– Бери.
Она закурила, свернулась калачиком у Алексея под боком.
– Больно зла была на тебя тогда, оттого и плюнула. Пусть, думаю, мается она, как я намаялась.
– Чего это ты зла была? – без особого интереса спросил Алексей.
– Здрасте, – Лизавета выразительно хмыкнула, – он и не помнит! Ты, когда с Мугутдином подрался и тот тебя уволил, бешеный был, аж трясся. Мне мужички стукнули, что у вас там заварушка. Я дела побросала – и к сторожке. Гляжу, ты мне навстречу топаешь, глаза от злости белые. Ну я, на свою голову, попробовала тебя уговорить пойти к Мугутдину, повиниться, чтоб остаться на рынке.
– А я чего?
– Чего, говоришь? – Лизавета усмехнулась. – Отметелил за милую душу. Я потом два дня еле ноги таскала, спасибо, что не убил. Раззявый-то по сравнению с тобой – дитя малое. – Она глубоко затянулась и проговорила с грустью: – Потом еще мне Санек добавил, глаз изуродовал. Я сердитая была на мужиков, а на тебя пуще всех. Не стерпела… а надо было. Ты б меня сейчас не гнал.
– Да я тебя и не гоню, – вполне дружелюбно проговорил Алексей, на которого ее рассказ произвел впечатление. Сам он, хоть убей, не помнил ничего из того, что она говорила.
– Правда? – Морковка вдруг уткнулась носом ему в грудь.
Несколько минут они лежали молча, Алексей чувствовал ее горячее дыхание на коже. Потом Лизавета подняла голову, заглянула ему в глаза.
– Знаешь, какая у меня мечта? Самая-самая заветная?
Он покачал головой.
– Что б ты меня сюда, к себе… жить… Я б тогда, как верная собака, служила тебе.
– Зачем мне собака? – Алексей равнодушно пожал плечами.
– Ну не собака, рабыня. Стирала бы на тебя, готовила. Хочешь, выручку свою отдавать буду, а ты дома сиди, не работай?
– Ты это серьезно? – Он окинул ее насмешливым взглядом.
– Серьезно. Ты ведь болеешь, тебе отдыхать надо. Я ж понимаю…
– Чего ты понимаешь? – вдруг разозлился Алексей. – Дурь плетешь, слушать противно.
– Ладно, буду молчать, – покорно согласилась Морковка. – Это ж я так… мечтаю просто. Мечтать ведь не вредно, Лешечка.
– Глупые у тебя мечты. – Алексей докурил и, приподнявшись на локте, глянул на стоящий на столе будильник. – Смотри-ка, уже пятый час.
– А у кого они не глупые, мечты-то? – нараспев протянула та и сладко зевнула.
В коридоре протяжно скрипнуло.
– Кто это? – Лизавета удивленно подняла брови.
– Почем я знаю? – Алексей прислушался.
Раздались тихие шаги, хрустнул паркет.
– Ты чего, дверь не запер? – Морковка натянула до подбородка простыню. – Вот чучело!
– Заткнись. – Алексей подвинул ее, чтобы подняться. В это время дверь из коридора распахнулась.
На пороге появилась Ася – в глазах ужас, губы дрожат, руки, как у солдата, судорожно вытянуты по швам.
Он так и застыл на месте, предплечьем касаясь Морковкиной щеки.
– Леша… – тоненько сказала Ася и попятилась назад, в прихожую.
– Упс! – восторженно произнесла Лизавета. – Вот это ексель-моксель!
Алексей ткнул ее в бок, чтоб замолчала.
– Настя, ты… куда? Постой.
Ася продолжала отступать, не произнося больше ни слова.
– Настя! – повторил он громче.
– Вот что, ребятки, – Морковка решительно откинула простыню, – вы тут разберитесь меж собой, а я пока пойду, душ приму. – Она соскочила на пол и, нарочито вихляя тощими ягодицами, прошлепала мимо Аси в коридор. Громко щелкнула задвижка.
Ася вздрогнула всем телом.
– Настя, подожди, – попросил Алексей, – не надо так, сразу… дай я объясню!
Она отчаянно замотала головой.
– Да погоди ты, ну!
Ему было до чертиков стыдно разговаривать с ней так, лежа под одеялом совсем нагишом, аж в глазах начало рябить.
– Слушай, – тихо проговорил он. – Ты… это… отвернись на минутку. Я сейчас… все объясню, ты не уходи только, Настя! Не уходи, пожалуйста! Вон, в окошко глянь пока.
Ася смотрела на него, округлив глаза, будто перестала понимать человеческую речь.
– Ну же, Насть, как тебе еще сказать?
Она наконец неловко задвигалась, переступила с ноги на ногу, повернулась лицом к стене. Алексей мигом схватил со спинки стула джинсы.
Ася терпеливо стояла, секунду, другую, не шевелясь, упершись взглядом в старые, местами продранные обои.
– Все?
– Да.
Она обернулась. Он стоял прямо перед ней, старательно отводя глаза в сторону.
– Я могу идти?
– Нет. Это не то, что ты подумала…
– Правда? – Ее губы дрогнули в улыбке. – А что же?
– Ну, Насть… я имею в виду… это же так просто, ерунда. Само вышло, – Алексей почувствовал, что несет чушь, и умолк. Голову схватило с новой силой.
– Для тебя все просто, – со спокойной горечью сказала Ася. – Слишком просто. Так… не бывает у людей.
– Дура ты. – Перед глазами у него уже все плыло, силуэты знакомо сливались в одну зыбкую, дрожащую, многоцветную паутину. – Все так и бывает. По-твоему, я не человек? Сама виновата – знаешь ведь, тошно мне одному, худо. Знаешь и уходишь. Эх, Настя…
Она подалась вперед, губы ее шевельнулись. На мгновение Алексею показалось, что вот сейчас она обнимет его, прижмет его голову к своей груди, скажет, что простила.
