— И все еще клиент, — нахмурилась Гвендолин. — И все еще не одна.
— И это подозрительно! — хмуро ответил Генрих. — Очень подозрительно.
Кофе он, тем не менее, готовить начал: Бритт увидела, как он подошел к плитке и поставил на нее медную турку. Запах кофе поплыл по комнате.
— Так что с моим братом? — спросила Гвендолин.
— Да так… — Генрих, казалось, уже сожалел о своей вспышке. — Кто-то залез в его дом и взбаламутил птиц. Теперь они носятся по комнатам и бьются в окна.
— Тебе-то с того что?
— Мне? Я жить хочу! — воскликнул Генрих, едва не пролив кофе из турки на плитку. — Если птицы вырвутся на волю, никому из нас не поздоровится. Они не спали с того самого дня, как…
— И все-таки они еще не вырвались. Я бы хотела, чтобы ты держался подальше от дома моего брата.
— От Роуза всегда — всегда! — были одни неприятности! И ты такая же, ты просто не умеешь спокойно и тихо жить. Не говори, что ты сейчас туда пойдешь!
— С твоей стороны было очень мило рассказать мне об этом. У меня были свои дела, но теперь я, пожалуй, немного изменю планы.
— Не получится, — с какой-то мстительной радостью произнес Генрих. — Таласс уже там!
«До чего неприятный тип» — подумала Бритт, морщась.
Однако кофе взяла — слишком соблазнительный был аромат, и слишком хотелось согреться.
— Мне плевать на Таласса, — резко сказала Гвендолин. — И плевать на птиц. Этот дом — память о моем брате, и я…
— И ты тряслась бы над ним так, как Кип над его Картой, если бы только господин мэр тебе позволил! Ты можешь пойти туда, Гвендолин, лишь чтобы посмотреть, как Таласс напомнит тебе твое место и то, почему тебя до сих пор терпят в городе!
— Пойдем отсюда, — побледнев, коротко ответила Гвендолин и быстро вышла.
Бритт поспешила за ней. Ей не хотелось оставаться с Генрихом под одной крышей.
Гвендолин стояла, закинув голову вверх, и шумно дышала морозным воздухом. Бритт тихо подошла к ней и сказала, глядя в землю:
— Это из-за меня весь переполох. Простите… Это я залезла в дом мастера Роуза.
— Ты? — удивленно, но без злости посмотрела на нее Гвендолин. — Как ты вообще туда попала? Вроде как туда и нет прохода.
— Дверь просто была открыта! — пожала плечами Бритт. — Я пошла и… зашла. Может быть, это ловушка такая для нас, прибывших извне. Может, эти птицы должны были что-то со мной сделать… Я даже не понимаю, что они такое!
— Это кошмары, Бритт. Обратная сторона мечты. Та тень, что уничтожит любого — сомнения, страхи, неуверенность. Здесь, в городе, сотканном из чужой мечты, они становятся материальными, принимая форму смертоносных птиц, — тихо проговорила Гвендолин.
Бритт притихла.
— Пойдем отсюда, дорогая. Не хочу здесь больше находиться. Надо искать твоих друзей и… ты не возражаешь, если мы действительно наведаемся туда?
— Может, они и там… Вдруг кто-то из них попал в птичьи когти? Конечно, давайте сходим! — закричала Бритт.
— Тише… — Гвендолин взяла ее под руку и повела вверх по улице.
— А почему Генрих так не любит Роуза? — спросила на ходу Бритт.
На лице Гвендолин впервые за утро появилась лукавая усмешка.
— Потому что Роуз отверг его дружбу в весьма жесткой форме, — ответила она.
— Сестра, сестра! — подал из кармана голос смеющийся Роуз. — Вот так на ходу, впопыхах, закладываешь брата!
— Но я понимаю, почему вы так поступили, мастер Роуз! — склонившись к карману, доверительно шепнула Бритт. — Мне он тоже не понравился!
Глава 17Прошлое и настоящее
— Архитектор? — ошалело спросила Меган, глядя на человека перед собой.
Он оказался более безумен, чем она думала.
— Да, — повел рукой в воздухе Дроссельфлауэр, — я архитектор. Более того, происхожу из династии архитекторов. Мой отец был одним из самых известных творцов своего времени. Его здания украшают множество европейских городов.
— А вы, стало быть, отправились по пути отца? — ядовито спросила Меган.
Господин мэр, видимо, решил продлить ее пытку и прежде, чем сделать с ней что-то ужасное, вздумал поговорить. Чего он от нее ждет? Что она вежливо поддержит светскую беседу о погоде?
— Вы просили объяснить, — мягко заметил Дроссельфлауэр. — И я объясняю.
— Я не… — начала Меган, но осеклась.
Где-то она то ли читала, то ли слышала, что с психами лучше не спорить. Тем более, чем дольше ей удастся протянуть время, тем больше вероятность, что ее хватятся. Правда, она не знала, наступило ли уже утро, но ведь она даже не пришла ночевать. Вдруг Бритт и Хью сочтут это за признак опасности и что-то предпримут?
Нельзя сказать, что в Марблите они совсем одни. Ведь Гвендолин наверняка согласится выслушать и помочь! А еще Кип, и фонарщик… Есть те, кому не безразлична ее судьба. Меган сжала кулаки и постаралась всем сердцем в это поверить — эта мысль придала ей надежды.
