В августе установилась хорошая погода. Я решила на будущий год подождать с сеном, и это, как время показало, было правильным. Вспомнила, что, возвращаясь однажды с охоты, набрела на заросли малины. Малинник был в добром часе ходьбы от дома, но при мысли о сладком я тогда была готова идти хоть два часа. Мне всегда говорили, что малинники — любимейшее место гадюк, поэтому я оставила Лукса дома. Он очень неохотно повиновался и уныло отправился домой. Поверх башмаков натянула старые кожаные гамаши егеря, они мне выше колен и очень мешали ходить. Само собой, ни единой гадюки я в малиннике не видела. Нынче вообще о них не думаю. Или здесь очень мало змей, или они меня избегают. Видимо, я кажусь им такой же опасной, как они мне.
Малина как раз поспела, я набрала с верхом большое ведро и притащила его домой. Сахара у меня не было, варенья не сварить, и ягоды пришлось тут же съесть. Я ходила по малину каждые два дня. Сплошное наслаждение, я упивалась сладким соком. Припекало, меня окутывал и пьянил аромат солнца и подсыхающих спелых ягод. Было жаль, что со мной нет Лукса. Разгибая иногда усталую спину и потягиваясь, я вспоминала, что совсем одна. Это был не страх, скорее беспокойство. В малиннике, наедине с колючими кустами, пчелами, осами и мухами, я до конца поняла, что значит для меня Лукс. Тогда я не могла представить жизни без него. Но в малинник никогда его не брала. Меня все преследовала мысль о гадюках. Не могла я подвергать Лукса такой опасности только потому, что чувствовала себя в его присутствии уютнее.
Уже много позже, в альпийских лугах, я действительно видела гадюку. Она грелась на солнце, лежа на камнях. Змей с тех пор больше не боюсь. Гадюка была очень красива, и, глядя как она лежит, отдаваясь ласке солнца, я прониклась уверенностью, что она и не думает кусать меня. Ей это и в голову не пришло, она хотела одного — лежать на белых камнях, купаясь в тепле и солнечном свете. Все-таки хорошо, что Лукса со мной не было. Впрочем, не думаю, что он рискнул бы подойти к змее. Никогда не видела, чтобы он нападал на змею или ящерицу. На мышей охотился иногда, но в этих каменистых местах ему редко удавалось поймать мышку.
Малину я собирала десять дней. Я разленилась, посиживала себе на скамейке и клала в рот по ягодке. Удивлялась, как сама не превратилась еще в малину. Тут вдруг все и кончилось. Нет, плохо мне не стало, просто больше не хотелось сладкого, не хотелось малины. Последние два ведра ягод я отжала через тряпку, разлила сок по бутылкам и опустила их в колодец: там вода и летом холодна как лед. Как ни сладки ягоды — сок на вкус кисловат, но освежает; жаль, что долго он не хранится. Я правда, и не пыталась, но без сахара сок, чего доброго, забродил бы и в колодце. Герметических крышек у меня не было, стало быть, закатать ягоды я тоже не могла. Тоска по сладкому на время отпустила и несколько месяцев не слишком меня донимала. А сейчас вообще прошла. Оказывается, можно прожить и без сахара.
Когда я в последний раз была в малиннике, сильно припекало. Ни облачка на тяжелом, как свинец, небе, парной воздух буквально давил на кусты. Две недели не было дождя, нужно ждать грозы. До сих пор сильные грозы обходили меня стороной, но я все же побаивалась, зная, как они бушуют в горах. Жизнь была достаточно тяжкой и трудной и без стихийных бедствий.
Около четырех над елями неожиданно встала черная стена туч. Не набрав полного ведра, я решила отправиться восвояси. Все время надоедали осы и мухи, они вились над головой и жужжали злобно и ядовито. К тому же в малиннике водились шершни; до сих пор они держались поодаль, однако сегодня тоже надоедали, мелькали в воздухе, как золотистые челноки. Как ни красивы шершни, все же разумнее оставить малинник им.
Осы некоторое время преследовали меня и в лесу, они отвязались от моих ягод только там. Жар стоял под елями и буками, как под большим зеленым колоколом. Стена туч угрожающе надвигалась, солнце скрыла пелена. Остаток пути я чуть не бежала. Хотелось одного: загнать в хлев Беллу и запереться в доме.
Меня встретил скулящий Лукс, он озабоченно и беспокойно поглядывал на небо. Чуял надвигающуюся грозу. Тут же притрусила Белла, напилась у колодца и послушно отправилась в хлев. Весь день ее мучили мухи и слепни, видно, возвращение в хлев ее обрадовало. Я подоила корову, закрыла ставни и заперла дверь на ключ: одна щеколда казалась мне ненадежной защитой от бури.
Потом вернулась в дом, покормила Лукса и кошек, отжала и разлила по бутылкам сок. Но пока не относила их в колодец, чтобы не перебило бурей.[4] Было уже шесть или полседьмого. Небо совсем потемнело, серо-черные тучи подернулись теперь отвратительной такой дымкой, желтой как сера. Она предвещала град или ураган и выглядела угрожающе. Хотя солнце теперь почти не пробивалось сквозь тучи, прохладнее не стало. Мне не хватало воздуха. Ни ветерка. Выпила немного холодного молока и без аппетита съела кусочек рисовой лепешки. Никаких дел не было. Тогда я пошла наверх и проверила все ставни. Потом закрыла окна в спальне. На кухне окно и дверь были пока открыты, но сквозняком не тянуло.
