— Ну хорошо, — генерал встал и стал нарезать круги по кабинету. — Давайте с самого начала.
Поселок Мыюта, март 1941
— Лейтенант! — во все горло гаркнул капитан Урбонас, пошатнувшись, встал из-за стола и, смахнув на пол ополовиненную бутылку водки, направился к двери. — Лейтенант! Зэка номер 579 ко мне! Срочно!
— Товарищ капитан, вы бы прилегли отдохнуть, — сочувственно глядя на начальника, проговорил заглянувший в дверь лейтенант. — А 579-ой тоже дали бы отдохнуть хоть одну ночь. Живого места же уже на ней нет.
— Я сказал: зэчку эту ко мне немедленно! А то я тебя самого раком поставлю! — лейтенант молниеносно исчез за дверью. — Урбонас нетвердым шагом подошел к криво висевшему на дощатой стене пыльному и мутному зеркалу. Поскреб щетину на подбородке. Из зеркального сумрака на него смотрел осунувшийся неопределенного возраста субъект с темными сизыми мешками под опухшими от пьянки глазами, давно превратившимися в щелочки. Капитан размахнулся и со всей силы шарахнул кулаком по стене. Зеркало качнулось и рухнуло на пол, с тонким звоном разлетевшись на тысячи осколков. Урбонас с досады пнул кучу темного, скрипнувшего под его сапогом стекла и обернулся на скрип двери. Лейтенант быстро впихнул заключенную в комнату и торопливо выскочил наружу. Та, еле удержавшись на ногах, остановилась на пороге. Урбонас молча разглядывал вошедшую, будто видел впервые. Слегка наклонив голову вперед, он чувствовал, как сильнейшее желание, как всегда, начинает зарождаться где-то в районе паха и затем стремительно, жгучими нестерпимыми волнами-толчками охватывает все тело, заставляя огнем полыхать лицо. Мышцы наливаются необыкновенной силой, а в груди разрастается что-то дикое, заставляющее полностью терять контроль над собой. Маленькое слабое существо стояло в дверях перед ним, и он упивался полной и безраздельной властью над этой женщиной. Над женщиной, из-за которой рухнула вся его карьера, полетели псу под хвост такие сладкие и, казалось, легко достижимые мечты. Вся его жизнь съежилась из — за нее до этого маленького пятачка убогой Мыюты. Вечно заснеженной и морозно-колючей. Как он ненавидел это место с его вечным пронзительным скрипом раскачивающихся на ледяном ветру тусклых ржавых фонарей, длинными рядами заиндевевшей колючей проволоки и убогой колченогой деревянной вышкой с пулеметом посреди сугробов плаца, по периметру которого стояли занесенные снегом почти под самую крышу деревянные бараки! Урбонас встряхнул головой. Сейчас он повалит эту женщину на пол и будет долго бить ногами. В живот, в пах, в голову! Пока не схлынет с него лютая ненависть. Капитан сделал шаг вперед. Нет, несмотря ни на что, эта маленькая, но стойкая женщина уже не боялась его. Время, когда она боялась его, буквально цепенея от ужаса, прошло. Это было давно. Несколько лет назад. Когда он первый раз допрашивал ее на Лубянке. Тогда они, молодые здоровые мужики, куражась, изнасиловали ее, беременную, по очереди. Но только сейчас он отчетливо понял, что тогда она боялась совсем не за себя, а за своего еще не родившегося ребенка. А сейчас страха в ее глазах больше не было. В них светилась только ненависть. Лютая и страшная. Он вдруг понял это совершенно отчетливо. Она не боялась его. Его, который мог в одно мгновение лишить ее жизни, и она, подобно многим, могла превратиться в маленький снежный и безымянный холмик на окраине этой самой вьюжной Мыюты. И тогда она уже точно никогда не увидит свою дочь. Он вспомнил, как сам приехал в тюремную больницу и буквально вырвал из ее рук маленький теплый сверток, тут же зашедшийся громким плачем. Как вез это насквозь пропахший мочой орущий комочек в Дом малютки НКВД и с облегчением сдал неприветливой нянечке в засаленном белом халате. И сразу почувствовал, как будто целая гора свалилась с плеч. Не зря все — таки говорят, — подумал он тогда, — что палач и жертва испытывают к друг другу ни с чем не сравнимые чувства.
Вдруг она подняла глаза и внимательно посмотрела ему прямо в глаза. — Нет. — Еще раз убедился он. — Она не боится его, захлебывающегося собственной злобой, она презирает его! — Ярость охватила Урбонаса. — Он сейчас покажет этой шалашовке, что значит настоящее унижение! Он увидит, наконец, слезы отчаяния в этих бесцветных и, казалось, навсегда потухших, а некогда таких озорных и задорных глазах! Ей все равно рано или поздно придется рассказать ему, куда она спрятала архив профессора. Но если она хочет и дальше подвергать себя таким мучениям, пожалуйста! Но признание он все равно вырвет из нее и тогда… — Урбонас даже прикрыл глаза от этой приятной мысли. — Тогда его, наконец, оценят по заслугам. Можно будет вернуться в Управление в Москву и получить такое долгожданное звание майора. — Капитан вновь посмотрел на девушку. И ярость снова захлестнула его.
