Пыльными шариками прокатились первые капли дождя.
– Ваш аптекарь просто сошел с ума! – возмущенно заключила президентша.
Гипнотизер затряс головой.
– Аналогичный сигнал мы получили еще ночью, – сказал он, – через сторожа!.. Я направил индуктора, было заперто, темно, реципиенты больше ничего не слышали… Я не поверил и решил, что сторож пьян: ему приснилось!.. Оказывается…
– Ничего не оказывается! Ищете способа уклониться от ответственности, – сурово произнесла президентша, но призадумалась. – Как бы это проверить?
– Сержант хочет аптекаря допросить, – ответил гипнотизер, следя за пальцами реципиента, выбивающими морзянку. – Вы желаете прослушать допрос?
Президентша, стоя у окна, кивнула.
– На улице дождь, – сказала она в задумчивости. – Куда запропастилась эта девчонка?
Таинственный незнакомец шепнул что-то реципиенту, потом загадочно улыбнулся.
– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, – сказал он, – мадмуазель уже высохла!
И в самом деле: когда золоченая карета, вернувшись, остановилась перед воротами мастерской, Рей услыхал знакомый голос:
– Очень мило! – Марианна через раскрытую дверцу оглядывала сиденья и спинки, обтянутые малиновым атласом. – У кардинала карета хуже! Ты куда пропал? Ищу по всему городу!
– Зря, – хмуро ответил Рей.
– Ой, остригся, наголо, только что, нарочно, потому что знаешь, что мне это не нравится! – Рей молча отворил ворота. – Даже не поздоровался!
– Здравствуй, – сказал Рей.
– До чего упрямый. Все-таки нанялся. Позор! Хорошо, что хоть к Биллендону! Хочешь секрет? Ладно, после! Я хочу посмотреть твою Машину, – слукавила Марианна.
Хитрость удалась: Рей слегка смягчился. Он взглянул, наконец, на девчонку и заметил, как она дрожит от холода в мокром платьишке.
– Пойдем, – сказал он.
– Куда?
– Греться.
– Ну-у!.. – разочарованно пискнула девчонка. – Я думала, гулять позовешь! Я в дом не хочу. Там Биллендон, мы…
– Иди уж! Мне Биллендон не мешает. – Рей протолкнул девчонку в ворота, вкатился следом в карете, с грохотом свел и запер створки.
Биллендон хмыкнул, Марианна пригрозила не позвать его на свадьбу и тут же, увидав себя в зеркале, издала отчаянный вопль, уткнулась лицом в ладони: краска потекла под дождем. Биллендон кинул спичку в камин, пламя охватило стружки, обрезки дубовых досок. Потом он взял полотенце, молча зажал голову Марианны под мышкой, без пощады оттер остатки грима, полюбовался на симпатичнейшие конопатины и сказал, что так гораздо лучше. Марианна не поверила.
– Глупости! – сказала она. Встала перед огнем, расправила платье. – Правда, у меня хорошенькие ножки? Тем временем в участке шел допрос.
– Полиции все известно, – сказал Дамло Эстеффану, – признавайтесь, зачтется!
– Дамло!..
– Ну?..
– Что вам известно, господин Дамло? – горестно вопросил г-н Эстеффан, подняв на сержанта отрешенный взор. Дамло не понял, что это вопрос риторический.
– Что надо известно, – отвечал он, хотя ему ничего не было известно, кроме того, что аптекарь собирался покаяться. Стало быть, он виновен. Преступление в наличии только одно. Преступник найден, дело с плеч долой, можно спокойно пить пиво, долго им тут будет неповадно убийства затевать, портить Дамло репутацию. От аптекаря он такой прыти, конечно, не ждал, у него, вроде, алиби, но от аптеки до гостиницы рукой подать, выскочил на минутку, якобы в туалет, а сам туда – в триста девятнадцатый, пульнул – и назад, соловьем разливаться. Или имел соучастника, инспиратор. Сейчас расколется. Надо прижать! – Следствие установит! – заключил вслух Дамло.
– О чем вы, господин Дамло? – спросил аптекарь в искреннем недоумении.
– О чем – о том! – вразумительно буркнул Дамло. – Не морочьте полиции голову!
– Но я хотел бы…
– Знать ничего не знаю! Мне надо, чтобы вы сейчас, не сходя с места выложили, что и как, ну и там остальное.
– Позвольте!..
– Не позволю! – Дамло грохнул кулаком по столу. Это пошло на пользу: аптекарь проморгался, заговорил по-деловому – Господин Дамло, так вы ничего не слыхали? Я ведь шел от больного! От кого, по-вашему?
– Я не врач!
– Это сторож морга, – сказал аптекарь. – Спаси нас, господи и все святые!
Это тесаного камня строение на углу больничного двора вызывало у прохожих оторопь. Особенно тягостно было глядеть на почерневшие лоснящиеся брезентовые носилки у дверей…
Здесь прежде была часовня, где покойники ожидали погребения. Г-н Эстеффан, со своим общеизвестным атеизмом, выпотрошил из нее предметы культа и превратил в обыкновенный морг. Но не победил суеверий, вышло хуже: страх перед мрачным зданием почему-то возрос. Это тем труднее объяснить, что оно обыкновенно пустовало. Когда-то в ратуше даже состоялись бурные прения на тему, стоит ли брать сторожа. Г-н мэр не допустил голосования и настоял на своем: откуда-то вызванный кандидат дожидался за дверью.
