веча, когда он покинул ее: сонно взъерошенные темные глянцевые прядки, припухшие губы, сливочная кожа…
«Господи! Встань, грязная скотина! Убирайся! И ты! Шлюха! Твой родной брат…»
Голос был порочной памятью прошлого, и он с усилием изгнал его из мыслей. Вот так вот, подумал он с горечью. Родители не понимают близнецов, их единение, любовь. Когда у двоих так много общего — еще с утробы, — никто другой никогда не сможет стать равноценной заменой. Он полагал, что это форма двойного нарциссизма, — его любовь к себе в женском облике, ее любовь к себе в мужском виде.
Но в их глазах — ее серых, его зеленых, они были зеркальным отражением друг друга. Конечно, их индивидуальности различались — в результате того, что в шестнадцать лет их отправили в разные школы-интернаты. Скорее всего, сучки-подросточки вскормили мелочную жестокость в Адриенн, а сам он открыто признавал, что в состоянии серьезно огорчить всякого, кто попробует помешать ему получить, что хочется. Но все же во всем остальном они соответствовали друг другу, как разломанные половинки одного из этих безвкусных ожерелий с разбитым сердцем. Когда-нибудь они будут только вдвоем.
Ченнинг застегнул ремни безопасности и завел машину, глянув на коробку еще разок перед тем, как уехать. Верхний клапан прикрывала маленькая позолоченная наклейка, гласящая «Стекольная Laffка Захари». Но адреса не было, и Закари сказал ему, что не доверяет телефонам. Может быть, когда-нибудь, потом, скоро…
Миранду подарок пленил. Она играла с ним и тыкала в него, и в какой-то миг Ченнинг подумал, что она может разломать вещицу на части, чтобы посмотреть, что внутри.
У него сердце было не на месте, когда он наблюдал, как ее длинные ногти ковырялись в стеклянных нитях; его смущало, что он беспокоится о благополучии какого-то неизвестного человека, но напряжение определенно отпустило его, когда она, наконец, нашла для рамки почетное место на дубовой полке витрины.
Хотя она с интересом выслушала его рассказ, пергамент ушел в мусор вместе с коробкой. По крайней мере, это означало, подумал он, наблюдая, как одна из служанок выкидывала мусор, что она не собирается возвращать подарок.
Ченнинг не выносил быть в темноте в одиночестве — это была его фобия, его болезнь, что зародилась ночью на шестнадцатом году жизни, когда отец поймал в бассейне сауны вместе его и Адриенн. Голую сестру отец вытащил и бросил матери, которая была уже на пути к истерике, но он ее заткнул. Отец отключил тепло и свет — при всем отвращении, он, тем не менее, не желал изжарить живьем своего сына — и оставил в сауне на семнадцать часов — достаточно долгое время, как он считал, чтобы развить у Ченнинга надлежащее количество угрызений совести. Десять лет спустя, однако, у Чаннинга остался один-единственный слабенький недостаток — он был не в состоянии спать в одиночестве и без света.
Но темнота могла ему удружить.
— Чаннинг, сладенький мой, бери меня, — сказала Миранда. Она прижалась к нему и пробежала ноготками по шелку его пижамной штанины. Хлопая ресницами, она придвинула вплотную лицо для поцелуя; в ее волосах он заметил легкий намек на седину.
«Время подкрасить», — подумал он. Учитывая все обстоятельства, он знал, что получал и что для своего возраста — где-то около пятидесяти, как расплывчато ответила бы она — она на самом деле в чертовски хорошем состоянии. Его тело ответило на ее ищущие пальцы, он закрыл глаза и потянулся к ней.
Ничего хорошего. Свет злоумышленно вторгался под веки, заставляя их открыться, стирая его фантазии радужным освещением лампы Тиффани на тумбочке. Он отвернулся и зашарил выключатель.
— Разве мы не оставим свет? — Миранда надулась. — Я люблю смотреть на тебя.
Ченнинг нашел выключатель, спальню поглотила темнота, нарушаемая только намеком на лунные лучи сквозь тяжелые занавеси окон.
— Но темнота гораздо… интимнее, ты не думаешь? — прошептал он.
Его руки обхватили ее грудь, и она вздохнула.
— Да, — выдохнула она.
В черноте Ченнинг мог разобрать рядом с собой на постели лишь тень. Его ум услужливо подменял детали, когда он придвинулся ближе к жене: платиновые волосы до плеч стали длинными и темными, размякшая от возраста кожа — молодой и упругой. Он искал ее тело, вспоминая другие формы, не тронутые никем, кроме него.
В глубине своего сердца Чаннинг опустил губы к Адриенн.
Завтрак — обжигающий кофе по-испански {кофе со взбитыми сливками, кофейным ликером и коньяком или ромом. — Прим. пер.} и круассаны с беконом, — сервированный в патио, было бы совершенен, если б не не та женщина, что села за стол. «А, ну что ж, — Чаннинг подумал с улыбкой, когда дворецкий принес ему газеты, — полагаю, хорошего и плохого должно быть поровну». Погода была не по сезону теплая, и он наслаждался ощущением солнца на его лице.
— Чему ты улыбаешься, дорогуша? — спросила Миранда. Она опять нацепила эти проклятые бабушкины очки, спустив их на кончик носа, пока пролистывала экземпляр Self {Self magazine — американский женский журнал, специализирующийся на здоровье, здоровом образе жизни, фитнесе, питании, красоте и т. д. — Прим. пер.}. Он надеялся увидеть, как когда-нибудь они свалятся в ее кофе. И он ненавидел, когда она называла его «дорогуша».
