— А как же. На квартире Каменева в Академгородке засыпались. Так что охотились они точно за бумагами профессора, к бабке не ходи.
— Интересно девки пляшут… получается немцы знали не только об сверхсекретных испытаниях самолета-невидимки, но и об экспедиции Каменева на Алтай. Я правильно понимаю?
— Вы правильно понимаете. Я уже говорил вам о возможных контактах Каменева с немцами на Тибете, но это то что лежит на виду. На самом деле контакта с немцами во время Тибетской экспедиции быть не могло. Во-первых, насколько я знаю, маршруты наших и немецких исследователей не пересекались, а во-вторых в составе экспедиции Каменева было несколько наших информаторов в надежности которых не приходилось сомневаться.
— Знаете, Павел Евгеньевич, я что-то совсем запуталась. Так кто из ваших слил профессору инфу об аресте? Выяснили? — спросила я.
Антошкин как-то странно посмотрел на меня и после минутной паузы изрек:
— А с чего вы взяли, что Каменева кто-то предупредил об аресте?
— Ну сами посудите: Каменев застрелился буквально за несколько минут до ареста, а до этого целый день трудился в своем институте и о самоубийстве наверняка не помышлял. И потом он стоял на пороге большого, если не сказать великого открытия, а это сулило в будущем неплохие дивиденды и перспективы. Сталинскую премию например. Так?
— Да. Сталинскую премию или 10 лет без права переписки. — тихо проговорил Антошкин. — Ни хрена вы современная молодежь не понимаете. Дивиденды, — с горечью повторил он, — и слово — то какое подобрали. Во всем то вы ищете выгоду, как бы половчее в жизни устроиться, помягче спать, послаще жрать… Мы другие были. Ладно, — махнул он рукой и обессиленно упал на подушку, — арест Каменева должен был реализовывать 3 спецотдел, именно он занимался арестами, обысками и наружным наблюдением. После того рокового выстрела мы поминутно восстановили последнюю рабочую неделю профессора и выяснилась интересная деталь. Каждый день он ровно в 13.00 садился в свой служебный ЗИС и отправлялся по адресу Большой Гнездниковский переулок дом 10, проводил там около получаса после чего возвращался на работу в институт.
— Ну если у него там проживала любовница, то это неудивительно, — пожала плечами я.
— Это все так, но это было бы неудивительно если бы его любовница Федорова была бы в это время дома. Так вот выяснилось, что как раз Федоровой во время этих визитов и не было. То есть Каменев наносил визит кому-то другому.
— Да. Представляю насколько непростая задача стояла перед вами. Производить аресты и обыски в таком доме как этот или скажем в «Доме на набережной», что на Серафимовича, где в разное время проживали лучшие представители мира искусства и государственные мужи, такие как Владимир Маяковский, Михаил Булгаков и Гришка Распутин, нужно иметь мужество. Если не ошибаюсь в Большом Гнездниковском в свое время жил даже бывший руководитель царской жандармерии — Зубатов. Ну и конечно же сам Вышинский, если мне не изменяет память — главный обвинитель на процессах тридцатых годов. В итоге вы выяснили какую квартиру посещал профессор?
— Нет, к сожалению. Не успели. Решено было сначала произвести арест, а потом в ходе расследования допросить Каменева. Он бы сам все рассказал и показал. Дом этот был сам по себе как неприступный бастион. Не получив ордер на обыск или арест, туда и соваться было нечего. Это вы так думаете, что в то время — одел форму и делай что хочешь. А на самом-то деле за всеми нашими действиями наблюдала особая инспекция, которая подчинялась напрямую наркому НКВД. Да уж. С этими элитными домами всегда так — едешь на обыск, а сам думаешь, как бы на пулю не нарваться. В таких домах все квартиры были забиты трофейным или наградным оружием. Нет нет, но каждого из нас посещала одна мысль — вдруг объект разработки, попавший в опалу, вновь вернется в свой высокий кабинет? Сколько раз так было. Тогда он все всем припомнит. И нас оперативников вниманием не обойдет. Многие наши опера по молодости об этом не думали и сами угодили в жернова. Сгорели как мотыльки на костре. Но все равно, честно говоря, первый раз встречаю в наших рядах такую эрудированную барышню.
— Спасибо, конечно, за комплимент, на самом деле все просто. В этом доме живет моя школьная учительница испанского языка Елена Володаровна. У нее папа был одним из руководителей Коминтерна и она мне много рассказывала про этот дом и его обитателей. Кстати она говорила, что там какое-то время жил и Каменев. Не наш, конечно, профессор, а соратник Ленина и пламенный революционер Лев Каменев. Ну а дежурную по подъезду допрашивали?
— Конечно. К слову сказать, дежурную мы примерно за неделю до планируемого ареста заменили на нашего сотрудника. Каменев, видимо, занервничал и больше не приезжал. А потом через несколько дней и вовсе застрелился.
— А старую дежурную допрашивали?
— Естественно…
— И она на допросе клялась и божилась, что Каменев посещал исключительно Федорову?
