— Не сейчас, — она бросила взгляд на часы. — Не сегодня.
— Когда ты вернешься?
Элисон уже начала перебираться через ручей. Посередине, не поворачиваясь, она помахала рукой.
Незадолго до отъезда батальона из Сахаранпура прибыл перечень военного снаряжения. Это означало, что Арджуну с Харди пришлось всю ночь пересматривать тщательно разработанный мобилизационный план подразделения. Но в конце концов всё окончилось хорошо: командующий был рад, что батальон смог выдвинуться без задержек, как и планировалось. Поезд выехал в Бомбей по расписанию.
В Аджмере произошла небольшая заминка. Джаты один-один придержали, чтобы мог проехать поезд с итальянскими военнопленными. Итальянцы и индийцы молча смотрели друг на друга через зарешеченные окна вагонов, разделенные платформой. Так они в первый раз увидели врага.
На следующее утро они прибыли на вокзал Виктории в Бомбее. Там им сказали, что пароход "Нувара Элия" ожидет в гавани. Они отправились в доки Сассуна и обнаружили там приказы о погрузке.
Доки неожиданно оказались переполненными. Британский батальон грузился на другой корабль в то же самое время. Вскоре багаж и снаряжение обоих батальонов безнадежно перепуталось. Сержанты начали кричать, распространяя панику среди портовых рабочих. Харди бросился в самую гущу суматохи, он отвечал за багаж Джатов один-один, так что ему пришлось восстанавливать порядок.
Просмотрев списки Харди, Арджун выяснил, что ему выделили отдельную каюту. Раньше он никогда не плавал на корабле и едва сдерживал возбуждение. Он поспешил вверх по трапу, чтобы взглянуть на свою каюту, Кишан Сингх с багажом следовал за ним по пятам.
Они первыми взошли на борт, пока на корабле находилась только команда. Всё казалось новым и удивительным: белый планширь и узкие лестницы, зияющие люки и круглые иллюминаторы.
Ступив на верхнюю палубу, Кишан Сингх оглянулся через плечо.
— Сахиб, смотрите! — он привлек внимание Арджуна к ссоре в доках. Арджун увидел, что Харди вступил в перебранку с огромным британским сержантом. Они стояли нос к носу, Харди тряс перед лицом сержанта листком бумаги.
— Оставайся здесь.
Арджун побежал обратно тем же путем, что и прибыл. Он добрался до места происшествия, опоздав на секунду. До него там появился другой офицер их батальона, капитан Пирсон, адъютант, коренастый вспыльчивый англичанин с широким лицом и громогласным голосом.
Наблюдая с расстояния в несколько шагов, Арджун увидел, как Харди повернулся к капитану Пирсону. Он явно с облегчением увидел адъютанта, уверенный в том, что старший по званию его поддержит, по крайней мере, как коллегу по батальону. Но капитан Пирсон никогда не скрывал, что считает Харди "сложным человеком" и "излишне чувствительным". Вместо того, чтобы его поддержать, он выказал раздражение:
— Лейтенант, вы снова затеяли перепалку?
Арджун заметил, как выражение лица Харди изменилось с облегчения до ярости. Ему было больно молчаливо смотреть на унижение друга, он развернулся и ушел.
Чуть позже Харди зашел к нему в каюту.
— Нужно преподать мерзавцу Пирсону урок, — сказал он. — Этот проклятый сержант назвал меня вонючим черномазым перед лицом солдат. Пирсон позволил, чтобы это сошло ему с рук. Приятель, можешь поверить? Этот ублюдок еще и меня обвинил! Мы можем помешать подобному, только если будем держаться вместе.
— Что конкретно ты предлагаешь?
— Думаю, нужно объявить ему бойкот.
— Он адъютант, Харди, — сказал Арджун. — Как ты можешь его бойкотировать? Будь разумным.
— Есть способы донести послание, — гневно заявил Харди. — Но только когда знаешь, на чьей ты стороне, — он резко встал и вышел из каюты.
Два дня "Нувара Элия" ждала у берега, пока в гавани собрались еще девять кораблей. Пошли слухи, что поблизости шныряет немецкая подводная лодка, и сопровождение состояло из двух эсминцев, вооруженного торгового судна и легкого крейсера. Когда конвой наконец-то отчалил, то пошел в западном направлении, в сторону заходящего солнца. Они не знали место назначения и понятия не имели, должны ли они идти на запад или на восток.
В Бомбее командующий получил запечатанный конверт, который нужно было открыть ровно через двадцать четыре часа после отъезда. Когда пришло время, Арджун и другие офицеры собрались в кают-компании на верхней палубе "Нувары Элия". Командующий открыл конверт в своей обычной аккуратной манере, отделив печать от бумаги ножом. Офицеры ждали в напряженной тишине. Арджун чувствовал, как ладони становятся липкими и влажными.
Потом, наконец, командующий с улыбкой поднял глаза. Держа перед собой лист бумаги, он прочитал вслух:
— Корабль идет в Сингапур.
Арджун вышел на палубу и обнаружил там Харди, перегнувшегося через поручни и что-то мурлыкающего под нос. За их спинами белая лента в кильватере корабля начала изгибаться, конвой медленно менял направление.
