стояла просто невероятная. — «И почему только он не включит кондиционер?» — Гадала я. — Но до Тетерникова раритетами плотно занимался сам Каменев. У него была репутация лучшего в СССР специалиста по скифской клинописи. Однако, после его смерти все документы таинственным образом также исчезли. Просто Бермудский треугольник какой-то! По этой причине, что именно записано на найденных на Алтае табличках, на сегодняшний день неизвестно никому, в том числе и сотрудникам музея. Но, тем не менее, определенно вырисовывается истинная цель экспедиции Тетерникова. Я считаю, что на самом-то деле искали они недостающие таблички с клинописью. Вероятно, Каменеву не удалось полностью восстановить текст из-за отсутствия этих самых трех элементов. Правда, сотрудница музея Светлана, с которой мне удалось пообщаться, так сказать, накоротке, уверенно пояснила, что на таинственных табличках ничего сенсационного, скорее всего, нет. Только вот непонятно из-за чего тогда весь сыр-бор.
— Вот, — будто угадав мои мысли, огорченно развел руками генерал, — что-то снова испортилось в этой чертовой системе кондиционирования. Так что потерпите немного. Я лично уже вторые сутки задыхаюсь от жары. — Суходольский, теперь вам слово.
— В архиве мне удалось выяснить следующее — все фигуранты дел, а Урбонас вел только политических, говорили о жестокости и нарушении элементарных человеческих прав. Так, например, бывшие подследственные указывали на постоянные избиения и применение пыток. Причем все они, как один, упоминали о печатке или перстне Урбонаса, которым он наносил тяжелые увечья подследственным. Вот выдержка из показаний гражданки Самойловой И. Г. — «…старший следователь Урбонас, требуя признать вину моего супруга комкора Самойлова в контрреволюционной деятельности, избивал меня ногами, чем нанес мне увечья, которые не позволяли продолжать трудовую деятельность. При этом самые болезненные удары следователь наносил имеющейся у него на безымянным пальце левой руки золотой печаткой в виде треугольника. Эти травмы были очень болезненны и не заживали потом длительное время…»
— Стоп! — почти крикнула я. — Суходольский, у тебя есть полный список дел, которые вел Урбонас?
— Конечно, есть, — удивленно посмотрел на меня Мишка и протянул папку, — вот держи, только не нервничай ты так.
Я схватила папку и начала быстро пролистывать, просматривая фамилии подследственных. Закончив, я бросила папку на стол и пробормотала, — не может быть.
— Чего не может быть? — Мишка начинал злиться. — Ты уж снизойди до нас, простых смертных, объясни, в чем дело.
— Мишка, ты уверен, что в твоем списке указаны все дела, которые вел Урбонас? — глухо спросила я.
— Абсолютно. А что, что-то опять не так?
— В том-то и дело, что все не так, — в сердцах воскликнула я. — Понимаешь, этот перстень, ну треугольной формы. У матери Григория Тетерникова есть треугольный шрам на левом виске.
— И вы, конечно, сразу решили, что этот шрам не что иное как следы пыток в застенках НКВД? Ростова, не делайте мне весело, как говорят в Одессе. Вы не находите, что это было бы слишком просто? — раздраженно спросил генерал.
— Нет, не нахожу. Она так и сказала, — цитирую, — «…у меня в свое время тоже, правда очень давно, был хоть и очень незначительный, но все же достаточно неприятный опыт общения с вашими, так сказать, коллегами…».
— Ну и что? — усмехнулся Суходольский, — может, она имела в виду своего участкового, который, замотанный прорвой безнадежных дел и ловлей шпаны, отказался принять у нее заявление на аморальное поведение мужа соседки? Или еще что-то в этом роде.
— А шрам у нее откуда? — упрямо повторила я.
— Да откуда угодно! С велосипеда упала в детстве или на катке! Иногда ты, Ростова, меня просто удивляешь!
— И все равно, — уперлась я, — нужно это проверить! То, что ее нет в списках подследственных Урбонаса, еще ни о чем не говорит. Просто у нас пока мало информации. Ведь если предположить, что следователь Урбонас и Маргарита Петровна пересекались, то… То это — стопроцентный, просто железобетонный мотив для убийства Урбонаса
— Пока, Ростова, у нас нет ни малейших фактов, подтверждающих вашу версию. Хотя, весьма и весьма вкусную, не спорю. Но и убийство Урбонаса, пока еще не факт, а только ваше, Ростова, предположение.
— Может стоит еще раз встретиться с Маргаритой Петровной? — задумчиво спросила я.
— Нет. Я считаю, что разговор с ней пока стоит отложить. По крайней мере до получения информации из Главного информационно — аналитического центра МВД. Возможно, там что-то и будет на нашу вдову. И, кроме того, для предметного разговора с ней, как я понимаю, вам необходимо точно убедиться в том, что Урбонас мертв. И не просто мертв, а убит. И знать точно, кем, когда и по какой причине. Кроме того, необходимо выяснить, куда делись фрагменты древнего щита? И где, наконец, этот пресловутый архив профессора Тетерникова? А теперь, идите и работайте.