— Именно так. Показала, что неоднократно видела профессора с Федоровой и потому не препятствовала его проходу в дом, и в ее отсутствие в том числе. Считала, что у Каменева свой ключ имеется.
— А кто еще жил в этом подьезде? К кому еще он мог приходить? Или у него действительно свой ключ от квартиры Федоровой имелся?
— Да к кому угодно. Может он вообще на крыше видами Москвы любовался. Поэтому, чтобы не беспокоить зря высокопоставленных жильцов и решено было вопрос этот задать самому профессору, но уже после ареста.
— Ну хорошо, — я встала со стула и заложив руки за спину стала прохаживаться по палате, — я попрошу вас вспомнить последний день пребывания группы Тетерникова на турбазе «Джазатор». И кстати, почему именно Урбонас отправился на Укок с профессором? Вы ведь были, насколько я понимаю, более опытным егерем?
— А знаете, раньше я как-то не задумывался над этим. Действительно, изначально группу Тетерникова должен был вести на Укок именно я. Но мы поменялись с Урбонасом…
— Причину можете назвать?
— По его просьбе. Вообще с прибытием на базу группы Тетерникова он очень изменился. Если раньше это был угрюмый, необщительный, да что там — просто нелюдимый человек, то тут он чудесным образом превратился в этакого разбитного весельчака, любителя выпить и поухлестывать за дамами. Поскольку за ним раньше этого не водилось, все на базе сначала решили что он сошел с ума и только потом догадались, что Урбонас влюбился. Слишком уж разительны были перемены. Поэтому, предвосхищая ваш вопрос, сразу скажу — его просьба вместо меня идти с профессором на Укок никого не удивила.
— А объектом его вожделения конечно была Лиза Каменева?
— Тогда все решили, что именно она. Лиза действительно являла собой, если можно так выразиться, ангела во плоти. Красивая, нет скорее прелестная, начитанная, скромная. Этакая тургеневская барышня. Знаете бывают такие девушки, к которым так и тянет прикоснуться? Группа Тетерникова у нас была всего два дня, так вот этого срока Лизе хватило чтобы влюбить в себя всех без исключения. Когда мы узнали, что стряслось на перевале, долго не могли поверить, что это случилось именно с ней.
— Урбонас пытался ухаживать?
— Нет. Что вы об этом не могло быть и речи. Все же знали, что у Лизы есть жених Григорий, сын профессора. А потому не ухаживать, а скажем так — оказывать невинные знаки внимания пытались все и я в том числе. Урбонас в этом смысле не проявлял особой настойчивости и не выделялся на общем фоне обожателей.
— Как относилась к этому сама Лиза? Не давала ли повод для ревности?
— Нет и еще раз нет. Если вы предполагаете, что в последствии в горах мог сложится любовный треугольник, приведший к трагедии, то вы ошибаетесь. Все действия Лизы были совершенно невинны.
— И тем не менее. У набоковской Лолиты тоже все начиналось с невинной детской игры. Ну хорошо. А как вы можете охарактеризовать Григория? Вспыльчив, ревнив, безрассуден, жесток или наоборот мягок и бесхарактерен?
— Мне трудно сразу вот так выдать психологический портрет Григория. Я видел его меньше двух суток, но мне он показался спокойным, уравновешенным и вполне зрелым несмотря на молодой возраст.
— А какие отношения были у профессора Тетерникова с сыном? Имел ли он авторитет у Григория? Попробуйте охарактеризовать профессора. По вашему мнению мог он пойти на подлость или предательство?
— Григорий во всем, насколько я успел заметить, слушался отца. Так что профессор несомненно имел большой авторитет у сына. А насчет предательства… не знаю. Я думаю все мы при определенных обстоятельствах можем пойти на подлость. Разве нет?
— Спорный вопрос, — ответила я, — а кстати, где Урбонас жил? У него была квартира? Мы проверяли по адресному бюро, последнее время он был временно прописан на турбазе.
— Не знаю. В Москве Урбонас жил на служебной площади. Управление выделило ему комнату на Патриарших прудах, а в Мыюте, насколько я понял из писем, он тоже маялся в «служебке». Да, — с вызовом в голосе подтвердил Антошкин, — мы вели переписку, не часто, на День милиции и под Новый год черканем друг другу по открыточке и все.
— Да бог с вами. Ну переписывались и ладно. В связи этим сразу вопрос — не сохранились ли у вас случайно эти открыточки? Или письма Урбонаса?
— Урбонас не девица, чтобы я хранил его письма. Но если вам нужны образцы его почерка, я посмотрю, когда вернусь домой.
— Спасибо. Буду вам премного благодарна. Вы не помните, после того как стало известно о трагедии, кто либо осматривал личные вещи Урбонаса?
— Естественно. Мы осмотрели комнату Урбонаса, сложили вещи в мешок и вынесли на склад.
— Скажите, а «мы» — это кто?
— Я и начальник турбазы Попов Михал Михалыч.
— Интересного ничего не нашли?
— Должен вас разочаровать. Интересного ничего не было, так — обычный набор холостяка. Пара книжек, верхняя одежда, белье, обувь. Все уместилось в один картофельный мешок. Мы — пенсионеры органов небогато живем. Сами знаете.