Старая Кошка после еды отправилась в лес. Жемчужина сидела на подоконнике и глядела на черно-желтое небо. Она прижала ушки и выгнула спину, всей позой выражая страх и неудовольствие. Лукс лежал на пороге, высунув язык и шумно дыша. Я погладила Жемчужину, и от ее мягкой шерстки под рукой посыпались искры.
Провела по своим волосам — они тоже затрещали, а по рукам и ногам забегали мурашки. Я решила сохранять спокойствие и села на скамейку перед домом. Мне было жаль бедняжку Беллу в душной мрачной темнице, но тут уж ничего не попишешь, ничем я ей помочь не могу. В любую минуту могла разразиться гроза. Пока же все было тихо.
Совершенно тихо в лесу не бывает никогда. Только думаешь, что тихо, а на самом деле — множество всяких звуков. Вдали барабанит дятел, кричит какая-нибудь птица, ветер шелестит травой, сук бьется о ствол, шумят ветки, когда под ними пробираются зверюшки. Все живет, все хлопочет. Но в тот вечер на самом деле стояла почти полная тишина. Я испугалась, что смолкли знакомые звуки. Даже вода журчала вяло и глухо, словно лениво и против воли. Лукс встал, неловко забрался на скамейку и ласково толкнул меня головой. От усталости у меня не было сил даже погладить его, и я тихо с ним заговорила, оробев от наступившей страшной тишины.
Не понимаю, что мешало грозе наконец начаться. Стемнело, как поздним вечером, и вспомнилось, насколько безобидны, почти уютны грозы в городе. Было так спокойно глядеть на них сквозь толстые стекла. Чаще всего я их вообще не замечала.
Затем моментально упала кромешная тьма. Я встала и вернулась вместе с Луксом в дом. Несколько растерялась и не соображала, что делать. Поэтому зажгла свечку. Зажигать лампу не хотелось, наверное, из-за старого поверья, что свет притягивает молнию. Заперла дверь, но окно пока оставалось открытым, потом присела к столу. Ровно горела свеча, ни малейшее дуновение не колебало пламени. Лукс направился к печке, помешкал, вернулся и вскочил ко мне на лавку. Не хотел оставлять меня одну в опасности, хотя все толкало его забраться под печку, в надежное место. Я бы тоже с удовольствием забилась в надежную нору, да у меня такой не было. По лицу тек пот, собираясь в углах рта. Рубашка прилипла к телу. Потом тишину разорвал первый удар грома. Жемчужина в ужасе сиганула с подоконника и кинулась под печку. Я закрыла окно и ставни, стало душно — хоть задохнись. Потом тучи яростно заревели. Сквозь щели в ставнях было видно, как полыхают ослепительно-желтые молнии. Из темноты вынырнула старая Кошка, застыла посреди комнаты — шерсть дыбом, потом жалобно мяукнула и забилась под кровать, сверкая в тусклом мерцании свечи желтыми глазами. Я попыталась успокоить зверей, но новый удар грома заглушил мой голос. Протяжный низкий рев у нас над головой длился, должно быть, не менее десяти минут и показался мне бесконечным. Заболели уши где-то в глубине, даже зубы заболели. Громкий шум всегда действует на меня как физическая боль.
Потом вдруг на целую минуту все стихло, это было еще хуже грома. Чудилось, над нами стоит великан, расставив ноги и размахивая огненным молотом, и вот-вот опустит его на наш игрушечный домик. Лукс заскулил и прижался ко мне. Следующая молния и удар грома, от которого вздрогнул дом, показались облегчением. Разразилась сильнейшая гроза, но самое скверное уже миновало. Лукс, судя по всему, тоже так считал, потому что спрыгнул с лавки и залез под печку к Жемчужине. Белая шубка прижалась к красновато-коричневой, а я осталась за столом одна.
Поднялся ветер и завыл вокруг дома. Свечка замигала, и мне тотчас показалось, что воздух посвежел. Я принялась считать секунды между молнией и ударом грома. Если я не ошиблась в расчетах, то гроза все еще над котловиной. Однажды егерь рассказывал мне о грозе, которая застряла в котловине на три дня. Тогда я не очень-то ему поверила, ну а теперь думала иначе. Надо ждать, делать нечего. Целый день я провела внаклонку в малиннике, усталость давала о себе знать. Я никак не могла решиться лечь, но устала так, что пламя свечи расплывалось в глазах дрожащим водянистым кругом. Дождя все не было. Это должно было бы тревожить, но, к собственному изумлению, я была ко всему вполне равнодушна. Мысли сонно путались. Мне было страшно себя жалко, я ведь так устала, а спать меня не пускали, и я ужасно сердилась и злилась неизвестно на кого, а проснувшись, не могла понять — на кого же. В голове крутилась бедняжка Белла, картофельное поле, а потом я вспомнила, что оставила открытыми окна в городской квартире. Нелегко было убедить себя в нелепости этой мысли. Громко произнеся: «Да забудь ты эти проклятые окна», я проснулась.
От удара грома зазвенела посуда на плите. Должно быть, ударило совсем рядом. На ум пришли бомбежки и подвал, от прошлого страха застучали зубы. Воздух был таким же тяжелым и затхлым, как тогда в подвале. Я уж собралась распахнуть дверь, как взревел и застучал дранкой на крыше ветер. Не осмеливаясь ни лечь, ни сесть за стол, чтобы снова не поддаться болезненной дреме, я принялась мерить шагами комнату, заложив за спину руки и спотыкаясь от усталости. Лукс высунул голову из-под печки и озабоченно поглядел на меня. Я выдавила что-то успокаивающее, и он залез обра