— …Вероятность не более тридцати процентов, что начнется кровавая бойня. Крепость имеет мощные стены, но у русских преимущество в живой силе, и если они получат существенное подкрепление, опасения Кронштета могут оказаться реальными. Если убийство состоится, правила ведения войны будут изменены, и они уничтожат всех, кто находился в крепости. Свеаборг станет чем-то вроде Аламо[30], и тогда разбежавшиеся в стороны тропы вновь сойдутся вместе. Высокая вероятность. А окончательный результат будет тем же.
Однако Ронни его не слушала; на ее лице появилось выражение, которого я раньше никогда не видел: пьяное, жадное, испуганное, а потом она скользнула вниз и стала делать то, что я видел лишь в своих фантазиях, и я больше не хотел смотреть, о нет-нет-нет!
Генерал Сухтелен устроил свой штаб в пригороде Хельсинки, еще один удачный тактический ход. Когда Свеаборг навел на него свои пушки, каждый третий выстрел из крепости грозил городу — в результате Кронштет приказал прекратить огонь. Сухтелен воспользовался этой уступкой так же эффективно, как и всеми остальными. Он выбрал себе просторную и удобную квартиру; из его окон через открытые пространства льда, усыпанного снегом, открывался прекрасный вид на серую громаду Свеаборга. Полковник Бенгт Антонен угрюмо смотрел в сторону крепости, дожидаясь в приемной вместе со вторым курьером Кронштета и русскими, которые сопровождали его к Сухтелену. Наконец внутренние двери распахнулись, и к ним вышел смуглый русский капитан.
— Генерал готов вас принять, — сказал он.
Генерал Сухтелен сидел за широким деревянным столом, адъютант замер по правую руку от него. У двери оставался часовой, кроме того, вместе со шведскими курьерами в комнату вошел капитан. На голой поверхности стола стояла чернильница, лежали промокательная бумага и два подписанных пропуска, которые обеспечивали курьерам безопасное продвижение через линии русских войск до самого Стокгольма и шведского короля. Один из них должен был ехать по южной, а другой по северной дороге.
Сухтелен что-то сказал по-русски; адъютант переводил. Их обеспечивали лошадьми, кроме того, было обещано, что на почтовых станциях им предоставят свежих коней. Антонен слушал инструкции с удивительно пустым чувством, у него слегка кружилась голова. Генерал намерен их пропустить. Почему это его удивляет? Ведь именно такими были условия договора. И по мере того как переводчик нудно повторял официальные фразы, Антонена все сильнее охватывала апатия. Он сделал все, чтобы попасть сюда, как того требовали голоса, а теперь он даже не знает, зачем он здесь и что ему следует делать.
Ему вручили один из пропусков, вложив в протянутую руку. Быть может, на него подействовало прикосновение бумаги или дело было в чем-то другом. Неожиданно его подхватила красная волна ярости, такой неистовой и всепоглощающей, что на несколько мгновений мир вокруг него исчез и он оказался в совершенно другом месте, увидел сплетенные вместе обнаженные тела в комнате, стены которой были сделаны из светло-зеленых кубиков. А затем он вернулся обратно, ярость все еще бушевала в нем, но быстро слабела. Все смотрели на него. Тут только Антонен сообразил, что выронил пропуск, а его рука легла на рукоять сабли, и он наполовину обнажил клинок, сталь тускло сверкала в солнечных лучах, проникающих сквозь окно.
Если бы они отреагировали сразу, то могли бы успеть его остановить, но он застал всех врасплох. Сухтелен начал подниматься со своего стула, но почему-то двигался странно-тягуче, словно в замедленной съемке. Замедленная съемка, что это такое? Но он знал, знал. Сабля уже покинула ножны. Он услышал у себя за спиной крик капитана, адъютант потянулся за пистолетом, но ему было далеко до Квик Дроу Макгроу[31], Бенгт их всех опередит, хей-хо. Он ухмыльнулся, развернул саблю и протянул ее рукоятью вперед генералу Сухтелену.
— Мой клинок, сэр, и поклон от полковника Ягерхорна, — с удивлением и благоговением услышал Бенгт Антонен собственный голос. — Крепость в ваших руках. Полковник Ягерхорн предлагает задержать нас на месяц. Я с ним согласен. Задержите нас здесь, и вам гарантирована победа. Если вы нас пропустите, то кто знает, как все может обернуться? Вдруг шведский флот сумеет подойти к Свеаборгу? До третьего мая еще очень много времени. Король может умереть, или лошадь, да и мы с вами не бессмертны. Я уже не говорю о том, что лошадь может заговорить.
Адъютант убрал пистолет и принялся переводить; второй курьер принялся протестовать, но на него не обратили внимания. Бенгт Антонен обнаружил, что обладает красноречием, которому мог бы позавидовать даже его новый друг. Он говорил и говорил. На какое-то мгновение им овладела диковинная слабость, когда в животе забурлило, закружилась голова, но потом он понял, что ему не о чем беспокоиться, это сработали таблетки, и где-то далеко, в металлическом гробу, наполненном ночью, умирает монстр. А потом не осталось ничего, хей-хо, одна осада закончилась, а другая будет продолжаться еще долго, но какое значение это имеет для Бенгта, мир свеж, как холодная нежная устрица. Он подумал, что положено начало замечательной дружбе, и, какого черта, быть может, он еще спасет их задницы, если у него возникнет такое желание, но сделает это на своих условиях. Генерал Сухтелен выслушал, кивнул и принял протянутую саблю.
