— Простите, что перебиваю, но, может, и нашу скромную обитель почтите вниманием? Не на пороге же разговаривать.
— Да я вообще-то на минутку. — Здесь Андрей набрал полную грудь воздуха и рискнул. — Если честно, то пока не выгоните. А про минутку это только что вот придумал, чтобы пробраться в дом.
И поскольку Татьяна выжидательно молчала, то он продолжил после паузы:
— Странно все время говорить, что думаешь. Непривычно.
— Но хоть интересно?
— До жути! — воскликнул молодой человек, нисколько не кривя душой.
Она провела его на кухню и усадила пить чай с горячими, только что испеченными булочками, которые аппетитной горкой лежали на широком старинном блюде. Ему казалось, что он перенесся на столетие назад, в век, когда никто и никуда не торопился; когда было очень важно не только, что ты делаешь, но и как. Очаровательная женщина в элегантном домашнем наряде сидела возле него и была готова выслушать и понять. С ней было интересно, весело и немного страшно, как бывает одновременно весело и страшно на корабле посреди необъятного и бездонного океана. И Андрей понял, что наконец оказался дома. Это чувство было настолько пронзительным, что у него даже заныло в груди. Он нигде больше не чувствовал себя настолько спокойно, надежно, уютно и защищенно.
— Глупый вопрос можно? — спросил он весело.
— Валяйте!
— У вас часом нет очень близкой родственницы? Сестры?
— Не удивилась бы, — пожала плечами Тото.
Андрей изобразил крайнее недоумение.
— Семья у нас была очень большая, — сжалилась Татьяна над собеседником. — И за годы революций и войн разбросало нас по всему свету. Кроме того, все мои дедушки, пра- и так далее предки были весьма любвеобильными. Так что никаких гарантий дать не могу. А в чем дело?
— Ничего, показалось вчера. Случайное сходство.
— У меня среднестатистическое лицо, — сообщила она. — Я даже на рекламный плакат в сберкассе бываю похожа.
— Как вы можете такое говорить! — возмутился молодой человек, боясь додумать до конца мысль о том, что ему это лицо кажется самым удивительным и прекрасным на всем белом свете.
А она тем временем вытащила из старинного дубового буфета тарелки, серебряные приборы и салфетки и принялась сервировать стол.
— Раз уж вы приехали с утра пораньше, то давайте я вас накормлю завтраком. Это внесет свежую струю в наши отношения.
— А я вот возьму и не откажусь, — усмехнулся он. — Вы не боитесь, что я всем растреплю, что завтракал сегодня у вас? И это нанесет ущерб вашей репутации?
— Если уж мне суждено быть скомпрометированной, то желаю быть скомпрометированной вами.
И Андрей отвесил ей галантный и церемонный поклон.
Спустя час, прощаясь у парадного, Трояновский как можно небрежнее «припомнил»:
— О! А о деле-то и не поговорили. Я, пожалуй, заеду после работы, если вы не возражаете. Или в городе вас подхвачу.
Татьяна лукаво и насмешливо на него поглядела.
— То есть я хотел сказать, что хочу увидеть вас еще раз. Сегодня. И завтра тоже… Уф-ф! Сказал все-таки.
— Я тоже хочу вас увидеть, — улыбнулась она. — Но у меня сегодня безумный день — просто паноптикум какой-то. Я позвоню ближе к вечеру. Хотите?
— Еще бы.
Он сделал шаг ей навстречу, чтобы обнять на прощание, но не решился, отступил и чуть ли не бегом кинулся к своей машине. И, упав на водительское сиденье, яростно потер лоб:
— Черт знает что! Наваждение какое-то.
Найти художника оказалось делом несложным. Он действительно сидел напротив Мариинского дворца на маленьком раскладном стульчике перед мольбертом и был похож на классического живописца, каким его принято изображать в литературе: в широком бархатном блузоне с пышными старомодными рукавами; в черном берете, элегантно сдвинутом на правую бровь; с волнистыми седыми волосами и круглой палитрой в левой руке. Он самозабвенно творил очередное бессмертное произведение, но, хоть майор Варчук и не был искусствоведом, картина показалась ему плохонькой. Впрочем, не нужно быть курицей, чтобы оценить вкус яичницы.
Итак, Петр Федорович Кочубей не соврал, рассказывая о человеке с мольбертом. Но в этой части его свидетельства Николай и без всяких доказательств был уверен на все сто процентов. Он не спал всю ночь, и так и эдак складывая мозаику из кучи разрозненных и таких противоречивых фактов, узнанных от Кащея и коллеги из сопредельного ведомства. К утру Варчук уверился в том, что неведомую Татьяну явно пытаются подставить ему не столько в качестве козла отпущения, сколько с целью основательно попортить ей если и не биографию, то нервы. И ведь могло бы получиться, кабы не свалившийся как снег на голову Юркин лучший друг со своей невероятной историей о лондонских событиях многолетней давности. Воистину неведомо людям, на каких тонких ниточках бывают подвешены их судьбы.
