— Кстати, Кайгородов был полным георгиевским кавалером. А большевики отрубили ему голову. — тихо сказала Марианна и замолчала.
— Но для большевиков он был просто бандит. Хотя, конечно, если полный георгиевский кавалер… Уважаю. — задумчиво произнес Суходольский и тоже замолчал.
— Что же вы, уважаемый, не сказали, что мы коллеги? — спросила я лесника, положив перед ним наградной портсигар.
— Да вы не спрашивали. И потом давно это было, я уж и сам забывать стал.
— А вот забывать ничего не надо. — погрозила я ему пальцем, — вас, очевидцев тех событий и так почти не осталось. А вы где служили?
— В Москве, аккурат до начала войны, а потом в январе 41-го ушел на фронт. С 43-го и до самой Победы в СМЕРШе. Работал, так сказать по специальности.
— В СМЕРШе? Я и смотрю, чуть дырок во мне из своего карабина не наделали.
— Это вам повезло, что я Налета с собой из поселка не взял, а то бы он вашего, — лесник кивнул на Суходольского, — в два счета бы уделал. Да и что чужие в доме километра за два я бы уже точно знал.
— А Налет, я так понимаю — собака? — догадалась я.
— Помесь лайки и волка. — улыбнулся старик, — зверюга страшный — девяносто килограммов живого веса. Да вот давеча на охоте ему медведь лапу повредил, вот я его дома и оставил. На ваше счастье.
— Да уж повезло тебе, Михаил, — улыбнулась я, — А в столице в каком управлении трудились? — спросила я и сама себе удивилась. Ситуация была абсурдная. В наш век компьютеризации выяснить все это было не сложно. Но это в Москве. Здесь же в отрыве от производства, так сказать, добывать информацию приходилось по старинке — задавая массу вопросов.
— Чем занимался не скажу, уж поймите меня правильно. Потому как подписок на мне, что блох на Барбоске. А срок давности не по всем вышел. — развел руками старик.
— Хорошо, — согласилась я, — а скажите мне тогда вот что. Фамилия Урбонас вам о чем — нибудь говорит?
— Это который Ян Мартынович?
— Он самый.
— Лично не знал. Но слышал. О нем в конце тридцатых все наши слышали. Говорили гнилой человечек был. Осрамился он сильно. Его ведь из Москвы за что поперли? За изнасилование подследственной. Хотя, конечно, и не такое тогда вытворяли. Не бог весть какое это дело. Не скажу, что такое часто случалось, но… Но чтобы вот так, с доведением приказа по управлению до всего личного состава… Раньше такого не бывало. Это ведь не то, что сейчас. Даже допросы, слышал, теперь у вас после одиннадцати вечера запрещены. А мы наоборот все больше днем спали, а ночью работали. Время такое было. — вздохнул Виталий Степанович.
— Виталий Степанович, я понимаю, что времени много прошло, но может какие подробности вспомните. Нам это очень важно.
— А что тут вспоминать? Говорю же лично его я не знал. Мы в разных подразделениях служили. Он — следователем, я — «опером». По службе не пересекались, не довелось. Слышал только, что занимался он тогда профессором каким-то, Каменев, кажется его фамилия. Я, кстати, видел однажды этого профессора, даже за руку здоровался. В августе 37-го. На Центральном аэродроме. Сам Каганович тогда на испытания приехал.
— Какие испытания? — мгновенно сделала я стойку.
— Так самолета невидимого. Неужто не слышали? В интернете сам несколько статей про то видел. Да что говорить, — махнул рукой Виталий Степанович, — такую страну просрали. Американцы когда свой Стелс сделали?
— Ну, официально весной 1990 года. — неожиданно блеснул эрудицией Суходольский.
— Вот! — воскликнул Виталий Степанович, — а я видел наш самолет-невидимку в действии еще в августе 37-го!
— Подождите, — остановила я его, — а какое отношение к этим испытаниям имел профессор Каменев? Он же был историком по образованию и археологом по профессии?
— Вот этого сказать не могу. Не знаю. Но одно помню точно — стоял этот профессор во время того полета рядом с Кагановичем. И не просто стоял. А Лазарь Моисеевич, потрясенный увиденным, все время что-то спрашивал у этого Каменева, а тот отвечал. Было полное впечатление, что профессор, как сейчас говорят — в теме. Да что там Каганович, честно говоря, я и сам дар речи потерял, когда увидел, как этот У-2 сразу после взлета пропал.
— Как пропал? — не поняла я.
— Очень просто. Растворился в воздухе и все. Там еще на подхвате несколько ишачков шестнадцатых[15] стояло. Так вот они сразу взлетели, но самолет так и не нашли. Он сам сел минут через сорок и снова стал виден.
— Да, озадачили вы нас, Виталий Степанович. — пробормотала я в полной растерянности.
— Ну, извиняйте, если что не так. Кстати, почти сразу после этого испытания, месяца через два, наверное, профессор этот застрелился. Наши его брать поехали, но не успели. Прямо в кабинете пулю в голову себе пустил.
— А вы не помните, какое обвинение ему хотели предъявить?
