Польские таборы огласились громкими выкриками, пьяной пальбой в воздух, смехом и бранью. Поляки праздновали победу.
Дороже золота(1611. Июнь)
Король Сигизмунд, который, казалось бы, должен был более всех упиваться победой, в общем веселье не участвовал. Будто оглушенный, сидел он в своем тесном зимнем домике, так и не переселившись в летний шатер. Да, он взял ненавистный город, уничтожил его гарнизон и жителей, как и мечтал. Был взят в плен раненый воевода. Шеин сдался в последние минуты — чтобы сохранить жизнь жены и детей. Шпагу не отдал, выкинул в бойницу, мерзавец. Потом ее искали, но, конечно, не нашли. Ничего, теперь-то Сигизмунд отплатит ему за эти без малого два года. Уж придумает, как отплатить!
Удалось захватить еще одного важного пленника — местного епископа, что за все это время так и не удосужился вразумить смолян сдаться, как должен был бы велеть ему долг благочестивого пастыря. Ересиарх-ортодокс[125] сам вышел из полуразрушенного храма навстречу полякам, ведя за собою горстку чудом уцелевших после взрыва людей. Осенил их крестом, и они куда-то ушли. Что сталось с отважными воинами короля? Почему они не разделались с русскими? Отпустили даже женщин… Ищи их теперь, свищи… Но проклятого еретического епископа все же привели к королю.
Однако его величество не чувствовал радости победы. Его величество был мрачен. И тем мрачнее становился, чем меньше жидкости оставалось в бутыли толстого зеленого стекла, стоявшей перед ним вместе с любимым венгерским фужером.
Когда проклятые русские взорвали пороховые погреба и подземелья обрушились, король утешался тем, что золото не могло сгореть и не могло разлететься. План был в его руках, весь. Три сотни обозных в нужном месте разбирали завалы. И что же? Наконец из-под битого кирпича показались обломки каких-то сундуков. Вот оно!
Сигизмунд в окружении свиты стремительно прибыл на место, чтобы лично принять драгоценную находку. Увиденное не вдохновляло.
Его воины молча и уныло ковырялись в грудах битого кирпича, раздраженно пиная ногами то, что под ними нашли. Среди руин и разбитых ларей валялись десятка два обгорелых старинных книг, три-четыре несгоревшие фолианта, да еще обрывки каких-то свитков.
— Что это такое? — внезапно поперхнувшись, хрипло спросил Сигизмунд.
Никто не мог ему этого объяснить.
Лишь явившийся по приказу его величества Мальтийский кавалер Новодворский, осмотрев книги и еще раз взглянув на злосчастный рисунок с рыцарем и красным крестом, пояснил:
— Ваше величество, меня, как видно и вас, ввела в заблуждение легенда о золоте тамплиеров. Признаюсь, мой орден тоже много лет ищет его. Мы тоже полагали, что золото может быть здесь. Ошибку я понял, когда внимательно осматривал снаружи то, что осталось от корабля, который спустя несколько минут взорвали вместе с нашими воинами. Тот галеон никогда не плавал. Это просто макет, вероятно, сделанный по прихоти кого-то из здешних князей давным-давно. Увидал где-то рисунок европейского судна, вот и захотел такое, хотя бы и ненастоящее. А крест… На рисунке видно плохо, но вот, посмотрите, тот же рисунок, только крупнее, здесь — на крышке сундука… Это не крест тамплиеров. Такой формы кресты рисовали госпитальеры,[126] этим знаком нередко помечали на титуле или обложке старинные труды, посвященные медицине. В этих сундуках, видимо, и были собраны такие книги. Возможно, они хранились в библиотеке русского царя Васильевича, которого московиты прозвали Грозным, а в Смоленск попали вместе с прежним воеводой — он, говорят, когда-то был сподвижником царя… Так или иначе, ваше величество, но, я полагаю, никакого золота тамплиеров здесь нет — и никогда не было. Сказки это все.
«Нет денег — нет швейцарских войск», — припомнилась тут королю постыдная для конфедерации кантонов поговорка. Нет денег — нет немецких войск. Нет венгерских войск. А также нет польских и литовских войск. Завтра его армия узнает, что ей не заплатят. Что жалкая рухлядь, награбленная в полусожженных теремах, — это все, что солдаты получат за два года мучительного стояния под Стеной. Наволочки. Почему-то Сигизмунду вспомнилось это русское слово — они получат по паре наволочек-поволочек… и пододеяльников-подплинок из смоленских сундуков. И все.