Полковник Антонен добрался до Стокгольма третьего мая, в год тысяча восемьсот восьмой от Рождества Господа нашего, с посланием для Густава IV Адольфа, короля Швеции. В тот же день Свеаборг — неприступный Свеаборг, Гибралтар Севера — сдался русским войскам, хотя и имел превосходство в численности войск.
После окончания военных действий Бенгт Антонен подал в отставку из шведской армии и стал эмигрантом, сначала в Англии, а позднее в Америке. Он поселился в Нью-Йорке, где женился, стал отцом девятерых детей и весьма влиятельным журналистом, которого уважали за удивительную способность улавливать приближающиеся перемены. Когда события развивались иначе, что случалось довольно редко, Антонен всегда удивлялся. Он стал основателем Республиканской партии, и его статьи оказали существенное влияние на президентских выборах 1856 года, когда победил Джон Чарльз Фримонт[32].
В 1857-м, за год до смерти, Бенгт Антонен сыграл с Полом Морфи во время Нью-Йоркского шахматного турнира и проиграл. Как часто потом любили цитировать биографы Морфи, после поражения Антонен произнес всего одну фразу: «Я мог бы обыграть его в домино».
Шесть серебряных пуль
© Перевод А. Жаворонкова.
Запах крови Уилли почуял еще за квартал от дома, где жила Джоан.
Уилли замер и вдохнул поглубже стылый вечерний воздух. Стояла поздняя осень, нудно моросил дождик, да и ветер задувал с реки, так что этот запах меди, острых пряностей и огня был едва уловим. Но только не для него. Этот запах Уилли не спутал бы ни с чем. Так пахнет только человеческая кровь.
Легко зашуршали шины, и на дорожке показался велосипедист в ярко-оранжевой куртке. Уилли, пятясь, укрылся в кустах. Что за осел разъезжает по парку в столь поздний час! Уилли протяжно взвыл. Велосипедист, растерянно оглядевшись, нажал на педали и вскоре растворился в сгущающемся сумраке.
Уилли вышел к краю парка и, прячась за кустами, оглядел улицу. Перед домом Джоан, сверкая красными и голубыми мигалками, стояли две патрульные машины, а издалека неслось завывание сирен, предвещая прибытие еще нескольких полицейских автомобилей.
Что, черт возьми, происходит? От тяжелого запаха человеческой крови у Уилли голова пошла кругом и отчаянно забилось сердце. Опасаясь худшего, он развернулся и припустил в глубь парка, забыв, что его могут заметить. От стремительного бега в легких начало саднить, а язык готов был вывалиться изо рта, но Уилли, не сбавляя темпа, домчался до самого берега реки. Только здесь он остановился, пытаясь унять дрожь, а потом забился под опору моста и принялся невидящим взглядом провожать редкие автомобили, проносящиеся где-то вдали, и вслушиваться в жизнь ночного города.
Минут через десять, когда самообладание вернулось, Уилли покинул свое убежище. На глаза ему попалась белка. Быстрыми прыжками она передвигалась от одного дерева к другому. Мгновение — и зверек оказался во власти Уилли. Густая кровь и сочная плоть белки сначала обожгли ему рот, а затем наполнили силами. Пора было возвращаться домой.
— И прошу тебя, Уилли, не заговаривать мне зубы, — с лукавой строгостью произнесла Рэнди Уэйд. — Ты все равно не добьешься от меня того, о чем мечтаешь.
Невысокий парень, глядя в зеркало над кушеткой, придал своему лицу обиженное выражение и, повернувшись к Рэнди, изрек:
— Так вот, значит, какого ты обо мне мнения! Я прихожу к тебе, прошу помощи, а что получаю в ответ? Обвинения в приставаниях! А я-то считал тебя своим старым другом!
— Тогда почему же с первого дня знакомства ты допускаешь всякие вольности? — запальчиво сказала Рэнди. От греха подальше Уилли сменил тему разговора:
— А ты все-таки любитель, Рэнди. Только дилетант может заниматься бизнесом в таких апартаментах. — Уилли расположился в кресле, обитом красным бархатом. — Не пойми меня превратно, мне здесь нравится, и кресла в викторианском стиле весьма по душе, и еще я жду не дождусь, когда же мне будет наконец позволено заглянуть в спальню… Но, подруга моя, ты же — частный детектив, и тебе просто полагается иметь крошечный офис в самой неблагополучной части города. Ну сама знаешь, такую запыленную комнатенку со стеклянной дверью… И в твоем письменном столе непременно должна отыскаться початая бутылка дешевого виски, а по углам обязаны громоздиться обшарпанные шкафы, собственноручно переделанные в картотеки… Рэнди улыбнулась.
— А ты хотя бы отдаленно представляешь, в какую сумму мне влетит аренда так живо описанного тобой крошечного офиса? Да он мне, в общем-то, и ни к чему. Ведь у меня есть телефон, и его номер, между прочим, занесен в «Желтые страницы»…