Глава двадцать девятая
Манджу никогда не была счастливее, чем в первые месяцы беременности. Она лелеяла каждое напоминание о ее изменившемся состоянии: частые воображаемые смены настроения, приступы голода, которые она никогда не могла удовлетворить, даже тошноту, что будила ее каждое утро, и кислый привкус во рту.
За те два года, что она жила в Рангуне, Кемендин-хаус сильно изменился. Конечно, Дину уехал, и его комнаты наверху пустовали. Нил с Раджкумаром часто отсутствовали, покупая новые партии тика. Большую часть времени Манджу и Долли оставались в доме в одиночестве. Участок зарос, теперь на месте прежней лужайки стояла трава высотой по колено. Многие комнаты и домики для прислуги заперли, много мебели продали. Десятки слуг, которые когда-то населяли дом, исчезли — лакеи, привратники, садовники и их семьи. Даже шофер У Ба Кьяу уехал в свою деревню. Паккард был одним из немногих предметов роскоши, оставшихся в распоряжении Раджкумара, но теперь на нем по большей части ездил Нил.
Ни Манджу, ни Долли не жалели о том, что дом опустел. Наоборот, словно кто-то смел гигантскую паутину, предоставив им непривычную свободу. В прошлом Долли часто казалась Манджу отстраненной и недоступной, теперь они стали союзниками, коллегами, одной командой, работая вместе над возрождением семьи. Вдвоем они не испытывали трудностей, справляясь с домашними делами. Вставая утром, Манджу находила Долли на коленях, одетую в старую потрепанную лонджи, вытирающую пол старой тряпкой. Они работали вместе, по паре комнат в день, прерываясь, когда с ежедневными визитами приходили монахи.
Для Манджу эти полуденные перерывы были самыми любимыми моментами жизни в Рангуне. Она всегда знала, что буддистские монахи живут на подаяние, но удивилась, когда выяснила, как эти принципы, более или менее абстрактные, превращаются в механизмы будничной жизни, в повседневные визиты усталой группы юношей и мальчиков, бредущей по пыльным улицам в пурпурных одеяниях и с упирающимися на бедра корзинами. В том, что эти визиты всегда приходились на то время дня, когда домашние дела находились в самом разгаре, когда в их головах роились мысли лишь о предстоящих задачах, было что-то магическое. И вдруг в самый разгар открывались двери, и они видели стоящих там в терпеливом ожидании монахов, солнце палило их выбритые макушки. Был ли лучший способ нарушить баланс ежедневной реальности?
Теперь Калькутта казалась такой далекой. В потоке писем из Индии случались длительные перерывы из-за подводных лодок в Бенгальском заливе. Пароходное сообщение между Калькуттой и Рангуном стало таким нерегулярным, что письма приходили сразу порциями.
Одна из таких порцией принесла новости и об отъезде Арджуна, и о его прибытии в Малайю. Долли была рада услышать о таком развитии событий.
— Возможно, Арджун узнает, что случилось с Дину, — сказал она. — Я давно от него ничего не слышала.
— Да, конечно. Я ему напишу.
Манджу послала письмо по тому адресу, который сообщил отец, через штаб армии в Сингапуре. Ответ не приходил много недель.
— Не волнуйтесь, — сказала Манджу свекрови. — Уверена, что с Дину всё в порядке. Мы бы узнали, если бы что-то случилось.
— Наверное, ты права.
Но прошел еще месяц, и Долли, похоже, смирилась с молчанием сына.
Ребенок начал бойко толкаться в животе у Манджу, и она не обращала внимания ни на что, кроме своего состояния. С приближением муссонов дни становились всё жарче, и вынашивать ребенка становилось всё тяжелее. Быстрее, чем они ожидали, наступил фестиваль Васо. Долли взяла Манджу на прогулку за город, наняв на весь день такси. Они остановились в лесистой местности в стороне от дороги на Пегу и набрали охапки душистых желтых цветов падука. На обратном пути в Рангун Манджу почувствовала головокружение и потеряла сознание на заднем сиденье.
После этого эпизода доктора велели Манджу оставаться в постели. Долли стала ее сиделкой, принося еду, помогая одеваться и время от времени выводя на прогулку возле дома. Дни проходили словно в трансе, Манджу дремала в постели, положив рядом книгу, которую открыла, но так и не стала читать. Часами она не делали ничего, лишь прислушивалась к звукам падающего дождя.
В самом разгаре был Тадин — ежегодный трехмесячный период размышлений и воздержания. Долли часто читала Манджу, главным образом священные книги, те переводы, которые сумела найти, потому что Манджу не знала ни пали, ни бирманского. Однажды Долли выбрала речь Будды, адресованную его сыну Рахуле.
Она прочитала:
— Развивай такое состояние ума, Рахула, как у самой земли, потому что на землю можно бросить любой предмет, чистый и нечистый, навоз и мочу, слюну, гной и кровь, и земля не станет их отвергать…
Манджу наблюдала за свекровью, пока та читала: длинные черные волосы Долли слегка подернулись сединой, а ее лицо прочертила паутина морщинок. Но выражение ее лица было таким юным, опровергая эти признаки преклонного возраста, сложно было поверить, что ей уже за шестьдесят.
— …Развивай состояние ума, как у воды, потому что в воду можно бросить любой предмет, чистый и нечистый, и вода не обеспокоится и не отвергнет его. Так же и огонь, который сжигает все предметы, чистые и нечистые, и воздух, что дует над ними всеми, и космос, что нигде не кончается…