— Хорош прикалываться, — пробурчал майор. — Ну, прибыл из Вены, и что?
— «Пятерка» тебе, Коля! — пропел Сахалтуев. — А в том-то и беда, что ничего. Приехал, вышел из аэропорта, и на том его следы теряются. В гостиницах и на частных квартирах не останавливался — не регистрировался, жилплощади не покупал. И возникает наш гражданин Мурзаков только в октябре, шестнадцатого числа, в виде трупа, то есть существа довольно молчаливого, скрытного и некоммуникабельного. Вот все, что ребята нарыли.
— «Глухарь»? — обреченно спросил майор.
— Боюсь-таки, да. Сам посуди, его здесь вообще никто не знал. Я дам, конечно, данные в пару программ, ну, объявления повесим. Может, и повезет. Только интуиция подсказывает, что все это впустую.
— Интуиция ему подсказывает. А она тебе не подсказывает, как с нас три шкуры спускать будут?
— Не впервые, переживем.
— У-ти, какой оптимист! Когда по телевизору, говоришь, начнут крутить?
— Я договорился с ребятами — сегодня вечером дадут в эфир, по четвертому каналу.
На самом деле фотографию Мурзакова уже показывали в прошлом году несколько недель подряд в ночной программе «Криминал», с просьбой откликнуться любого, кто узнает этого человека. Но тогда следователь прекрасно понимал, что делает это только для очистки собственной совести. Узнать пострадавшего на предлагаемой фотографии было делом совершенно невозможным. Разве что кто-то специально высматривал бы его в этой передаче. Тогдашнее мероприятие закончилось, как они и ожидали, сокрушительным провалом. Но теперь дело другое: помимо фотографии известны еще имя, фамилия, прежнее место проживания. Авось кто и объявится. Следствие на девяносто процентов состоит из кропотливой, рутинной работы и на десять процентов — из таких вот случайностей: посмотрит ли человек, который что-либо знает о потерпевшем, именно эту передачу; а если посмотрит, то узнает ли; а если узнает — станет ли звонить.
— Уже что-то, — облегченно выдохнул Варчук и безнадежно принялся выдвигать и задвигать ящики в тщетных поисках чего-нибудь вкусненького. Вкусненьким и не пахло. — Что ж он так конспирировался, гад?
Сахалтуев потоптался у окна, глазея на длинноногую блондинку с пышным бюстом, туго обтянутым алым топиком, которая затеяла переговоры по мобильному на противоположной стороне улицы, давая капитану, истосковавшемуся по красоте, рассмотреть себя во всех подробностях.
— Что за чертова работа? — пожаловался он. — Не могу даже выскочить на улицу, познакомиться с девушкой. Потому что мне срочно нужно по делу, в морг. Скажи, по-твоему, это нормально?
— Богу — Богово, кесарю — кесарево, слесарю — слесарево, — уклончиво ответил майор. — Так отчего же он конспирировался, как Ленин в Швейцарии?
— Откуда я знаю? Может, просто нелюдимый был человек. Или тетушки одолели. Представляешь, каждому родственнику — вынь да положь какой-нибудь подарок из-за границы: офигеть можно. Я бы и сам на его месте ушел в глубокое подполье.
— Ты известный скопидом, — вынес майор суровое порицание. — И чем он, по-твоему, занимался здесь десять месяцев?
— Жил. Фрукты кушал, овощи, витамины и прочие дары природы, коими так славится наша страна. Телевизор наблюдал: есть такой прибор, Колюня, — ты не знаешь, — картинки говорящие показывает. Люди его покупают за денежку и ставят в доме на почетное место. На пляж ходил, с девушками знакомился. Достопримечательности осматривал.
Варчук тяжело вздохнул: и почему это всем не дает покоя отсутствие в его доме телевизора? Зачем ему телевизор, если он приходит с работы в свинячий голос и мечтает только о том, чтобы поспать несколько часов в тишине и покое. Любой телевизор в таких условиях одичает. Потом он подумал о Мурзакове и задал следующий вопрос:
— А жил где?
— Господи, я тебя умоляю, — а то ты не знаешь, сколько их таких не регистрируется?
Тут Сахалтуев захотел кофе и посягнул на святое — на жабу. Майор сердито отцепил пальцы приятеля от ручки, кружку бережно прижал к животу и поведал строго:
— Моя кваква.
— Суду все ясно, — заметил Юрка. — Переработался. Детка, не жалей дяде квакву, дай кофе попить, жадина. А что до Мурзакова этого, все равно сейчас мы больше ничего сделать не можем. Посмотрим, не позвонит ли кто.
Татьяна медленно брела по старой липовой аллее по направлению к смотровой беседке, откуда открывался великолепный вид на весенний Киев. Не будучи большим оригиналом, она, вслед за Булгаковым и Маяковским, обожала головокружительный запах сирени, разлив Днепра, зеленые склоны, розовые и лиловые вспышки магнолий в изумрудных волнах и первые парусники на сизой глади воды. Вишни и яблони уже цвели вовсю, а абрикосы еще только готовились взорваться упоительным сладким цветом, и значит, похолодание было впереди. Бог его знает, почему, когда цветут абрикосы, становится холодно.
К ней подкатился забавный человечек — по виду городской юродивый, правда во вполне приличных джинсах, аккуратной рубашке и бейсболке. В пухлых ручках он крепко сжимал кипу растрепанных листов и яркий кулек, куда собирал пожертвования.
