— Ну ты даешь! — сказал Михаил, подумав, что это чуть ли не первый раз в жизни, когда Андрей не обращает внимания на его вредную привычку начинать каждую фразу с «ну». Эк, прихватило друга детства, что он даже к словам-паразитам не придирается.
— Понимаешь, — Андрей отставил коньяк в сторону, — здесь, с Татьяной, все может быть только всерьез. Да оно и есть всерьез.
— Это пугает, — без тени издевки сказал Михаил.
Они слишком давно дружили и слишком многое пережили вместе, чтобы он теперь не понимал, что творится на душе у его холодноватого и сдержанного друга.
— Еще как пугает, — не стал спорить Андрей. — Как-то все это слишком по-настоящему.
Мишка усмехнулся:
— То есть не как обычно — «Мерседес уходит от погони», а «Обратной дороги нет».
Андрей с некоторым удивлением взглянул на товарища, от которого не ждал такой яркой образности.
— В самую точку. Знаешь, я даже формулу такую вывел: что есть женщины, с которыми живут, а есть женщины, ради которых и живут, и умирают.
— Ого, как тебя, беднягу, скрутило.
— А еще она заставляет меня все время говорить правду. И не правду даже, а то, что я на самом деле думаю. То есть не заставляет, но иначе не получается почему-то.
Михаил поморщился, вообразив себе, что бы сказала его нынешняя пассия, узнай она, что кавалер думает о ней на самом деле.
— Экстрасенска, что ли? — уточнил он после паузы. — Вот это больше похоже на правду. Они все немного свихнутые.
— Да нет же, — досадливо махнул рукой Андрей. — Перестань издеваться. Не до того. Я и сам толком не понимаю, как это у нее получается, только вот смотрит — и ясно, что весь наш лепет не проходит. Как это прораб твой говаривал? Номер не прохиляет.
Михаил задумчиво, словно пробуя на вкус каждое слово, повторил:
— Все время говорить, что думаешь? Врагу не пожелаешь.
— И есть у нее какая-то тайна, — тихо и убежденно сказал Трояновский. — Есть.
— С чего ты взял?
Андрей вскинул на него прозрачные серые глаза:
— Мы все что-то скрываем. Каждый свое. Кто-то так, по мелочи, кто-то серьезное и порой страшное. А если она такие вещи вслух проговаривать не боится, то что же тогда прячет? А?
— Смотри, братишка, — проникновенно сказал Михаил, — как бы действительно жизнь не испортить. Знаешь что? Поезжай-ка ты в нормальный кабак, сними по дороге клевую телку, расслабься. Выкинь свою Татьяну из головы. И квартиру эту… — Тут он спохватился, вспомнив о необходимости решить вопрос в свою пользу, и быстро закончил: — А о квартире после поговорим.
Андрей бросил на него быстрый взгляд, полный неприкрытого интереса. Он тоже хорошо знал своего друга, и от него не ускользнули некоторое замешательство и торопливость Михаила. Будто он чуть не допустил грубую ошибку и волнуется, смог ли ее исправить.
Перед трельяжем удобно разместились хрустальные пудренички, вазочки и ладьи, полные прелестных дамских мелочей, вроде изящных золотых шпилек, маникюрных палочек из слоновой кости и всякой прочей милой чепухи; два больших флакона с резьбой и гранеными шарами на пробках; старинная японская шкатулка с эмалевыми фигурками на крышке и ларчик с украшениями. В простой ореховой рамочке — фотография: очаровательный белокурый мальчонка на коленях у отца — такого же светловолосого и светлоглазого. Оба они счастливо и влюбленно улыбались, глядя в объектив, и даже постороннему зрителю было нетрудно догадаться, что они обожают того, кто сейчас фотографирует их, невидимый остальным.
Татьяна отрешенно гляделась в зеркало, рисуя себе маску. Маска была на удивление знакомая, просто непривычная: одна половина лица — макияж светской львицы; вторая — скромное личико обитательницы коммунальной квартиры. И выходило, что это два абсолютно разных человека, чьи черты прихотью безумного художника соединились на время в одном.
Бабушка Нита подошла сзади бесшумно, но Татьяна даже не вздрогнула и не шелохнулась, когда из глубины зеркала выплыла темная тень.
— Машка знает? — тихо спросила Нита, взглядом указывая на фотографию.
— Нет, — твердо отвечала Тото. — Незачем ей.
— Невыносимо порой хранить такие тайны в одиночку.
— Ничего, справлюсь как-нибудь.
— Ты очерствеешь, — тихо и горько сказала бабушка. — Очерствеешь и высохнешь. Сердце не в состоянии всегда испытывать боль.
— Пусть так, — согласилась Тото. — Ты права, я и сама это чувствую. Но все-таки это мое и только мое. И никому не следует знать об этом.
— Своя рука — владыка, — вздохнула Нита и обняла за плечи свое упрямое дитя. — Не устала еще жить на два фронта?
— В целом нет. Так, накатывает волнами.
— Отчего бы тебе не принять предложение Алекса? — спросила Нита. — Он порядочен, надежен и любит тебя. Когда-то все равно придется остановиться. Как это сказано: можно долго обманывать одного, можно недолго обманывать всех, но долго обманывать всех невозможно.
Татьяна взяла из хрустальной банки большой кусок ваты и принялась смывать макияж.
— Ба! Когда ты принимаешься цитировать великих — это явный признак того, что ты не уверена в своей правоте.
