International Herald Tribune.
К пяти часам она уже не могла усидеть на месте, поэтому собралась и вышла на улицу под дождь. Она решила найти другое кафе. Она доедет до Мидтаун и остановится неподалеку от офиса Джонатана, чтобы прийти к нему ровно в назначенное время. Но на полпути к станции «Боулинг-Грин» ее захлестнуло чувство, что если она спустится в метро, то ее ждет неминуемая смерть. В тот миг она знала это так же точно, как собственное имя. Винсент обернулась и, спотыкаясь, побежала вверх по ступенькам, проталкиваясь между другими пассажирами в отчаянных поисках скамейки, пока не упала в обморок. Она еще ни разу не падала в обморок, но это чувство было ни с чем не спутать – звенящую пустоту в голове, когда замираешь на краю пропасти. «Надо спросить у мамы», – подумала она, и вслед за этим у нее мелькнула в голове не менее иррациональная мысль: «Мама ждет меня в метро».
Винсент добралась до ближайшей скамейки, тяжело дыша, и только спустя несколько минут очнулась и поспешила открыть зонтик. Кажется, она довольно долго так сидела, пряча лицо за зонтиком, пытаясь отдышаться и перестать плакать. Если у нее начались панические атаки – раньше с ней такого не бывало, но, судя по всему, на лестнице произошло именно это, – то дела обстояли хуже, чем она полагала; ее внутренняя система дала сбой. Она сидела неподвижно, пока не задышала ровнее, прислушиваясь к шелесту дождя над зонтиком и глядя на ноги прохожих.
В кармане у нее завибрировал телефон, и она увидела на дисплее имя секретаря Джонатана.
– О, прекрасно, спасибо, – воскликнула она, – а у вас как дела?
– Послушайте, – сказала секретарь вместо ответа на вопрос, – мистер Алкайтис спрашивает, не сможете ли вы подойти в офис чуть раньше. Он говорит, это срочно.
– Конечно. – Джонатан мог «срочно» вызвать Винсент разве что затем, чтобы она помогла ему выбрать галстук для вечеринки. – Передайте ему, что я уже иду.
Автомобиль – худший способ передвижения по Манхэттену в час пик, но Винсент не могла рисковать и снова спускаться на станцию «Боулинг-Грин», поэтому поймала такси. Оно едва ползло сквозь лавину машин, мимо проплывали, как в замедленной съемке, темные улицы, и в миле от офиса Винсент вышла и зашагала к зданию. «Ты просто слишком устала, – говорила она себе. – С тобой все в порядке. У любого бы случилась паническая атака после трех бессонных ночей. Любому было бы немного не по себе после того, что сделал Пол». Глядя в зеркало в лифте Gradia Building, она быстро откинула с лица мокрые волосы и постаралась не присматриваться к темным кругам под глазами. Двери открылись на восемнадцатом этаже во всем его великолепии.
– Добрый день, миссис Алкайтис. Можете войти, – сказала ей секретарь Джонатана. Ее звали Симоне. Спустя несколько месяцев она станет ключевым свидетелем стороны обвинения.
Когда Винсент вошла в офис, Джонатан сидел за столом, сжав руки, и ее сразу поразила его неподвижность. Его было не отличить от восковой статуи. В комнате находились и другие люди. Дочь Алкайтиса Клэр прислонилась к дивану, сжав голову руками, а на другом конце дивана сидел мужчина в дорогом костюме с расплывшейся талией и седеющими волосами, на вид лет шестидесяти.
– Здравствуйте, – сказала Винсент. Имя этого мужчины вылетело у нее из головы.
– Миссис Алкайтис, – произнес он бесцветным голосом. – Меня зовут Харви Александр. Я работаю с вашим мужем.
– Да, конечно, мы уже встречались. – Винсент пожала ему руку. Что с ними всеми стряслось? У Харви было выражение лица как на похоронах. Руки Джонатана по-прежнему были сжаты, и Винсент заметила, что у него побелели костяшки. Винсент и Клэр не питали большой симпатии друг к другу, но они поддерживали видимость таковой, и Клэр всегда здоровалась с ней, когда Винсент входила в комнату.
– Кто-нибудь мне расскажет, что произошло? – спросила Винсент как можно более легким тоном, раз уж в ее обязанности входило изображать легкость.
– Пожалуйста, закрой дверь, – сказал Джонатан. Винсент выполнила его просьбу, но после этого он ничего не сказал, а все остальные в комнате старались на нее не смотреть, поэтому она решила отвлечь себя мелкими делами. Она поставила рядом с вешалкой свою сумку из Saks Fifth Avenue, сняла пальто и повесила его, сняла перчатки и положила их на сумку и, наконец, когда дел больше не осталось, села в кресло для посетителей, скрестила ноги и стала ждать. Так они сидели в тишине еще несколько секунд. Казалось, они разыгрывают пьесу, в которой все разом забыли следующую реплику.
– Кто-то должен ей рассказать, – заговорила наконец Клэр, и Винсент с ужасом заметила, что Клэр плачет.
– Что рассказать?
– Винсент, – начал Джонатан, но слова давались ему с трудом, и он прижал ладони к глазам. Он что, тоже плакал? Винсент вцепилась в подлокотники кресла.
– Скажите мне, – потребовала она.