— Матушка, матушка, подождите, — подергал он ее за рукав. — Я из Крестовоздвиженской церкви. Слышали? Не хотите ли заказать за здравие или за упокой?
Татьяна вздохнула и полезла в карман за мелочью.
Юродивый несколько мгновений разглядывал ее с ног до головы, а затем постановил:
— Енота у вас, матушка, чудесный, а вы печальная.
— Не печальная, — строго поправила она, — а задумчивая.
Но юродивый не слушал ее:
— Нельзя печалиться. И с судьбой в орлянку играть не следует — все в руце Божьей. Ходят за вами, — бормотал он, — ходят: одного хотят, другого, даже смерти желают. Глупые, что они могут? Боженька все видит. Вот впишите сами имена.
И она вполне серьезно написала за здравие Капитолины, Олимпиады, Марии и, подумав, Поли.
— Енота замечательный, — восхищался между тем чудак. — А подарите его мне, матушка. Вам-то он зачем?
— Нет. Не могу. Это мой неразменный кусочек счастья.
— Ну нет, так нет, — покладисто согласился юродивый, приподнимая бейсболку в прощальном поклоне. — Ничего не бойтесь, матушка, и никого не бойтесь. И ты, дружок, тоже.
Он странно улыбнулся и ушел, помахивая кулечком, в котором звенели монетки.
Наверное, не самое обычное дело — разговаривать по душам с игрушкой. Но Татьяне не с кем больше было поговорить в эту минуту или ни с кем другим и не хотелось. Кто-кто, а Поля точно сохранит доверенные ему секреты и никогда не выдаст их, намеренно или случайно. Он был такой теплый, желтый, как крупный и упитанный солнечный зайчик. И, глядя на него, хотелось улыбаться. Она и улыбалась, шепча ему в пуховое полосатое ухо:
— Когда-то давно, когда я была счастлива, в этом парке играл оркестр. Прямо в этой беседке.
Вот только что она оставалась одна, и вдруг трое молодых еще парней — один со скрипкой, другой с трубой, третий с баяном — возникли из ниоткуда: не видела Тото, когда и откуда они пришли. Они просто оказались в какой-то момент в беседке и стали играть основную тему из «Призрака оперы». Тоскливая пронзительная мелодия взметнулась в прозрачное небо вместе с лепестками яблони, которые подхватил и закружил холодный ветер, налетевший с Днепра. Звуки носились в воздухе, и, казалось, одно маленькое усилие — и их можно будет увидеть, как звезды днем на дне колодца.
Вышла из аллеи пожилая пара: она все еще красавица, он — слепой, в черных очках. Татьяна помнила их еще молодыми и влюбленными. Он всегда смотрел на нее с обожанием. Впрочем, он смотрел и сейчас, и Тото была почему-то уверена, что его незрячие глаза видят ее такой же молодой и красивой, даже сквозь темные стекла. Главного глазами не увидишь, зряче одно лишь сердце.
Женщина поискала, куда бы положить деньги, но парни, кажется, играли просто так — ничего перед ними на земле не лежало, монеты класть оказалось некуда.
— Ах, Поля, — сказала Татьяна, провожая долгим взглядом удаляющихся стариков. — Я действительно сошла с ума! Я хочу его видеть! Спросишь — кого? Нахального мальчишку из кафе!
Как бы завидовал милой Тото виденный нами вор. Дверь, с которой он ковырялся мучительно долго, она отперла своими ключами в течение нескольких секунд, на ощупь, даже не глядя на замки. А замков, надо заметить, было много.
Из мрака прихожей перед ней возникла сухонькая старушечья фигурка в шали и с аккуратно уложенными волосами. Длинная черная юбка, блузка с пышными рукавами, высокими манжетами и со множеством пуговок, обтянутых материей. Очки в тонкой золотой оправе, поднятые на лоб. Очаровательная картавость. Все это вместе звалось тетей Капой — для Татьяны и Капитолиной Болеславовной — для остальных.
— Тэтэ, — воскликнула Капа, именуя нашу героиню на свой лад, — как ты вовремя! У нас объявился новый покупатель — очень приличный и приятный молодой человек со спутником. Увы, о спутнике не могу высказаться столь же доброжелательно и откровенно. Они сидят в комнате Аркадия Аполлинариевича. Я им сказала, что наши дела будешь вести ты.
В этот момент над головами двух женщин раздался жуткий грохот перфоратора, будто там, этажом выше, бригада Алексея Стаханова пробивалась сквозь толщу скал к новому трудовому рекорду. Возникало также устойчивое впечатление, что всю породу, которую стахановцы обычно грузили в вагонетки, эти труженики ссыпали прямо на пол. Возможно, так и выглядит камнепад во время извержения вулкана. С потолка тихо посыпалась мелкая белая пыль: известка не выдерживала подобного варварского отношения.
— Нет! Только не это, — заскрипела зубами Татьяна.
— Бог терпел и нам велел, — назидательно молвила тетя Капа. — Правда, прости Господи душу грешную, он все-таки не пытался продать квартиру, а то бы в заповедях написали что-то и по данному поводу. Ну, я пошла ставить чайник. Таточка, не в службу, а в дружбу — зайди за Липочкой. Она организовала экспедицию за чашками и наверняка заблудилась.