— Раздевайся, быстро! — рявкнул он и наклонился за закатившейся под стол бутылкой. Наплескал себе полный стакан и уселся на стул, как он любил — забросив ноги в сапогах на стол. Он обожал эти минуты. Выпив залпом водку, он наблюдал, как заключенная медленно расстегнула пуговицы и сбросила серый тяжелый бушлат на пол. Вот она стянула через голову черный залатанный во многих местах свитер и, спустив до колен ватные стеганые штаны, перешагнула через них. Урбонас криво усмехнулся. Девушка стояла перед ним абсолютно голая. Нижнего белья зэчкам не полагалось.
— Ну что? — Урбонас встал, легко скинув ноги со стола, и подошел к ней, — будешь и дальше молчать? Я предлагаю тебе хорошую сделку. Ты рассказываешь мне, куда делся архив профессора, а я навсегда исчезаю из твоей жизни. Я даже могу пообещать тебе сразу, как только меня переведут в Москву, найти твою дочь и позаботиться о ней, пока ты не выйдешь на поселение. По-моему, очень хорошее предложение, как ты считаешь? — Урбонас опять усмехнулся, заметив, как при упоминании о дочери в уголках глаз девушки блеснули слезы. — Тебе сейчас стоит всего навсего кивнуть мне головой, и ты тут же покинешь этот кабинет. Я оставлю тебя в покое на целую неделю. Ты отдохнешь, будешь усиленно питаться, а потом расскажешь мне, куда ты спрятала бумаги Каменева, и все твои мучения сразу закончатся. Ну? Я жду.
Девушка подняла голову и долгим взглядом потухших глаз посмотрела на своего мучителя. Казалось, даже небольшая искорка надежды проскочила в этих глазах. Но уже через мгновение она взяла себя в руки и, упрямо сжав губы, отрицательно качнула головой.
— Ну как знаешь — у меня время еще есть, — капитан сплюнул на пол и крикнул в закрытую дверь:
— Лейтенант, ко мне!
Лейтенант бочком протиснулся в кабинет и, покосившись на кучу сваленной на полу одежды, поднял взгляд на заключенную. И жалость захлестнула его, казалось, накрыв с головой.
— Хватит пялиться! — недовольно рявкнул капитан. — Впрочем, если хочешь, можешь взять ее прямо здесь и сейчас, — лейтенант испуганно шарахнулся в сторону и отрицательно замотал головой. — Так, Семенов, — капитан сел за стол, — сейчас вызовешь ко мне пять человек из конвойного взвода. Казахов. Понял? Тогда пулей.
Едва за офицером закрылась дверь, Урбонас встал и снова подошел к девушке. — Сейчас сюда придут казахи из конвойного взвода, и я отдам тебя им. Ты знаешь, что они с тобой сделают? — капитан взял девушку за подбородок. — Их там двенадцать человек, и они не были с женщиной больше года. Они порвут тебе все что можно. Ты хоть это понимаешь?
— Понимаю, но потом я попаду в больничку и очень долго не увижу тебя, сволочь, — процедила сквозь зубы девушка, — а ради такого счастья я готова с кем угодно, только бы не видеть твоей поганой рожи, — в глазах девушки блеснул вызов.
— Ну как знаешь, — вздохнул капитан, — только на больничку не рассчитывай. Тебе твои дырки, если что, Верка-фельдшерица заштопает. Без наркоза.
— Сволочь! — выкрикнула девушка и тут же осеклась. В кабинет веселой гурьбой ввалились конвойные. На их широких плоских лицах читалось предвкушение невиданного развлечения и грязной откровенной похоти. Заключенную передернуло от омерзения.
— Последний раз тебя спрашиваю, будешь рассказывать? — уже зная наперед ответ, вяло спросил Урбонас.
— Нет, — тихо, но твердо повторила девушка, глядя капитану прямо в лицо.
— Давайте, ребята, — махнул рукой капитан, — до утра она ваша. Только не здесь. Забирайте ее к себе в казарму. Вещи оставьте. По снежку голышом добежит, а там вы ее разогреете, — усмехнулся Урбонас, видя, как один из конвойных наклонился за одеждой девушки, которая кучей валялась на полу, — тут недалеко.
Высокий под два метра казах, развернул девушку лицом к двери и грубо подтолкнул в спину, — шевелись, шалава, народ ждет.
Когда за конвойными закрылась дверь, Урбонас встал и подошел к окну. Через заметенный снегом плац шли пятеро конвойных в овчинных тулупах с закинутыми за спину автоматами. А впереди брела подгоняемая ледяным ветром и утопая по колени в сугробах обнаженная девичья фигурка. Капитан не отходил от окна до тех пор, пока они не миновали большой желтый дрожащий круг света от раскачивающегося на шквальном ветру фонаря и не скрылись в темноте за углом барака…
Поселок Мыюта, март 1941
— Товарищ капитан! — Урбонас с трудом разлепил веки. Голова гудела, как колокол. Во рту ощущалась кислая вонь рвотных масс. — Товарищ капитан, — пытаясь найти источник раздражающего звука, Урбонас повернул голову и увидел испуганное лицо лейтенанта, который сильно тряс его за плечо. С трудом подняв голову чуть выше, капитан тут же почувствовал сильнейший позыв к рвоте и поспешно перегнулся через край кровати. Лейтенант очень вовремя с жутким грохотом пододвинул к кровати жестяной тазик, в который тут же, толчками освобождая желудок, полилась зловонная жидкость. Капитан, почувствовав, наконец, некоторое облегчение, понял, что в состоянии подняться, медленно встал и вопросительно уставился красными воспаленными глазами на лейтенанта:
— Ну, что там у нас случилось?
— Вас к телефону. Начальник 7-го отделения. Срочно.