– Послушай, Винсент, мой бизнес – не весь, не брокерская компания, в которой работает Клэр, а отдел управления активами, он… – Дальше он не смог продолжить.
– Ты обанкротился? – Винсент внимательно следила за новостями. В последние недели 2008 года цены на акции падали, а банки начинали лопаться.
– Да нет, все гораздо хуже! – Голос Клэр истерически срывался. – Гораздо хуже, черт подери.
– Полагаю, нам нельзя забывать, что все, что мы сегодня скажем вслух в этой комнате, скорее всего, потом прозвучит и в суде, – сказал Харви. Он говорил очень спокойным голосом, уставившись на картину на стене с изображением яхты Джонатана. Он казался до странного отрешенным от происходящего.
– Да расскажи ты ей наконец, – сказала Клэр.
– Поосторожнее, – отозвался Харви тем же равнодушно-спокойным тоном.
Спустя несколько мучительных мгновений Джонатан задал вопрос:
– Винсент, ты знаешь, что такое схема Понци?
Часть третья
XОфисный хорДекабрь 2008 года
То, что мы все перешли черту, было очевидно, но спустя время мы с трудом могли понять, где именно она пролегала. А может, у каждого из нас была своя черта, или мы пересекли одну и ту же, но в разное время. Симоне, новая секретарша, понятия не имела об этой черте до самого дня ареста Алкайтиса, в день новогодней вечеринки в 2008-м, когда поздним утром к нашим столам подошел Энрико и сообщил, что Алкайтис велел всем собраться в час дня в конференц-зале на семнадцатом этаже. Прежде такого не бывало. Мы соблюдали правила соглашения, но никогда его не обсуждали.
Алкайтис пришел в 13:15, сел во главе стола и, ни на кого не глядя, сказал:
– У нас проблемы с ликвидностью.
В комнате не хватало воздуха.
– Я договорился насчет кредита в брокерской компании, – продолжал он. – Мы направим его через Лондон и пометим денежный перевод как доходы от торговли в Европе.
– Этого займа будет достаточно? – тихо спросил Энрико.
– Пока да.
Раздался стук в дверь, и в комнату вошла Симоне с кофе. Все старательно отводили глаза. Симоне работала у нас всего три недели и не участвовала в соглашении, но сразу почуяла неладное. Атмосфера в помещении была словно наэлектризована, как перед грозой. Она была уверена, что перед ее приходом кто-то сообщил нечто ужасное. Только на лицо Рона вернулась улыбка. Джоэль смотрела на нее невидящим взглядом. Оскар не отрывался от блокнота, лежавшего перед ним на столе, и Симоне показалось, что он плакал. Энрико и Харви уставились в пустоту. Алкайтис кивнул, когда она вошла, и следил за ней взглядом, пока она не вышла. Симоне разлила кофе по чашкам и закрыла за собой дверь, но не ушла, а замерла в коридоре, прислушиваясь. Ей показалось, что молчание за дверью длится неестественно долго.
– Слушайте, – заговорил наконец Алкайтис, – мы все понимаем, чем здесь занимаемся.
Позже некоторые из нас притворялись, что не слышали этого, но показания Симоне подтвердили отчеты тех, кто слышал. Те же люди притворялись, что позже не слышали слов Джоэль «Я такая же потерпевшая, как и инвесторы мистера Алкайтиса», но судья с ней не согласился и приговорил ее к двенадцати годам; в другую крайность ударился Харви Александр, который с жаром подтвердил все показания Симоне и в приступе самобичевания продолжал со слезами сознаваться даже в том, в чем его не обвиняли – от раздувания счетов до кражи канцтоваров из офиса, пока обескураженные следователи делали пометки и мягко пытались вернуть разговор в русло текущего расследования.
Но для тех из нас, кто слышал слова Алкайтиса на собрании, – тех из нас, кто признался в этом, – его заявление маркировало финальную черту или, вернее сказать, тот момент, когда стало невозможно игнорировать рельеф местности и притворяться, что черта не была пересечена. Разумеется, все мы знали, чем мы здесь занимаемся. Мы не были идиотами, если не считать Рона. Мы копались в бумагах, или рассматривали свои записи, или глядели в пространство и представляли, как сбежим из страны (Оскар), или смотрели в окно, твердо решив уехать из Штатов (Энрико), или обреченно смотрели в окно с чувством, что уже слишком поздно бежать (Харви), или утешали себя иллюзией, что все как-нибудь уладится (Джоэль).
Рон глазел по сторонам и казался сбитым с толку. Мы уже замечали, что он частенько выглядел растерянным, но тогда он будто бы и вправду не понимал происходящего, что было крайне странно: чем, по его мнению, мы занимались, если не схемой Понци? Когда мы обсуждали между собой соглашение, как мы его называли, что еще мы могли иметь в виду? Он огляделся в полной тишине, прокашлялся и сказал: «Ну, вообще-то сейчас у нас так много торговых операций в лондонском офисе».
Тишина после его реплики стала еще более ужасающей, если это вообще возможно. В лондонском офисе не было и не могло быть никаких торговых операций, потому что весь офис состоял из единственного сотрудника с пятью адресами электронной почты, который в основном пересылал деньги в Нью-Йорк, изображая видимость сделок в Европе.