— Знамо дело какое — шпионаж и связь то ли с немцами, то ли с англичанами. Почти стандартное по тем временам обвинение. Как под копирку. Да и некогда было тогда следователям особо изощряться. Такой поток шел.
— Ну повод-то должен был быть. — настаивала я на своем.
— А как же. Повод был — донос. Я эту бумаженцию не читал, но ребята в курилке болтали, что кто-то из его же института и накропал бумагу. И главное убедительно так, обстоятельно. А поскольку в серию этот самолет-невидимка не пошел, то и решили слить профессора от греха подальше.
— А вы ничего не путаете? — спросила я. — может там на аэродроме другой какой профессор был?
— Милая моя, я, конечно, старый уже, но в маразм пока не впал. Если я говорю, что видел того профессора рядом с Лазарем, значит так оно и было.
— Ну хорошо. — устало согласилась я, — а Урбонас-то чем занимался, если профессор застрелился? Ведь если нет человека, то и дела нет? Или я что-то не так поняла?
— Ну это мне неведомо. Может бумаги какие во время обыска не нашли. Может еще что. Только Урбонасу так и не дали дело довести до конца. После того допроса с изнасилованием, его сразу с должности сняли и сплавили куда-то с глаз долой. Хорошо, что еще так отделался, а могли бы и к стенке прислонить запросто. В то время вопросы подобного порядка быстро решали.
— А это произошло во время допроса по делу Каменева?
— Вот этого не знаю, — развел руками Виталий Степанович, — может по тому делу, а может и нет. Тогда у каждого следователя в производстве по несколько десятков дел висело, а то и под сотню. Поди там разберись, кого Урбонас тогда допрашивал. Да и дрянь был человек. А зачем, если не секрет, он вам понадобился? Через столько-то лет?
— Да вот, видите, какое дело. Пропал ваш Урбанас в ноябре 1959-го. Здесь на Алтае. Егерем служил в Джазаторе.
— И что же? Теперича через столько лет его ФСБ взялось искать? — прищурился лесник. — Если вам говорить нельзя, то и не говорите. Только странно все это.
— Ну вы же сами все понимаете, — облегченно вздохнула я, — не придется сочинять и плести вам всякие небылицы. Верно?
— Верно. Только сдается мне, что не Урбонас вас интересует, а Каменев. Угадал?
Я потрясенно покачала головой, а лесник не спеша закурил и продолжил:
— Так вот за Каменева больше ничего не знаю, а вот за ученика его Тетерникова скажу…
После этих слов Виталий Степанович затянулся папиросой и выдержал эффектную паузу, глядя на меня в упор хитрыми глазами. А я пыталась собрать мысли, которые в буквальном смысле «растекались по древу» и никак не хотели выстроиться в правильном направлении. И где он только их берет, эти папиросы? Черт! О чем я думаю? При чем здесь папиросы? Сердце так сильно билось в груди, что казалось сейчас выпрыгнет наружу. Ну, Виталий Степанович, ну дает. Вот что значит старая гвардия. В таком возрасте сохранить не только ясность ума, но и навык так быстро анализировать информацию. Сейчас, сейчас я, наконец, услышу то, что поставит точку в этом деле. Я была настолько уверена в этом, что от нетерпения чуть не сломала карандаш, который вертела в руках. Если бы я только знала, как ошибаюсь.
— Так вот, — наконец заговорил лесник, — если вам интересно…
— Ну давайте уже, не томите, — с нетерпением воскликнула я, всем своим видом давая понять, что старик попал в «десятку».
— Я встречался с Тетерниковым в 45-м. В Гюстрове. Собственно, я сам его и допрашивал. Сами понимаете, что мы тогда очень тщательно отслеживали все перемещения союзников в нашей оккупационной зоне. Так вот тогда, в июне 45-го, объектом нашего пристального внимания стал полковник армии США, некто Браун. Он был официальным представителем Международного Красного Креста и, имея такие документы, мог свободно перемещаться по нашей оккупационной зоне. Так вот в Гюстрове нами были зафиксированы две встречи Руди Брауна с майором Советской армии Тетерниковым. После их первой встречи в кафе «Wunderbar» в Западной Померании оба объекта, как вы понимаете, сразу были взяты нами под негласное наблюдение. После второй встречи Тетерников был препровожден нами в комендатуру для беседы. Там я с ним и беседовал.
— И с какой целью Тетерников встречался с Брауном? — нетерпеливо спросила я.
— Он пытался через Красный Крест найти одну женщину.
— Почему через Красный Крест? Она была в плену?
— Не совсем так. Немцы угнали ее в 41-ом в Германию. Так вот он разыскивал некую Марию Николаевну Рассказову, 1918 года рождения…
— Марию Николаевну? Рассказову? — невольно вырвалось у меня, — вы ничего не путаете?
— Дочка, я очень хорошо помню, сам писал протокол допроса, ошибки быть не может. Именно Рассказову Марию Николаевну, осужденную в 1937 году по статье 58 часть 12 на 10 лет и освобожденную из лагеря в марте 1941 года по состоянию здоровья.
— Статья 58, часть 12 — за недонесение? — упавшим голосом спросила я.
— Совершенно верно. За недонесение о достоверно известном готовящемся или совершенном контрреволюционном преступлении, — без запинки продекларировал старик.