К этой женщине следовало приглядеться. А для этого нужно было дождаться либо ее прихода, либо завершения сеанса живописи на натуре и провести художника до самого дома. Вот это и оказалось самой сложной частью операции. Похоже, живописец явился в парк всерьез и надолго. Об этом свидетельствовали увесистый пакет с бутербродами и двухлитровый термос с ароматным горячим напитком, добытый им из сумки часа четыре спустя. Голодный и потому злой как черт майор не мог даже двинуться с места, чтобы перекусить где-нибудь на скорую руку. Он сидел на скамейке в боковой аллее, курил одну за другой сигареты, с ужасом понимая, что пачка скоро закончится, и упорно ждал.
Наконец его молитвы были услышаны. Живописец явно остался недоволен тем, как продвигается его работа: он нервно вытер кисти, сложил мольберт, собрал вещи и двинулся вниз по центральной аллее, опираясь на старинную трость с набалдашником в виде серебряной птицы. Шел он медленно, тяжело. Но, к счастью, дорога до его дома была совсем короткой. И Николай, проводив «объект» до самого парадного, записал адрес в записную книжечку и с легким сердцем отправился на работу. Если дело Мурзика требовали закрыть, то от остальных его никто не освобождал.
За круглым столом, накрытым зеленой плюшевой скатертью, приняв эстафету от молодежи, важно заседали Капитолина Болеславовна и Олимпиада Болеславовна. С церемонией чаепития было покончено, и теперь они рассматривали семейные фотографии. Фотографий было много и самых разных — от старинных дагерротипов и порыжевших снимков времен Гражданской и Второй мировой до ярких, цветных современных. Все эти остановленные мгновения были благоустроены тоже очень по-разному: одни с любовью и очень бережно помещены в старинные тяжелые альбомы с серебряными замками; другие собраны в толстые серые конверты; третьи кучами навалены в картонные коробки.
Внимание сестер привлек черно-белый снимок, сделанный, судя по надписи, в середине тридцатых годов — высокий, статный молодой красавец обнимает за плечи очаровательного подростка лет четырнадцати-пятнадцати. Лица у обоих благородной лепки, с тонкими римскими носами и ямочками на подбородках.
— Да, Липочка, — поведала Капа, вертя фотографию в руках. — Просто страшно представить, что этот монстр мог быть Таточкиным дедушкой. Сатанинская личность, хотя и хорош черт. Не могу не признать.
Липа недоуменно вскинула бровки:
— Какая разница — дедушка или прадедушка, если в ней все равно бурлит его кровь?
Капа кивнула, нехотя соглашаясь:
— Да, Таточка вся в него и в Ниту. От деда в ней ничего нет. И от родителей — ни капли. Прости Господи душу грешную, но я все время забываю, какие они были. Вот отболела по ним душа, и как стерли их… Даже страшно иногда делается.
— Это объяснимо, Капочка. Они не вписывались в нашу жизнь. Почти чужие люди. Не то что Лёся. Я никогда не удивлялась, что Нита предпочла Лёсю. И ты зря говоришь, что Таточка от него ничего не унаследовала. Леонтий был светлым, как солнышко. Разве его можно было не полюбить?
— Что верно, то верно, но, боюсь, расплачиваться за этот выбор придется нашей девочке.
Липа помолчала, а затем молвила твердо и убежденно:
— Она получила в наследство и неукротимую силу отца, и доброту сына. Она справится.
Капа добыла из кучи снимков фотографию повзрослевшего уже подростка и ласково провела по ней рукой:
— Бедный мальчик. Какая причудливая судьба ему досталась.
— Не бедный, а счастливый… — строго поправила ее Липа.
Когда Александр встретился с Тото в «Каффе», ничто в этой женщине не выдавало обуревавших ее чувств. Татьяна была весела, приветлива, собранна и спокойна. Будто это и не она вовсе час тому цвела от счастья, беседуя с Андреем Трояновским и осознавая, что влюблена в него без памяти.
Говоров хозяйским взглядом окинул ее стройную фигуру, столь привлекательную в строгом деловом костюме, оценил галстук ручной работы:
— Я тоже такой хочу.
— Будет тебе точно такой же, — пообещала Татьяна. — Кофе пить уважаешь?
— Один кофейничек и в темпе вальса, — сказал Александр. — Потом завезу тебя, куда скажешь, и помчусь по делам. День сегодня суматошный.
— У меня тоже.
— Надеюсь, ты за своими хлопотами не забыла, что у тебя через три недели выставка? — уточнил Говоров, и, к неудовольствию Татьяны, в его голосе мелькнули менторские нотки.
— Вовсе нет, — как можно приветливее откликнулась она, стараясь держать себя в руках.
— Три недели — маленький срок, — внушительно, как нерадивой секретарше, объяснил Говоров. — Ты и не заметишь, как они пролетят. А ничего не будет готово. Ты должна понимать, насколько важно для меня это мероприятие, насколько серьезно я к нему отношусь.
Татьяна, все еще прилагая усилия, чтобы не взорваться, кивнула:
— Милый, ты, конечно, будешь страшно удивлен, но и для меня эта выставка тоже имеет кое-какое значение. Все-таки это мои картины.
Александр перебил ее на полуслове:
— Я веду с этими людьми и другие дела, и мне совершенно не хотелось бы попасть впросак. Если ты не будешь готова к назначенному сроку, мне придется признать, что я поручился за легкомысленного человека. Тогда и к остальным моим проектам будут относиться соответственно. Улавливаешь суть?