— Ничему, Mиранда, — ответил он, утратив часть удовольствия. — Просто наслаждаюсь днем.
Ченнинг открыл газету и без интереса проглядел пару страниц; было трудно сосредоточиться, когда она сидит, уставившись на него; он чувствовал, что аппетит ослабевает. Его глаза остановились на жуткой фотографии, запечатлевшей темный мешок для трупов рядом с перекореженным автомобилем. Сопровождающая заметка была печально проста. Учительница начальных классов, мать четверых детей, Сандра Уитли погибла сегодня рано утром по дороге в Начальную школу Блейн. По данным полиции, водитель грузовика возвращался из ночного рейса, заснул и пересек центральную линию, ударив машину миссис Уитли в левое переднее крыло. Водителю грузовика оказали медпомощь от незначительных травм в Веллингтонской масонской больнице и отпустили с повесткой в суд за неосторожное вождение.
Чаннинг не мог не заметить инициалы женщины — S. W. Будь они в другом порядке, он мог бы встревожиться; кроме того, он видел, что Миранда поставила стеклянную рамку в безопасное место. Правда, сейчас он все еще чувствовал пристальный взгляд жены и в отчаянии отложил листок.
— Миранда, — сказал он с раздражением, — ты пялишься на меня все утро. В чем дело?
Она послушно опустила взгляд и уставилась в скатерть.
— Прости меня, Ченнинг. Я не хотела так смотреть. Это просто что… ну…
— Что? — спросил он. — Что именно то, что?
— Мне так понравился твой презент на годовщину, — сказала она. — Я не знаю, как сказать…
Она колебалась.
Ченнинг откинулся в кресле и скрестил руки. Вот опять, подумал он сердито. Она хочет вернуть его обратно.
Наконец она продолжила:
— Как ты думаешь, ты мог бы достать мне еще одну стеклянную вещицу — рамку или как ты ее называешь? Я не хотела говорить вчера вечером и портить тебе настроение, но одна из служанок уронила ее, когда убирала кабинет. Мой подарок разлетелся на сотню кусочков.
Стекольная Laffка Захари.
Она не изменилась — тот же пыльный, плесневелый запах, те же старые стеклянные вазы и непримечательные хрустальные статуэтки украшают полки. Чаннинг не знал, чего он ожидал найти в свой второй визит — может быть даже, что этого места больше нет, хотя и прошло немногим более двух недель. Но вот он тут, и на этот раз он не усомнится, здесь или нет владелец; он чувствовал присутствие Захари за занавесом.
— Добрый день, г-н Мэнделл.
Чаннинг начал. Он, должно быть, отключился, потому что вдруг Захари оказался рядом, но Чаннинг не видел, как он идет к прилавку.
— О, привет.
Он не сказал больше ничего — как можно попросить купить другую жизнь? Захари улыбнулся ему и спокойно ждал. Пять секунд прошло, потом десять; но Ченнинг всё по-прежнему нервно молчал, не встречаясь глазами с мужчиной. Наконец Захари значительно вздохнул и, наклонившись за кассу, извлек зеркальный поднос и его сверкающее содержимое.
— Жаль Сандру Уитли, — сказал Захари тихо. — Я уверен, что она была прекрасной женщиной.
— Кто?
— Женщина, которая умерла сегодня утром, когда рамка была разбита, — мягко ответил Захари.
Ченнинг почувствовал, что кровь отхлынула от лица, — это шестое чувство Захари оказалось не таким невероятным, как он считал раньше. Затем он нахмурился.
— Но я думал, вы сказали, что ее инициалы — W S, а не S W.
Мужчина пожал плечами.
— Крохотная — скажем так — белая ложь? Иногда я вынужден переставлять буквы — без объяснений.
На его лице не отразились эмоции.
— О. Ну, это б-был несчастный случай, — сказал Чаннинг, немножко заикаясь. — Одна из горничных уронила ее.
Он мысленно упрекнул себя за предложенное объяснение: в конце концов, какая разница, кто сделал это? Даже если бы он специально разломал золотистую рамку, кто из них действительно был больше виноват? Он — за ее уничтожение? Или Захари — за ее создание?
— Конечно.
Слушая бархатистый тон голоса Захари, Чаннинг поймал себя на впечатлении львиной неумолимости. Чтобы скрыть свою тревогу, он обратил внимание на поднос. Так много цветов и форм! И каждая представляет собой жизнь — он теперь полностью верил — кого-то в городе, живого, дышащего мужчины или женщины, кого-то, кто любит и ненавидит, как и он сам. На подносе были по крайней мере пять или шесть рамок, которых он не помнил с последнего визита — какую из них? Его совесть ох**тельно играла с его способностью выбрать.
— Вот эту, — сказал он наконец. Он указал на нее и наблюдал, как Захари поднял ее с зеркальной поверхности и осмотрел для проверки. Она выделялась среди прочих, была темнее и стильнее — меж хрустальных прядок сквозили дымные завитки черного и серого.
Взгляд Захари нашел ее.
— Красивое произведение, — сказал он ровно, кладя стекло на ладонь Ченнинга. — Жизнь, которую оно окружает, принадлежит…