Окрестности Юхнова, ночь с 13 на 14 апреля 1942
Через наглухо забранное кованой решеткой разбитое окно полуподвала почти до основания разрушенной церкви Тетерников хорошо видел пыльные сапоги немецких солдат, сновавших туда-сюда по истертым булыжным мостовым древнего русского города. Ловушка захлопнулась. Он, совершенно невредимый, но на пару с тяжелораненым лейтенантом Семеновым оказался заблокированным в прочно занятой немцами части города.
— Майор, — еле слышно прохрипел лейтенант, — покажи мне еще раз карточку твоей девушки.
Тетерников нехотя повернулся и, стараясь не шуметь, осторожно подполз по усыпанному битым кирпичом полу к лейтенанту. Расстегнул нагрудный карман гимнастерки и, достав заскорузлыми пальцами маленькую фотокарточку, протянул лейтенанту. Тот долго рассматривал изображение девушки, потом тяжело откинулся к кирпичной стене и еле слышно прошептал:
— Не ссы, майор, жива твоя зазноба.
— Что ты сказал? — Тетерников схватил Семенова за ворот гимнастерки и притянул к себе.
— Жива… — вновь прохрипел лейтенант и потерял сознание.
Лейтенант пришел в себя только через час и, уже буквально захлебываясь кровью, из последних сил рассказал Тетерникову, как ему удалось помочь девушке бежать из лагеря, инсценировав ее смерть. Как в апреле 41-го он отправил ее к своей матери в Брянскую область, снабдив надежной справкой об УДО — условно-досрочном освобождении по состоянию здоровья. Но с документами другой заключенной, скончавшейся от туберкулеза в больнице Мыюты. Ее звали тоже Мария. Но вот фамилия была другая — Рассказова. Мать потом написала лейтенанту, что девушка благополучно прибыла на место и, не вызвав никаких подозрений, отметилась в милиции и даже устроилась при содействии участкового сторожихой в местную школу. Но в начале войны немцы угнали Машу в Германию. После того как немцы погрузили ее в эшелон на станции Знобь, след Марии затерялся окончательно.
Тетерников слушал местами абсолютно бессвязный рассказ умирающего лейтенанта, и в голове его сменялись одна за другой ужасные картинки. Наконец, лейтенант затих, и Тетерников, приложив руку к сонной артерии раненого, понял, что лейтенант умер. Осторожно закрыв ему глаза, Тетерников выглянул в окно. Во дворе стояли несколько мотоциклов с колясками и измалеванная белыми крестами бронемашина. Немцы, уверенные в своей безопасности, по-хозяйски ходили по двору. Тетерников в смятении думал, почему Маша, освободившись в апреле 41-го не попыталась связаться с ним? Он нашел бы способ помочь. Хотя, как бы он ей помог? Находясь на условно — досрочном она обязана была каждый день отмечаться у участкового. Ну тогда он бы сам приехал к ней и они вместе тогда решили, как действовать дальше. Эх, Маша, Маша, — в который раз с горечью думал Тетерников, — как же так? И тут Тетерников вдруг со всей ясностью понял, что вел себя последнее время, как полный дурак. Он сознательно бросал вызов смерти и, презирая ее, играл с ней в кошки-мышки. А вернее сказать, сам искал ее. Это началось еще в июне 41-го, когда он узнал о смерти Маши. Тогда ему казалось, что вся его жизнь потеряла всякий смысл и он жаждал только одного — поскорее умереть и встретиться с любимой пусть не на этом, так на том свете. Он пошел на фронт и, провоевав целый год, ни разу не пригнулся при артналете, первым поднимался в атаку при шквальном огне немецких пулеметов, водил бойцов в рукопашную и сам неизменно шел впереди. Вокруг него люди умирали сотнями, а он, как заговоренный, до сих пор не получил ни одной царапины. Теперь он начал понимать, почему. Он должен был выжить в этой мясорубке. Выжить во что бы то ни стало и найти ее. Найти и спасти. И вот теперь, находясь в глубоком немецком тылу, он впервые по-настоящему испугался. Испугался, что умрет, так и не найдя свою любовь. Осторожно приподнявшись на одной руке, Тетерников снова выглянул в окно. План созрел молниеносно. Выщелкнув магазин ТТ, проверил патроны. Пять штук. Для того чтобы прорваться к бронемашине, должно хватить. Хладнокровно загнав магазин обратно, Тетерников поднялся. Всего один бросок. Всего один. Но отчего так предательски дрожат ноги? Черт с ними. Он все равно сделает то, что должен. Теперь ему есть для чего жить, но и есть что терять. Рывком открыв заржавленную, предательски пронзительно скрипнувшую дверь, Тетерников выскочил во двор. Один выстрел, второй, потом третий, четвертый и пятый. Слава богу, он уже в горячем, еще не успевшем остыть корпусе немецкой бронемашины. Запуск двигателя — и мотор взревел, заглушая все вокруг. Тут же по бронестеклу пробежала длинная автоматная очередь. Тетерников инстинктивно пригнул голову и полностью выжал педаль. Мелькнули, заставив тяжелую машину несколько раз подпрыгнуть, теперь уже бесформенные обломки немецких мотоциклов. Несколько взрывов полыхнули из-под колес, и вот уже бронемашина, сделав крутой вираж, врезалась в круглый фонтан со статуей гипсового пионера. Полетели белые обломки, машину еще раз ощутимо тряхнуло и она, наконец, выскочила на дорогу. Сзади запоздало и густо затарахтели пулеметные очереди, но в голове Тетерникова билась всего одна мысль — жив!