Новый сторож, по мнению больничных санитаров, оказался славным малым. Будучи холостяком, он не потребовал казенной квартиры, а поселился здесь же, отгородив от покойницкой чуланчик Поставил железную койку, стол, табуретки, кофейник, в два счета со всеми перезнакомился, и приятели полюбили сюда приходить, резаться по маленькой в картишки, попивать похищенный в больнице спирт.
Именно это и происходило накануне вечером. Сторож был в выигрыше, он как раз держал банк, когда в дверь позвонили – Спокойно, ребята. – сказал сторож и, смешав карты, пошел открывать. – Кого привез? Что, авария? – услыхали притихшие в чулане партнеры.
– Убийство, – отвечал доставивший тело шофер.
– Это лучше, – сказал сторож, – хотя тоже смотря чем и как, а главное дело – когда!.. Хуже всего утопленник, давнишний…
– Понесли, понесли! – заторопил шофер, принюхиваясь к табачно-спиртовым ароматам помещения. Они с топотом проволокли носилки.
– Вскрывать не будем? – спросил сторож. – Так чего туда воротишь, вали в ванну!
Нагое тело требовалось только обмыть, облачить затем в казенный саван и поместить в холодильную камеру, чтобы после выдать родственникам, а коли таковые не объявятся, похоронить за счет муниципалитета. Сторож открыл кран напустить воду. Пока лилась, написал шоферу расписку, сбегал для него за стаканчиком, и тот угощение принял. Тогда, не скрываясь больше, вышли из чулана приятели, обсудили с шофером происшествие. Мертвеца не опознал никто, но был высказан ряд остроумных догадок. Шофер выпил еще и уехал, сторож закрутил кран, санитары вернулись за карты Удовольствие было, конечно, подпорчено, а все же требовалось отыграться!
Игра вышла бурной, под конец переругались. Оставшись один, сторож пожалел о ссоре: требовалась помощь. Трезвый, он, конечно, и без них бы управился. Теперь эту муторную работу даже вообразить не хотелось, где уж за нее приниматься. Позевывая и пошатываясь, стоял он над ванной в раздумье – не согнать ли хоть воду? Рассудил: чище будет, да и сохранней, махнул рукой и отправился спать.
Посреди ночи разбудил его грохот: цинковая ванна опрокидывалась Вслед за тем послышался плеск воды. "Свят, свят, свят!" – бормотал, дрожа, сторож, вообразив купающегося покойника. Промелькнула надежда, не забрел ли кто попросту, не наткнулся ли на ванну в темноте? Но нет, он помнил хорошо, что закрыл за приятелями дверь на железный засов. Па окнах же решетки, хоть и ржавые, в палец толщиной. "Господи, пронеси!" Сторож припомнил грехи и, леденея, понял, что надеяться не на что И впрямь: за перегородкой послышались шаркающие шаги Они приближались. Чья-то рука – должно быть, скрюченная, ледяная, вдобавок мокрая! – повела по шершавой фанерной стенке, видимо, нащупывая дверь. "Аллилуйя!" – некстати подумалось сторожу, и темнота перед его глазами поплыла…
Когда он очнулся, в зарешеченном окошке посветлело.
Было недалеко до утра. За перегородкой было тихо. Дверь чуланчика оставалась закрытой, наверное, ручку в темноте не сумели нашарить. Боясь шевельнуться, сторож молился, давая такие обеты, что мир мог бы обрести нового святого, выполни он хотя бы часть. Чудесное спасение и ненарушаемая тишина оживили надежду, молитва ее укрепила. Дай кто когда слыхал, чтоб нечистая сила шалила утрами, ее время – ночь. И тот, кто за стенкой лежал, стало быть, тоже угомонился, лежит опять как миленький!
Сторож сполз с койки на пол, стараясь все же не наделать шуму. На четвереньках пробрался к тайнику, где лежал автомат. Ощутив в руках родное маслянистое железо, оскалился, подумал было с торжеством: "Погоди, голубчик!", но сразу поник, сообразив, что требуется серебряная пуля. Обеты были повторены С молитвою он стволом толкнул дверь. Готовый мгновенно дать очередь, выглянул.
По голым ногам тянуло сквозняком. В цинковом корыте ничего не лежало, была только вода, но и она расплескалась наполовину.
От большой лужи по каменным плитам пола шли следы к чуланчику и далее, ко входной двери. Мокрые следы босых ног!..
Дамло выслушал рассказ аптекаря, скептически сопя. По-настоящему заинтересовала его только одна подробность:
– Автомат, вы говорите, имеется у сторожа?
– Он так сказал, – безразлично ответствовал г-н Эстеффан.
– А он не сказал – пулемет? – осведомился Дамло, ухмыляясь до ушей.
– Может быть, – сказал аптекарь не слишком уверенно.
– Понятно, – со значением произнес Дамло.
– Знамения, знамения ниспосланы нам! – забормотал опять взахлеб г-н Эстеффан. – Чудеса, которые мы видим, ВООЧИЮ!.
– Я тебе повопю! – заорал вдруг Дамло. – Встать! В чем собирался признаться на площади? Живо!
– Покаяться, – уточнил г-н Эстеффан, – это разные вещи! Покаяться в мерзком грехе неверия!..
Он пал на колена, чем окончательно вывел Дамло из себя.
– Марш в камеру! Одумаетесь, пожелаете запротоколировать признание – постучите в стенку.