ки? Ха-ха! Да, возможно, что злой через упражнение или болезнь обгонит доброго, не спорю… В этих случаях, напоминаю, исключительных, шансы у всех одинаковы. А правило таково: резервная мощь, свойственная каждому, для своего проявления ждет критической массы добра, господин Биллендон! Если завтра взаправду станете совсем хорошим, – неожиданно обратился он к Эстеффану, – вам будет довольно подумать: пускай поедет стул под этим толстым лаборантом – и стул поедет!
Стул вправду поехал, г-н Эстеффан с воплем подпрыгнул, но тут же сообразил, что это он сам, ерзая, по нечаянности двинул стулом, и устыдился.
– Хватит нам болтать, – сказал посетитель. – Коллега Рей, дайте мне карандашик!
– Не буду мешать! – щебетнул г-н Эстеффан. – Не сделаете ли одолжение быть гостем на моем сегодняшнем званом вечере? – адресовался он к посетителю.
– Отстаньте, приду!.. – отмахнулся тот.
– Буду счастлив! – г-н Эстеффан выскочил за дверь и, словно конница, поцокотал штиблетами по мощеной дорожке.
– Кто это? – вполголоса спросил Биллендон, кивнув на посетителя, углубившегося в вычисления на полях шляпенки.
Рей пожал плечами.
– Катались на карусели, – отвечал он неопределенно.
– А как его зовут, ты знаешь?
– Понятия не имею!..
Года три назад, в воскресенье, когда к другим приехали родители, а Рей, как всегда, оставался один, его вызвали вдруг в кабинет ректора, сообщив, что какой-то приезжий хочет с ним побеседовать. Рей удивился: такого еще не случалось – и побежал вниз.
– Рад видеть, коллега, – сказал ему этот самый человек в этой самой шляпенке, которая выглядела разве чуть поновее. – Читал вашу работу, – он вытащил сильно помятую контрольную по мегадронике, где Рей вздумал пофантазировать насчет фрувиала небель-функции. – Я думал не так, очень вам обязан, пойдемте веселиться, пьете джин?
– Нет, – ответил Рей в изрядном недоумении.
– Странно, – сказал гость, – я заметил: все, когда веселятся, пьют джин и ром, но я тоже не пью, очень сильно воняет!
Они поспорили немного насчет фрувиала, даже едва не подрались, изрисовали формулами шляпу и потом пошла в парк.
Это был плохонький пригородный парк с дешевым набором аттракционов, который не знал еще столь благодарной публики! В комнате смеха новый приятель Рея дохохотался до икоты, едва не падая перед каждым новым зеркалом, на карусели накатался до головокружения, электрический автомобильчик привел его в совершеннейший восторг, он отказался из него вылезать и всюду норовил расплачиваться чеками на миллионы филлингов, к счастью, Рей прихватил свой кошелек. Новый приятель заявил, что он никогда еще так не веселился, Рей тоже остался доволен. Друзей в колледже у него не было, его презирали за отсутствие собственного автомобиля, но одновременно уважали, даже побаивались.
Приятель явился еще раз с огромной механической куклой, которую Рей потом ловко сплавил одной девчонке в ее день рождения, – жуткая глупость, за которую долго пришлось расплачиваться. А приятелю подарил, что нашлось под рукой: книгу сказок, полученную когда-то в награду за успехи. Он ушел и канул, чтобы Появиться снова только теперь – В голове от него у меня карусель, – сообщил Биллендон – Сделай одолжение, займись заказом Эстеффана; не микрофон, а труха!
Издалека, с площади, доносились бодрые звуки оркестра.
Глава 3
Г-н Эстеффан не опоздал: когда он явился на площадь, секретарша г-на мэра, стоя в окне второго этажа, выкрикнула, что полминуты назад шеф отбыл из Ноодорта, просят не расходиться!
Г-н Эстеффан с гордым видом прослушал сообщение, неодобрительно вглядываясь в лицо этой особы – секретарши. Крашеная гривка над узеньким лобиком, нос с двойной горбинкой – настоящий клюв! А эта фальшивая улыбка длинных вялых губ, а уж голос-то, голос – деревянный какой-то, каркающий! Ворона, истинный крест, ворона! Подумать только: как он мог?! Счастье, что она ему отказала! – В недавнем, очень недавнем прошлом г-н Эстеффан польстил секретарше предложением руки и сердца, но успеха почему-то не имел, хотя, согласно слухам, сделал это, стоя на коленях! – В сущности, надо быть последним идиотом, чтобы… – И тут, на потеху близ стоящим, аптекарь хватанул себя по лбу кулаком.
– Что с вами, господин Эстеффан? – испуганно спросил г-н Доремю.
– Автоклав! – отвечал громко аптекарь. – Показалось, что забыл его выключить! Нет-нет, все в порядке!
Потеплевшим взглядом отыскал он в толпе семейство г-на булочника. Сам г-н булочник изрядно раздобрел за прошедшие годы, раздобрели его прыщи, а также супруга перестала быть сухопарой; рядом стояли два зятя, крепкие парни, заядлые кальвинисты, и три на славу выпеченные дочери. Старшей из них, пока незамужней, г-н Эстеффан адресовал свой многозначительный взор и дружескую улыбку! Однако ответа не было. Более того, жеманница отворотилась. Что это может означать? Ведь госпожа булочница, кажется, обещала.., и те маленькие тайны, что с некоторых пор.., и цветы, и книги? Булочник снова вмешался? Или семейство заметило, что Эстеффан посмотрел в окно ратуши? Это несправедливо: все ведь туда смотрели, и взгляд г-на Эстеффана, он прекрасно это знает, был суров! За что ж терпеть кару?
