Москва, Лефортово, медсанчасть, ноябрь, наши дни
— Как вы себя чувствуете? — спросила я сразу с порога.
— Спасибо, намного лучше, — тихим слабым голосом ответила Тетерникова.
— Я вот тут вам принесла витаминов, — поставила я на тумбочку пакет. — и врач сказал что у вас был гипертонический криз. Раньше вы страдали повышенным давлением?
— Нет, не страдала, наверное, всему виной возраст и нервы. Вы когда сказали про Леву перед глазами все поплыло. Думала упаду. Но теперь все в порядке мы можем продолжить.
— Спасибо за понимание. Дело не терпит отлагательств. Речь идет о безопасности государства.
— Напомните, на чем мы остановились?
— На том, что Тетерников с Ильиным начали работать над созданием самолета-невидимки. И на Каменева пришла анонимка.
— Да. Так вот. Новую модель испытывали где-то под Воронежем. Там все прошло совсем не так, как ожидали. Самолет И16 м взлетел пропал и не вернулся. Каганович был в ярости. Он уже доложил Сталину о полном успехе эксперимента. Тетерников очень переживал, много пил и говорил, что всему виной неполный или неправильный перевод и все время проводил на работе. Я не знаю что там у них произошло на самом деле, но вскоре Ильина арестовали. Из конструкторского бюро Каменеву позвонила его очередная пассия, — поджала губы Маргарита Петровна, — и предупредила. Раньше он никогда не носил с собой оружия, а тут не расставался с пистолетом ни днем ни ночью. У него был наградной. До этого он держал его сейфе. После того как арестовали Ильина, он перевез ко мне все свои рабочие бумаги и главное — перевод скифского текста. Но он был не полный. Каменев все никак не мог его закончить. Вскоре он заметил за собой слежку и перестал ездить в Большой Гнездниковский. А потом, — Тетерникова заплакала, — потом он застрелился. А через десять минут после того рокового выстрела в приемную зашли НКВДэшники с постановлением на обыск и арест.
— Скажите, вы не знаете, а к Каменеву никто не заходил непосредственно перед выстрелом?
— Заходил. Но я не видела кто. Девчонки сказали какой-то капитан из НКВД.
— Капитан? — хорошо. А в приемной был кто-нибудь? Секретарша или посетители?
— Тоня, это секретарша Каменева мне потом рассказывала, что этот капитан зашел к профессору. Они поговорили минут пять, а потом этот посетитель вышел в приемную и попросил принести две чашки кофе. Селектор почему-то не работал. Она вышла из приемной и вот.
— А капитан куда делся?
— Тоже вышел, наверное, там такая паника началась, а тут еще НКВДэшники приехали обыск производить, а там труп.
— Понятно. А что было дальше?
— Вечером мне в дверь позвонили. Я открыла. Мне сунули в нос какую-то бумагу, сказали, что это ордер на обыск и арест. Я плохо помню. Я была беременна, на восьмом месяце и вся эта нервотрепка…
— Вы почувствовали себя плохо?
— Да. Они приказали мне одеться, спуститься вниз и ждать их у подъезда.
— Вам не показалось это странным? Обычно находят понятых и обыск проводится в их присутствии, а присутствие хозяина квартиры также обязательно.
— Показалось, но я сама им сказала, что мне не хватает воздуха. И потом куда бы я делась от них с таким животом?
— И они, такие добрые, выпустили вас одну из квартиры. Вам известно что обыск и арест такие же следственные действия, как и прочие? Ладно проехали, что было дальше?
— Я вышла к машине, поискала глазами «воронок», но не увидела и, решив что машина стоит на улице Горького, хотела уже выйти туда. Но тут подъехала черная легковая машина и остановилась у другого подъезда. Я еще подумала — за кем-то еще приехали. Оттуда вышли трое и переговорив с дежурной по подъезду направились ко мне.
— А дальше?
— А дальше, их старший рыжий с нерусским говором, прибалт, наверное, остался со мной на улице. Потом я узнала, что фамилия его Урбонас. А те двое, приехавших с ним вошли в подъезд. И почти сразу раздались выстрелы. Капитан засунул меня в машину, а сам тоже бросился в подъезд.
— Хорошо. Урбонас бросился в подъезд, а что было потом?
— В квартире он открыл окно и сверху позвал водителя. Как только водитель зашел в подъезд раздался еще один выстрел и почти сразу из дома выбежал Урбонас, сказал мне, чтобы я молчала, как рыба и пошел вызывать своих.
— То есть иными словами вы хотите сказать, что Урбонас застрелил водителя?
— Ну не сам же он застрелился?
— Вас потом спрашивали, как все было?
— Да.
— И что вы сказали?
— Я сказала, что Урбонас все время сидел со мной в машине. Как он и приказал говорить.
— Зачем вы солгали?
— Он сказал, что если я скажу правду, то никогда не увижу свою дочь.
— Понятно. Дальше вас отвезли на Лубянку и стали допрашивать?
— Да. Мне об этом говорить нелегко, но этот прибалт меня изнасиловал прямо в кабинете.
— Только он или…?
— Насиловали двое, один держал.
— Понятно, а что они хотели узнать? Кто был в вашей квартире и расстрелял их сотрудников?
— Нет. Я сама удивилась, но меня спрашивали только о бумагах Каменева.
— Что вы ответили?
— Что понятия не имею, где эти бумаги.
— А на самом деле?
— На самом деле они все время находились в тайнике в подсобке на Большом Гнездниковском.
— А где они сейчас?
