— Говори! Не томи!
— Она так смотрела на него… — пробормотал Гнатон. Он выглядел неестественно рассеянным, каким-то потерянным, — будто и правда…
— Ну же? Удалось? Он заговорил?
Гнатон поднял на архиграмматика мутный взгляд, словно только что увидел его в комнате.
— Она так смотрела… Я видел, его затрясло от одного её взгляда…
— Гнатон!
Дознаватель поморщился и потряс головой.
— Он назвал одно имя. Больше ничего не знает. Только имя. При этом извивался, как уж на сковороде. Корёжило его — будь здоров. Уверен, он не врёт, что больше ничего не знает.
— Имя!
— Какой-то Эвтипп.
— Кто это?
— Не знаю, — медленно проговорил Гнатон, — пока не знаю. Но буду знать.
Воплощать в жизнь громкие заявления непросто. Легко сказать: «Буду знать», а как ты это узнаешь? У египтян повсюду глаза и уши, кругом тайные осведомители, от рыбацких лачуг, до царских покоев. А уж на бесчисленных рынках по всему побережью их кишмя кишит. Некоторые даже друг на друга стучат.
Нечто очень похожее имелось у персов. Эвмен ещё совсем юнцом, при жизни Филиппа соприкоснулся (лишь мельком) с огромной организацией, созданной Ахеменидами ради безопасности хшатры[24], и был немало впечатлён, осознав её размеры. Благодаря осведомителям и отлаженной службе гонцов (а так же великолепной Царской дороге) сообщение о каком-либо событии в западных сатрапиях в считанные дни достигало ушей хазарапатиши, «тысячника», одного из ближайших к царю царей вельмож.
С воцарением Александра, прочно утвердившись в грамматеоне, Эвмен приступил к созданию подобной сети. Потом всё пришлось начинать сначала.
Того, кто ныне стоит в лодке и держит этот огромный невод, фенех называют «Рыболовом Баала», однако не он сплёл сеть. Он лишь расширил созданное отцом, дедом и прадедом. У Эвмена не было такого количества предшественников. Не было их и в том, другом мире, но там обрывки персидской сети присоединялись к македонской по мере победного продвижения Александра на восток. Теперь такое невозможно.
Мало людей. Нет, вообще-то по первой же просьбе царь и Гефестион отрядят хоть тысячу, но толку-то с такой толпы? Что сейчас делать Гнатону? Опрашивать кучу народу, кто слышал имя «Эвтипп». Много он опросит? По всему выходило, что придётся воспользоваться услугами египтян.
Гефестион был против, но Эвмен не видел в том никакой опасности. Он уже утвердился в мысли, что египтяне не причастны. А что-то знать могут.
— Если знают и молчат — это уже сродни соучастию, — возражал Гефестион.
— Может быть, — ответил кардиец, просто чтобы отвязаться.
Дабы разрешить спор, они доложили царю о достигнутых к сему моменту результатах. Александр встал на сторону Эвмена. Гнатон с тремя помощниками из наиболее толковых вольноотпущенников, служивших в грамматеоне, отправился к Кену, асфетайры[25] которого сейчас, в мирное время, составляли гарнизон Александрии и сторожили все городские ворота. Кардиец нанёс визит в резиденцию посланницы.
Встретил его Меджеди. В глазах Хранителя, обрамлённых зелёными знаками Уаджат, читалась усталость и мизантропия. Для разведчика он казался неестественно расслабленным, но эта стать сытого и сонного леопарда не могла обмануть опытного панкратиаста Эвмена.
Они обменялись весьма церемонными приветствиями (с Анхнофрет кардиец общался проще). Меджеди пригласил Эвмена в покои, служившие приёмной отсутствующей в данный момент посланницы, предложил гостю вина и кресло. Заняв своё, сказал:
— Я ждал другого.
— Кого другого? — поинтересовался Эвмен.
— Ну, кто там у вас сейчас всех хватает и руки выкручивает? — с усмешкой поинтересовался Меджеди, отпив из чаши.
— Считаешь, есть за что? — спокойно спросил Эвмен.
— Было бы за что, давно бы удавили, — хмыкнул египтянин.
— Как знать, — улыбнулся эллин.
Меджеди скривил губы. Очевидно, эта гримаса должна была означать удивление.
— Ты полон загадок, достойнейший. Вот сижу сейчас и думаю, что ты этим хотел сказать.
Эвмен не ответил, снова улыбнулся. Отпил вина и, согнав улыбку с лица, заметил:
— Напрасно ты оскорбляешь царя подобным недоверием. И я, и он обязаны вам жизнью.
— Я видел много разливов, — прищурился Меджеди, — видел, как моих братьев нечестивые царьки предавали смерти, нередко весьма скверной. Некоторые из этих мерзавцев были многим обязаны Священной Земле, получили свои троны из рук Величайшего, однако предавали не задумываясь, лишь вообразив, что руки Хранителей усохли и укоротились.
Он поднял чашу к губам и добавил:
— Большая ошибка так думать. Сейчас этих царьков гоняет Апоп. По иронии Шаи одного из них син настиг прямо в нужнике.
— Син? — Эвмен поморщился, вспоминая египетские слова, — это, кажется, означает — «сделать мокрым»?
— Да, — усмехнулся Меджеди, — но ещё смысл — «уничтожить». Так говорят.