Дроссельфлауэр облокотился на механизм мастера Гануша и продолжил:
— В каком-то смысле вы правы, моя дорогая. Я действительно многому научился от своего отца. Но его путь и мой — совершенно разные вещи…
Отец Дроссельфлауэра имел все — славу, деньги, богатство, известность, и красивую жену, которая сгорела от лихорадки. А что делать с маленьким сыном, выдающемуся архитектору своего времени было неясно. Ему проще было возвести дом, чем вырастить нового человека. Благо, сын ему почти не мешал: все время проводил либо в библиотеке, либо в своей комнате, либо на чердаке большого дома, который чаще всего пустовал. Друзьями ему были книги, макеты и горсть удивительных стеклянных шариков, переливающихся разными цветами на солнце и при тихом свете ламп. Эти шарики стали самой большой его драгоценностью. Мешочек он всегда носил при себе: кажется, мог бы потерять кошелек или забыть где-то шарф и перчатки, но о шариках всегда помнил. Сколько времени они с отцом колесили по Европе — столько шарики были с ним. И столько же одиноких ночей он провел вместе с сияющими кусочками стекла, надежно запертый в огромном доме, покинутый отцом, в очередной раз решившим, что на новой работе сын будет только мешать.
От безделия юный Дроссельфлауэр начал изучать архитектуру. Искусство и математика шли рука об руку в его домашнем обучении — ни о какой школе и речи не шло, отец и слышать не хотел об этом, считая, что книги позаботятся о его сыне лучше любого преподавателя. По правде сказать, преподавателям он не доверял, считая каждого из них не ровней себе по образованию и опыту. Но и тратить время, объясняя ребенку простейшие основы, тоже не собирался. Страдал от этого только Дроссельфлауэр — юный пытливый мозг тянулся к знаниям, и как мог обрабатывал их.
История. Математика. Сказки.
Рано или поздно это должно было случиться — пыльная, запертая на верхних полках тяжелого книжного шкафа, книга волшебных сказок в какой-то момент оказалась у мальчика в руках. Сдув с нее пыль, он, как зачарованный, несколько минут просто смотрел на старинную кожаную обложку и не мог оторваться. А потом начал читать…
— И вот, что я выяснил. — Дроссельфлауэр уже не стоял у часов — он ходил по узкой площадке и говорил, широко размахивая руками: — Волшебство имеет свою закономерность. Его принципы понятны, просты и легко выводятся для каждой сказки. За очарованием слов и сюжетов я видел главное — законы! Законы волшебства ничем не отличаются от математических! Так мне открылась истина — магия это математика. Как и искусство. Как и архитектура, которая, как известно, всего лишь искусство, внутри которого мы живем. Математика лежала в основе всего, и не было ни единого человека на свете, который сказал бы мне, что волшебства не существует: хотя бы потому, что свою тайну, свое знание я берег и крепко держал у сердца.
Он выдержал паузу, но не услышал от Меган ни вопроса, ни ответа — она просто молча смотрела на него, напряженная, яростная.
— Меган, моя милая Меган, ты когда-нибудь думала о том, что все твои мечты могут быть реализованы с помощью магии?
— Я не верю в волшебство! — крикнула Меган. — Это чушь!
Дроссельфлауэр усмехнулся.
— Что ж… Значит, все вокруг не существует?
— Сон, бред, наркотики. — Меган забилась в тугих путах, жмурясь от отчаяния. — Не волшебство! Не бывает волшебных скрипок и заколдованных часов!..
— Не бывает! — кивнул Дроссельфлауэр. — Они лишь приобретают особые свойства в результате частого использования волшебства. А изначально все это — просто красивые предметы, созданные великими гениями своего времени. А то, что ты называешь волшебством, — всего лишь открытые мной закономерности.
Меган смотрела на него, широко распахнув глаза.
— Все реально, Меган, — жестко произнес он. — Все реально.
Он сам долго не мог поверить в реальность собственных открытий. Да и поделиться ему было не с кем — разве что с собственным дневником, который приходилось тщательно прятать от отца. Ведь никогда не было ясно, когда именно на него сойдет педагогический порыв, и он примется наверстывать упущенные годы. К этому моменту отец постоянно брал Дроссельфлауэра с собой — не отпустил в университет так же, как ранее не отпустил в школу, считая, что на практике сын обучится всему намного быстрее и качественнее. И Дроссельфлауэр учился. У него действительно получалось создавать прекрасное: он видел красоту и мог воплотить ее в камне, мраморе, кирпиче и стекле. Но отец всегда оставался недоволен его работой.
— Вечно ворчал, что за мной приходится переделывать. И превозносил готику превыше всего остального! — Дроссельфлауэр всплеснул руками. — Мир меняется! Становится совершенно другим! Разве можно так упираться в прошлое? Ведь будущее не остановить. Когда мы мечтаем — мы все планируем и выстраиваем возможные варианты будущего. И невозможные — вот последние я всегда и стремился воплотить.
Воплотить удалось далеко не сразу. Помогла случайность, чудовищная, роковая случайность, которая в корне изменила жизнь не только самого Дроссельфлауэра, но и сотен других юношей и девушек, которые умели, хотели и по-настоящему желали мечтать.