В душе аптекаря закипала горечь.
– Трудно жить в этом мире, – сказал он г-ну Доремю.
– Вы правы, – подтвердил тот смиренно, – при нынешней дороговизне…
Аэротакси зависло над площадью, как стрекоза над колодцем. Раньше предполагали, что оно сядет на крышу гостиницы, где имелась специальная площадка, и толпа пережила мгновения паники, когда винты зашуршали над торговыми рядами, над головами людей. Ветер погнал смерчи пыли, шлака, кусков бумажного шпагата, капустных листьев, целлофановых пакетов. В окне ратуши хлопнула форточка, брызги стекла осыпали тех, кто жался к стене.
Телеоператор, свесившись из люка, снимал панораму площади миниатюрной видеокамерой. Эти кадры сохранились. Мы видим, что в центре площади остался только духовой оркестр г-на Доремю. Музыканты съежились и зажмурились, прижав ноты к пюпитрам. Инструменты мутнеют от пыли…
Г-н Эстеффан также порывался совершить попытку к бегству, но мужество маленького робкого соседа, который не покинул своего поста, заставило его устыдиться.
– Сейчас увидим наше лучшее достояние! – все еще обуреваемый мизантропией, прокричал он в ухо г-ну Доремю, силясь удержать на голове парадный цилиндр, и г-н Доремю в душе осудил г-на Эстеффана за иронию, переходящую в радикализм. Но вслух ничего не сказал был слишком занят, спасая от ветра свою грандиозную шевелюру.
Аэротакси – полудирижабль, какие были в ходу в описываемую эпоху, – медленно опустившись, осело на треногу, обутую в шаровидные башмаки. Лопасти перестали вращаться. Дверца-трап опрокинулась вниз, по бокам ее, звякнув пружинами, встали тонкие дюралевые перильца.
Г-н Доремю просиял восторгом и преданностью: на верхней ступеньке трапа, держа шляпу в руке, появился г-н мэр!
Дорожные невзгоды не оставили на нем следа. Он был свеж, опрятен, чисто выбрит; неизменный платочек в нагрудном кармане сверкал всегдашней белизной.
– Прошу приветствовать представителей прессы! – сказал мэр встречающим, без церемоний извлекая из люка телеоператора, который тут же уставился на публику немигающим глазком своей камеры. – А это, – мэр приобнял за талию второго приезжего, выскочившего следом как чертик из коробочки, – корреспондент ведущих столичных газет, радио и телевидения. – Тут он назвал совершенно незнакомое имя.
Г-н Доремю взмахнул палочкой, оркестр грянул марш "Возвращение на родину".
– Спасибо, спасибо, друзья! – повторял мэр, ведя приезжих сквозь толпу и с чувством пожимая протянутые руки. – Примите мою искреннюю благодарность, господин Доремю! – Г-н Доремю осторожно коснулся его пухлой прохладной ладошки. – Мы здесь ценим искусство, – сообщил мэр репортеру. – А вот господин Эстеффан! Надеюсь, вы не ослабляете усилий? – Г-н Эстеффан, слегка осипнув, подтвердил, что не ослабляет. – Труд, неустанный труд! – кивнув, проговорил мэр. – Господин Эстеффан – надежная наша опора. – Потрогал платочком щеки, хотел было вытереть лоб, но спохватился, засунул платочек снова в прозрачный пакет, водрузил в кармашек, скосил глаза – видать ли уголок, – вторично пожал руку г-ну Эстеффану и вынудил сделать то же репортера, сказал, что рад их знакомству. Г-н Эстеффан не упустил сличая пригласить г-д журналистов на свой званый вечер. Затем процессия проследовала к двери ратуши, где, стоя навытяжку, ее приветствовал сержант Дамло. Тут мэр надел шляпу, козырнул по-военному, снял шляпу, обменялся с Дамло рукопожатием.
– Наша гордость; полицейский, который обеспечивает полное спокойствие и порядок во всем городе. Происшествий нет, Дамло? Ни единого?
– Так точно! – отрапортовал Дамло. – На участке соблюдается порядок!
В двери появилась секретарша с букетом роз, и у г-на Эстеффана внезапно перехватило дыхание. Предчувствие не обмануло секретарша получила поцелуй, да такой звонкий, что Дамло – и тот ухмыльнулся, потер ухо, в котором висела серебряная серьга. Раздались смех и аплодисменты "Я скажу ей: я знаю теперь, кто он.., его имя!" – думал свирепо г-н Эстеффан, забывая, что не может ни на что более претендовать. Но заметил, что все семейство булочника вдруг на него уставилось, словно рыбы сквозь стекло аквариума, только старшая дочь, незамужняя, скромно потупила глазки. Аптекарь вздрогнул, будто пойманный, с омерзением ощутил липкость своей кожи и, сам удивленный, услыхал свое собственное запоздалое неестественное хихиканье. Рыжие бровки г-на булочника подпрыгнули. Г-н Эстеффан надумал объясниться.
– Я думаю, только в нашем городе, в патриархаль. – шум мотора и жужжанье лопастей, к счастью, смяли конец его речи, в которой не было ничего, способного смягчить г-на булочника, но наверняка содержалось бы нечто для того, чтобы пуще его раздражить; г-н булочник непременно обнаружил бы именно это, если бы даже в словах предполагаемого зятя не имелось вообще никакого смысла…