– Настенька!
– Все сказал? – Глаза ее блестели, но слез не было. – Теперь дай мне. Если я и виновата, Леша, то лишь в том, что чересчур доверчива, воспринимаю всерьез все, что ты говоришь, а этого делать нельзя. Словам твоим цена копейка.
– Неправда!
– Правда, Леша, еще какая! Ты глянь, в кого превратился: существуешь звериными инстинктами, захотел – дал в морду тому, кто чем-то не понравился, захотел – позволил любой… не буду говорить вслух… затащить себя в койку. Так только в лесу живут: плодятся, размножаются, друг другу глотку зубами рвут и ни о чем не думают.
– Замолчи! – повысил голос Алексей. – Зачем ты так, Настя, зачем? Ты же знаешь…
– Что знаю? Опять болезнью своей будешь прикрываться, ранениями, контузией? Хочешь, чтоб тебя вечно жалели, все тебе прощали – удобно, ничего не скажешь! Особенно для того, чтобы водить за нос идиотку вроде меня.
Он почувствовал, что теряет контроль над собой. Слова, которые она говорила, казались несправедливыми, такими до ужаса обидными, что хотелось одного: любой ценой заставить ее замолчать, прервать поток обвинений, оправдаться.
– Настя, перестань, прошу тебя!
– Не перестану! – На ее щеках вспыхнули два неровных, ярко-бордовых пятна. – Не перестану!! Я… да я презираю себя за то, что связалась с тобой. Ребенка до слез довела, бросила его дома на больную старуху, чтобы сюда, к тебе прибежать. Так мне и надо, твари! Поделом. Впредь будет наука.
– Хватит! – Он схватил ее за руку, со всей силы рванул на себя. – Хватит, кому говорю! Прекрати!
Ее лицо на мгновение исказилось от боли, но тут же снова стало гневным и яростным.
– С собакой своей так разговаривай, понял? Только и слышала от тебя: «Встань! Сядь! Иди! Замолчи!» И мне, дуре, это даже нравилось! – Она рассмеялась, звонко, с издевкой, глядя прямо ему в лицо. – Все, с меня довольно. Я твоей крутостью сыта по горло. Прощай. – Ася дернула руку, пытаясь освободиться.
– Никуда ты не пойдешь! – заорал Алексей, не выпуская ее кисть. – Никуда, я сказал! И рот свой закрой, а то плохо будет.
– Ага. – Она понимающе кивнула, продолжая улыбаться. На лице ее не было и тени испуга. – Конечно, это мы умеем как нельзя лучше. Когда сказать нечего, проще всего работать кулаками. Я тебя правильно поняла?
– Заткнись!! Сейчас же!!!
– Не заткнусь. Ну, давай, попробуй, ударь меня! Давай!
– На-стя!
– Герой! – презрительно проговорила Ася. – Дурак ты пьяный, а не герой. Ухватил?
Пляшущая паутина перед глазами внезапно разорвалась на множество мелких кусков. Алексею показалось, что он ослеп, но как-то странно: кругом была сплошная чернота, и лишь в самом центре до боли отчетливо белело лицо, красивое и холодное, как маска. Оно казалось совершенно каменным, неподвижным, мертвым. Оно заслоняло от него Настю, живую, настоящую, с теплым, ласковым взглядом, со слезами на глазах, дрожащими мягкими губами. Его Настю, такую желанную, единственную, самую близкую и драгоценную.
Надо было разбить эту застывшую маску, раскрошить ее на мелкие черепки, пробиться сквозь них к свету, обрести покой.
Он прицелился и нанес удар по белому камню. Он ожидал боли, какая бывает при соприкосновении с твердой поверхностью, но ее не было. Сжатые в кулак костяшки пальцев ощутили что-то мягкое, податливое, беспомощно-беззащитное. Белое окрасилось красным, по подбородку маски быстро потекли тонкие струйки, извиваясь и сплетаясь между собой.
Слух Алексея различил тихий и странный звук: будто кто-то рядом с ним не то охнул, не то вздохнул. Он озадаченно глянул на свой кулак – на нем была кровь. Настоящая, человеческая, которую он видел множество раз, и ее невозможно было высечь из холодного камня.
Алексей в ужасе зажмурился. Потом медленно приоткрыл глаза. Перед ним темнела пустая стена. Он перевел взгляд ниже, еще ниже: Ася сидела у его ног, на корточках, сложенными лодочкой ладонями пытаясь прикрыть нижнюю часть лица. Красные струйки бежали сквозь ее пальцы, капая на пол.
Алексей как подкошенный рухнул на колени.
– Настя. Господи, Настя! Что я наделал.
Он хотел дотронуться до нее, но не посмел. Только глядел, как тщетно она старается остановить текущую из носа кровь.
– Настя. Прости меня. Я… – горло перехватил спазм. Говорить стало невозможно.
– Это ты меня прости. – Ее голос звучал глухо из-под ладоней, прикрывавших губы. – Можешь… дать что-нибудь?
– Что? – от страха и боли он ничего не понимал.
– Тряпку какую-нибудь, платок.
– Да, сейчас. – Алексей вскочил, бросился к комоду, вытащил оттуда первое попавшееся под руку полотенце. – Надо намочить. Я мигом.
– Не надо. – Она протянула руку. – Дай сюда.
Ткань сразу окрасилась алым. Ася вытерла ладони и, опираясь о стенку, медленно поднялась на ноги. Он стоял рядом и смотрел на нее, не решаясь сделать хотя бы шаг.