— Кого это я цитировала? — с наигранным возмущением спросила Антонина Владимировна.
— Линкольна, — просветила Тото.
— Чепуха! — Нита взмахнула рукой, и огромный бриллиант вспыхнул и рассыпался снопом ярких огней, многократно отразившихся в гранях хрустальных флаконов. — Я это раньше него придумала…
Татьяна вздохнула и вгляделась в зеркало, которое исправно показывало молодую женщину с тоскливыми глазами старухи. Отражение ей явно не понравилось, и она резко встряхнула головой.
— Наверное, ты права, и придется что-то решать. Я уже устала. Но как подумаю, что нужно остановиться и замереть… Всю жизнь ездить только в метро или только в шикарном автомобиле, нацепить на себя какую-то одну маску и никогда ее не снимать. Скажем, выйти замуж за Сашу и встречать Новый год в его особняке с семьей и нужными людьми. Знаешь, а я чуть было и не согласилась. Только спохватилась вовремя.
— Просто ты еще никого не любила больше себя.
Тут Антонина Владимировна бросила короткий взгляд на фотографию и торопливо добавила:
— В этой жизни.
Татьяна криво усмехнулась:
— Ты знаешь — я очень честно пыталась.
Она обняла бабушку, уткнувшись лицом в шелковый халат. Нита, баюкая как маленькую, гладила ее по волосам.
— Я хочу быть счастливой в любви, как ты, — шептала Тото. — Чтобы все можно было послать к чертям, на все махнуть рукой, ничего ради этого не пожалеть.
— Боюсь, ты выбрала не самый удачный пример.
— Но ведь ты же была счастлива? Была?
— Я и сейчас счастлива, — вздохнула Антонина Владимировна. — Только я постоянно кое-кому твержу, что счастье и радость — это совершенно разные понятия. Подчас даже не совпадающие во времени и пространстве. Счастье — это тяжелый труд, это порой пот и слезы.
— Я помню, — сказала Тото. — Как молитву. Если Господь Бог хочет кого-то наказать, он наказывает его счастьем, потому что горе пережить и перетерпеть можно, а вот счастье… Кстати, по сравнению с тобой я влюбилась еще весьма прилично. Каких-то несчастных ковырнадцать лет разницы.
— Утешила, голубушка. — И бабушка виртуозно взмахнула седыми ресницами. — Между прочим, у меня тоже было — дцать.
— Кокетка-виртуоз! — восхитилась Тото.
— А как идут дела с покорением Машкиного кавалера? — поинтересовалась Нита, увлекая внучку на кухню.
— Да вот подкинула ему молчаливое доказательство родства наших душ, — отрапортовала Татьяна. — Теперь подожду результата.
Она аккуратно собрала все принадлежности и спрятала фотографию в крохотный потайной ящичек в крышке стола.
— Не замедлит твой результат, — крикнула Нита из коридора. — Мужчины нетерпеливы, большинство из них не умеют ждать. Из чего следует…
Татьяна рассмеялась:
— …что мужчины охотятся. А женщины просто хватают добычу.
Бабушка внимательно рассмотрела наряд Татьяны и прокомментировала в пространство:
— Если она берет кошачий глаз и гарнитур из волосатика — то это к тому, что девочка влюбилась. А я вот так и не могу поверить в магическую силу камней.
— А они помогают даже тогда, когда в это не веришь, — откликнулась Тото.
Чего-то он явно не понимал: прописанная в квартире номер четыре по Музейному переулку, два, гражданка Зглиницкая Татьяна Леонтьевна вела жизнь, интенсивности и скорости которой позавидовал бы любой электровеник, не то что скромный опер, наглухо застрявший в майорском звании до пенсии. Варчук никогда в жизни не видел ничего подобного. Это был театр одного актера, только вот какому зрителю он предназначался?
Очаровательная Татьяна Леонтьевна успевала в течение дня преобразиться столько раз и провернуть столько дел, что Николай начал, с одной стороны, ей завидовать, а с другой — прикидывать, как бы заманить ее к себе в отдел, можно даже на полставки. С таким сотрудником нераскрытых дел в их ведомстве не осталось бы.
Образ ее жизни и способ поведения были весьма подозрительными на первый взгляд, но на второй подозрения исчезали, уступая место крайнему изумлению. Майор впервые не понимал, что происходит на его глазах и какой в этом происходящем скрыт тайный смысл. Голова у него шла кругом, мысли путались, но зато вернулось давно забытое чувство заинтересованности, азарта и любопытства. То есть все то, что он успел растерять за долгие годы рутинной и неблагодарной службы. Наблюдая за гражданкой Зглиницкой, он мысленно возносил благодарности Петру Федоровичу Кочубею за те удовольствие и радость, какие доставляло ему слежение за объектом.
В течение нескольких дней Варчук успел побывать в цирке, где Татьяна выбирала симпатичную дрессированную собачку для презентации (смысл ее действий и тут ускользнул от майора, как тот ни напрягал свои бедные мозги, усохшие на делах, сработанных по схеме «украл — выпил — в тюрьму»); на самой презентации, куда ему добыл пропуск старый приятель-журналист, и где ему посчастливилось узнать, зачем эта собачка ей понадобилась; в магазине фирмы «Массандра», где обогатился глубокими знаниями о коллекционных винах; на нескольких выставках; провел добрых полтора часа в обувном отделе и несколько раз печально топтался под самыми разнообразными кафе и ресторанами, где его «объект» встречали как родную, но где цены кусались, как цепные злющие псы.