— Тебя и Анхнофрет защищает священное звание посла. Даже если бы мы в чём-то подозревали вас, не тронули бы. Напрасно ты оскорбляешь царя подобным недоверием, — с нажимом повторил Эвмен.
Меджеди помолчал немного.
— Полгода назад, на Алаши, довелось мне пить с одним из ваших… Запамятовал имя. Зачем-то мы испортили доброе финиковое вино, плеснув в него воды. Он рассказал мне, что у вас, у македонян, в ходу обычай. Если посол чем-то вам не угодил, вы бросаете его в темницу, а то и предаёте смерти.
Эвмен нахмурился.
«Запамятовал имя? Врёшь. Всё ты помнишь. Говорить только не хочешь».
— Так, бывало, поступали эллины. Посол не имеет адейи, неприкосновенности. Ею обладает керукс[26] враждебного государства, приносящий некое сообщение противнику. Но так у эллинов. У македонян иначе.
— Ты ведь эллин, достойнейший?
«Но каков старый пень!» — восхитился Эвмен, — «палец в рот не клади».
— Ты весьма недурно разобрался в наших делах и языке, почтенный Меджеди, — отметил архиграмматик, — раз способен различать эллинов и македонян.
— О, ты преувеличиваешь мои способности, достойнейший Эвмен. Не думаю, что способен. Просто я любопытен. Скучно мне, видишь ли. Воевать с вами Величайший вроде раздумал. Анхнофрет тоже не до меня. Слоняюсь без дела по торговым рядам и веду праздные беседы со встречными. Да, я изучаю ваши языки и обычаи, но они столь схожи, что немудрено ошибиться. Иной раз собеседник толкует о сухом тростнике, а мне слышится в его речи дыхание смерти[27].
Эвмену стоило большого труда сохранить невозмутимость. Меджеди смотрел на него, прищурив правый глаз.
«Так, вот сразу две новости для тебя, господин архиграмматик. Сейчас они могли бы прочитать послания Аристомена на македонском, но уже поняли, что теперь он применяет другую тайнопись. Поэтому так легко сознаются, что прежняя ими вскрыта. Впрочем, её прочитал бы и ребёнок. Интересно, письма с сигмой они смогли прочитать?»
— Однако полагаю, почтеннейший, эллина от критянина ты легко отличишь даже в темноте? — с улыбкой поинтересовался Эвмен.
— Как знать, — ответил Меджеди, — я слышал, Знаменосца Неарха многие называют критянином, однако я, пожалуй, не решился бы утверждать, что вы с ним принадлежите к разным народам.
Эвмен раздражённо скрипнул зубами и тут же мысленно выругал себя за несдержанность.
— Я имел в виду, конечно же, хорошо знакомых тебе подданных Дома Секиры, а не уроженцев Крита, прошедших сквозь время с нашим войском.
— Ах, этих… — протянул Меджеди, — этих, разумеется, отличу. Думаю, и в темноте тоже.
— Анхнофрет рассказала, что вы следили за критянами, опасаясь за жизнь нашего царя. Признаться, такая забота весьма тронула меня… — при этих словах кардийца улыбка исчезла с лица Меджеди. Эвмен продолжал, — но появилось много вопросов без ответов. Не будешь ли ты любезен, почтенный, разъяснить мне кое-что?
— Если это будет в моих силах. Владычица Истин не одарила меня всеведением.
— Однако, как мне кажется, в нашем деле ты осведомлён о происходящем более меня.
— Как знать… Но говори, я слушаю.
Эвмен поморщился — в груди неприятно закололо. Несколько раз глубоко вздохнул.
— Меня расстраивает то, что вы, действуя нам во благо, избегаете откровенности, стремитесь всё сделать сами, да ещё и скрыть свою помощь. Будь ты на моём месте, разве не счёл бы подобное поведение подозрительным?
— Вне всякого сомнения, — ответил Хранитель.
— Так не лучше ли будет, если тень подозрения исчезнет с Дома Маат, рассеянная лучами Истины?
Меджеди чуть прикрыл глаза. Проговорил негромко:
— Абсолютной Истиной владеет лишь Прекраснейшая. Нам, смертным, её познать не дано. Смертные, сколь бы ни были мудры, способны одно и то же воспринимать по-разному. Я вижу по твоим глазам, достойнейший — ты уже о многом догадался сам.
— Уходишь от ответа? В этом деле, замалчивая то, что тебе известно, ты не на нашем пути ямы засыпаешь, ты роешь их себе. Ночью накануне покушения ты и Анхнофрет уже знали, что некий критянин-жрец встретился с неким эллином по имени Эвтипп, после чего поехал в Новые Амиклы. Анхнофрет сочла это достаточным для «плохого предчувствия». Я верю ей. Однако у меня, почтенный Меджеди, сейчас то же самое плохое предчувствие. Предчувствие того, что мне сказали полуправду, а другую половину пытаются скрыть. И мне очень хочется знать, почему?
— Имя эллина я услышал от Анхнофрет незадолго до нашего разговора.
— Допустим. Но ты всё ещё не ответил на главный вопрос. Почему полуправда?
— Как я уже сказал, Истина смертных может быть разной. Если то, что хорошо и правильно в нашем понимании, вы таковым не сочтёте, отношения между нашими царствами могут ещё более ухудшиться. Ранефер все свои силы прилагает, чтобы этого избежать.
— Его усилия достойны всяческого прославления. Однако не стоит додумывать, что у нас на уме и как мы поведём себя, узнав правду.