "Нет соперников нашей славе и нашей карме, поместить вас рядом — все равно что сравнить воды, на которых возлежит Вишну, с одним глотком, солнце со светлячком, божественную гамадриаду на небесах с земляным червяком, Датаратту, короля Хамсы, с навозным жуком". Вот что сказал наш предок о короле Сиама. А теперь он спит в Букингемском дворце, а мы валяемся в навозной куче.
Трудно было отрицать правдивость этих слов. С годами Отрэм-хаус стал всё больше похож на окружающие трущобы. С крыши отлетала черепица, которую так и не заменяли. Со стен отваливалась штукатурка, обнажая большие куски кирпичной кладки. Ветки фикуса пускали корни в трещинах и быстро прорастали молодой порослью. С пола наверх ползла плесень, пока стены не стали выглядеть словно задрапированными черным бархатом. Запустение стало символом сопротивления королевы.
— Ответственность за содержание дома лежит не на нас, — говорила она. — Они решили сделать дом нашей тюрьмой, так пусть и присматривают за ним.
Вновь прибывшие администраторы округа иногда толковали о том, чтобы снести деревушку и отправить слуг обратно в город. Королева смеялась: до чего же слепы эти люди в своем высокомерии, чтобы вообразить, что на земле, подобной Индии, можно держать семью в заточении, изолированной на холме. Да сама земля восстает против этого!
Редкие гости, которым дозволялось посещать дом, были шокированы видом деревни, запахом мусора и экскрементов, густыми клубами дыма, висящими в воздухе. Часто они выходили из экипажей с выражением изумления на лицах, не в состоянии поверить, что резиденция последнего бирманского короля стала центром трущоб.
Королева приветствовала их с гордой улыбкой, не раздвигая губ. Да, оглянитесь, посмотрите, как мы живем. Да, мы, которые правили богатейшей землей в Азии, теперь опустились до подобного. Вот что они с нами сделали, вот что они сделают со всей Бирмой. Они забрали наше королевство, обещая дороги, железнодорожные пути и порты, но помяните мои слова, всё закончится именно так. Через несколько десятилетий богатство исчезнет — все драгоценные камни, древесина и нефть — и тогда они тоже уйдут. В нашей золотой Бирме, где никто никогда не голодал, никто не был слишком беден, чтобы не обучиться грамоте, останутся только разрушения и невежество, голод и отчаяние. Нас заточили в тюрьму первыми во имя их прогресса, за нами последуют миллионы. Вот что ожидает всех нас, вот как все мы закончим — как пленники, в городе трущоб, рожденном чумой. Через сотни лет вы прочтете обвинительный приговор европейской жадности в разнице между королевством Сиам и нашей порабощенной страной.
Глава восьмая
Сая Джон плавал не только по Иравади. Его работа часто приводила его еще дальше на восток, вниз по реке Ситаун и на Шанские холмы. В дне пути вглубь страны от речного города Пьинмана стояла деревня под названием Хвай Зеди. Много лет назад, когда тиковые компании только начали исследовать эти леса, Хвай Зеди сама была временным лагерем заготовщиков тика, как любой другой. Но со временем ежегодные лагеря мигрировали всё выше и выше по склонам, так что снабжать их припасами стало чрезвычайно сложно. В свое время, из-за преимущества своего положения у подножия холма, где горы переходили в равнину, Хвай Зеди превратилась в нечто вроде узловой точки на пути к холмам. Многие лесорубы и погонщики слонов, который отправились для компании в этот прежде малонаселенный регион, решили осесть в этой деревне и окрестностях.
Лишь немногие живущие в Хвай Зеди оо-си, пе-си и пакьейки были бирманцами. Некоторые были каренами, некоторые — из народности кая, некоторые — па-о, были падаунги, каду-кананы, несколько семей даже из индийских махаутов, погонщики слонов приехали из Корапута в восточных Гатах [14]. Обитатели деревни держались замкнуто и имели мало общего с жителями равнин. Хвай Зеди была полностью автономным местом, частью нового жизненного цикла, который возник благодаря тику.
Деревня стояла чуть выше песчаной отмели, где изгибалась широкая излучина чаунга. Ручей был здесь мелким, тек тонким слоем по галечному дну, и большую часть года вода поднималась не выше, чем до колена, идеальная глубина для деревенских ребятишек, которые целый день бегали по ней с маленькими луками. В ручье было полно легкой добычи — серебристой рыбы, шныряющей в заводях и оглушенной внезапной переменой в скорости течения. В Хвай Зеди жили главным образом женщины: большую часть года все способные работать мужчины в возрасте от двенадцати лет отправлялись в один из тиковых лагерей вверх по склонам гор.
Поселение обрамляли огромные стройные деревья, растущие так густо, что выглядели стеной из листвы. За стеной скрывались стаи длиннохвостых попугаев и обезьян — лангуров с белыми мордочками и макак-резусов со шкурой медного цвета. Даже обычных бытовых звуков из деревни — скрежета черпака из кокосовой скорлупы о металлический котел, скрипа колеса детской игрушки — оказывалось достаточно, чтобы в пестрой тени распространился сигнал тревоги: обезьяны разбегались врассыпную, а птицы поднимались с верхушек деревьев колышущейся массой, как сдутый ветром листок.
Жилища в Хвай Зеди отличались от хижин в тиковых лагерях лишь высотой и размером, по форме и внешнему виду он были такими же и построены их тех же материалов — плетеного бамбука и тростника, все похожим образом воздвигнуты над землей на тиковый столбах по плечи высотой. Лишь несколько строений выделялись из окружающей зелени — деревянный мост, пагода с белыми стенами и церковь с крышей из бамбука, увенчанная крашенным тиковым крестом. Последним зданием пользовались не многие жители Хвай Зеди, в большинстве своем карены и каи, которых обратил американский миссионер-баптист, преподобный Адонирам Джадсон.
Проезжая через Хвай Зеди, Сая Джон обычно останавливался у пожилой вдовы бывшего хсин-оука, кая-христианина, которая держала магазинчик на увитом лианами балконе своего таи. У женщины был сын Дох Сай, ставший лучшим другом Раджкумара.
Дох Сай был долговязым застенчивым юношей с широким плоским лицом и коротким, как черута, носом, на пару лет старше Раджкумара. Когда Раджкумар встретился с ним в первый раз, его наняли в качестве син-пакьейка, помощника пакьейка, который управлялся с цепями: эти люди накидывали на слонов сбрую и тащили бревна. Дох Сай был еще слишком юн и неопытен, чтобы позволить ему крепить сбрую самостоятельно, его работа заключалась в том, чтобы держать тяжелые цепи для босса. Но Дох Сай был трудолюбивым и старательным работником, и когда Раджкумар с Саей Джоном вернулись в следующий раз, они обнаружили, что он уже стал пакьейком. Годом спустя