— Их у меня нет. Все рукописи Каменева и бронзовые пластины я отдала Льву еще в 1945 году.
— Это он нашел вас в Германии и сделал новые документы?
— Да. Он нашел меня через американское представительство Красного Креста в Берлине. Они же и выдали мне новые документы и привезли к шлагбауму КПП советской зоны оккупации, где меня встретил Лев.
— То есть вы утверждаете, что передали все бумаги Каменева Тетерникову и больше их не видели?
— Почему? Видела. Я вам говорила, что мы поженились в 47—м, но жить стали вместе сразу как вернулись из Германии. Тетерников почти десять лет потратил на окончательный перевод текста. Он в отличии от Каменева никогда не имел способности к языкам.
— Вернемся в 1937 год. Расскажите, что было дальше?
— А дальше я родила девочку. Назвала ее Лиза в честь своей мамы. Ее сразу забрали у меня в Дом малютки. А я отправилась в лагерь в Мыюте. Самое страшное было то, что через восемь месяцев туда же приехал начальником Урбонас. Это был настоящий ад. Я даже хотела несколько раз покончить с собой. Он почти каждый день вызывал меня и насиловал прямо в кабинете. Ему доставляло удовольствие унижать меня, ведь я знала его тайну.
— Что он хотел от вас?
— Он хотел знать, где архив Каменева. А что я могла ему сказать? Предать память отца моего ребенка? Тем более я ему не верила.
— Он обещал найти вашего ребенка и помочь воссоединиться с дочерью?
— Да. Только я почему-то всегда знала, что отдай я ему архив и в тот же день меня закопают на местном кладбище в общей могиле без опознавательных знаков. У нас умирали десятками от пневмонии, туберкулеза, разных инфекций, а лечить нас — «врагов народа» никто не собирался. Так что расправиться со мной он мог запросто. Никто бы ничего и не заподозрил. Он там был бог и царь. Хотя я и сама бы удавилась, если бы не дочь. Найти ее стало смыслом всей моей жизни.
— Как вам удалось найти ребенка?
— Мне помог Тетерников. Простите, но после того, что вы мне рассказали про анонимку язык не поворачивается называть его по имени.
— Давайте вернемся в Мыюту. Скажите как вам удалось осуществить побег?
— Мне помог молодой лейтенантик, заместитель Урбонаса. В соседнем бараке умерла от тубика, простите от туберкулеза Маша Рассказова. Не дожила до УДО всего один день. Лейтенант устроил так, что я по ее документам вышла на свободу, а Рассказову девчонки зашили в брезент и похоронили под моим именем. Риск, конечно, был огромный, но Урбонаса как раз вызвали в управление и за него остался лейтенант.
— Вы не пытались разыскать после войны этого лейтенанта?
— Нет. Я знала, что он погиб под Юхновым. Свидетелем его смерти был Тетерников. Так что лейтенант этот спас меня во второй раз, рассказав Тетерникову что я жива и под какой фамилией меня искать. Видите, как бывает, а я даже как звали этого лейтенанта не запомнила, — горько вздохнула женщина.
— Вернемся к архиву. Значит вы утверждаете, что архив, равно как и элементы скифского щита Тетерников забрал с собой в экспедицию на Алтай?
— Совершено верно. Видимо там черти и прибрали обратно эту проклятую железяку.
— Но на месте гибели вашего мужа и дочери рукопись и части щита найдены не были. Как вы можете прокомментировать это?
— А никак. — Пожала плечами Тетерникова. — Где нибудь лежит и гниет по — тихоньку. А может и ваши прибрали. Тетерников говорил, что щит этот прямая дорога к вечной жизни и богатству. Вот он и пожил… — горько улыбнулась Маргарита Петровна.
— Давайте поговорим о вашей немецкой эпопее, — как можно беззаботнее спросила я и сразу заметила, как тень пробежала по лицу женщины.
— Немцы погрузили вас в вагон и отправили в Германию. Что было дальше?
— На станции Знобь нас отсортировали, загнали в вагоны для скота и отправили в Брест-Литовск. По дороге из еды выдавали полбуханки хлеба на пять человек. Там провели дезинфекцию и отправили дальше. В декабре выгрузили в Берлине. Построили и повели. Трудовой лагерь находился в районе Баумшуленвег. Жили в бараках по 24 человека. Кормили нас брюквой, шпинатом и картошкой. на ногах мы носили деревянные колодки, а на рукаве голубую повязку с надписью «OST»…
— Маргарита Петровна, старайтесь не отвлекаться на второстепенные детали.
— Хорошо, тогда спрашивайте вы.
— За какие провинности вы оказались в концентрационном лагере?
— Начиная с 44-го года нас гоняли на разбор завалов после бомбежек. И однажды в руинах мы нашли целую пачку продуктовых карточек. Но мы не знали тогда, что они погашены и пошли с ними в магазин. Там все вскрылось и хозяин магазина вызвал полицию. Нас отвезли в участок. А оттуда в концлагерь Берген-Бельзен в пригороде Целле. Там меня и нашел герр Baiberfell. Бобер — так его звали все наши. Сдался в плен и работал на немцев. Но не для проформы, а по-настоящему, не за страх, как говорится, а за совесть. Я сразу узнала его. Это был водитель начальника 7-го управления ГУЛАГ. Он приезжал к нам с проверкой в Мыюту. Урбонас тогда отдал меня и еще одну девушку им на ночь. Порезвились они тогда хорошо, а я полгода в синяках ходила. Меня они отделали так, что даже Урбонас меня месяц не трогал.