Но, по крайней мере, этот наглый немецкий полковник не придет опять скандалить. Уже после падения крепости, когда Вейер в окружении своих пехотинцев шел вниз по главной улице Смоленска, ведущей точно с юга на север, ловко пущенная кем-то, как доложили Сигизмунду, «из последних московитов» арбалетная стрела угодила ему прямо в глаз. Как называется такая стрела? Ах, да — болт!
Сигизмунд одиноко сидел у открытого окна в своем маленьком зимнем домике, пил водку и запрещал себе думать. Думать о том, что сегодня русские одержали над ним победу.
В залитом луной небе за окном по-прежнему четко рисовался подсвеченный багровым заревом силуэт черного двуглавого орла над Фроловской башней.
Последнее венчание(1611. Июнь)
В это самое время старец Савватий и Александр, точно так же, как это было утром, сидели рядом на ступенях Соборной горки. Город опустел, и обоим уже нечего было бояться. Да они и не боялись.
Белый сокол впервые за все время спустился, сел неподалеку, посмотрел, а потом взял вдруг — и одним взмахом крыла опустился на Санькино плечо. Мальчик замерев, все же решился коснуться рукой его перьев. Но погладить не осмелился. Сокол тронул клювом щеку мальчика, расправил крылья, шумно хлопнул ими — и улетел.
— Слышь-ка, отче, а что я видел, — рассказывал Санька, не зная, поверит ли ему старец. — Я почти досюда добежал, когда громыхнуло. Потом уже понял, что это Гриша сделал, я слышал, как воевода ему говорил — нельзя, мол, чтоб порох захватили. А тогда меня ка-ак стукнет, я и сомлел. После чувствую, меня кто-то тащит — из-под кирпичей вытаскивает. А мне гудит все в голове — и глаз-то не открыть. Ну, этот кто-то голову мне приподнял, водой поит. Я открыл глаза. Вижу, а надо мной Гриша стоит и улыбается! Он ведь год не улыбался, слышь, отче! Думаю, это он уж ангелом стал… Так ведь?
Схимник слушал, качая головой.
— Может, оно и так. Только вряд ли ангел стал бы тебя водой поить. Не похоже. Может, ты видел кого-то другого?
— Нет! Это Гриша был. А потом он как будто пропал, а я стал смотреть кругом — одни мертвые лежали. И вдруг сверху стали спускаться… огромные такие, светлые и все светились. Крылья широкие-преширокие. Спускаются, людей лежащих за руки берут, и те за ними взлетают. Уж не в крови, не в копоти, такие же светлые… Не веришь?
— Верю, — схимник посмотрел на небо. — На небеса ушли рабы Божии, града Смоленска страдальцы и хранители! А я вот, — он положил руку на лежавший рядом узел, в котором угадывались очертания книг, — вишь ты, успел из-под завалов часть здешнего сокровища спасти. Пришел, поглядел — не золото там, книги. И какие, Саша! Гиппократ, Диоскорид, Катон, Парацельс, Авиценна, лучшие лекари, кои на земле Божьей жили. Из современных есть — вот, глянь, полезный нынче труд — Парэ «Методы врачевания ружейных ранений», еще — вот из какого-то восточных стран врачевателя выписки — называются «Основы фармакологии». А вот и наши, травнички мои разлюбезные. Вот еще на русском — «Измарагд», «Златая цепь» «Прохладный вертоград»… Какое богатство! Ты и не слыхал про таких. Но наступит время, и эти их труды научат людей, как самые страшные хвори лечить. Врачи по ним учиться будут. И когда-нибудь, уж поверь старику, они будут стоить много крат дороже золота, кабы оно и столько же весило! Жаль, мало что уцелело…
— А самого золота, значит, и не было? — разочаровано спросил Санька.
— Ведь для чего крепость была построена, — продолжал Савватий, словно не слыша Саньку, а продолжая рассказывать кому-то другому, — такая могучая, что два года ее покорить не могли? Царь собирался расширять Россию на запад, возвращать Белую и Малую России, двигаться дальше… К большой войне с Европой готовились, ожерелье русское собирать. А из Европы чума и мор всегда к нам приходили… Там, на западе, — «черная смерть», «красная смерть» до сих пор свирепствуют. Ох, как понадобились бы эти книги нам!
— А про нас… про нас тоже книгу кто-нибудь напишет?
— Про нас с тобой? Так мы люди незаметные, — усмехнулся старец.
— Нет! Про Смоленск, смолян-героев, про осаду и про оборону, про все, что было… и что стало.
— Да уж написано то было — владыкой Сергием. Только, боюсь, сгорели записи его, как и смоленское сокровище.
— Значит, нас забудут?
— Не забудут. Рать русская уже поднимается, а мы ей — пример. И книгу напишут. Нескоро только, лет через сто али двести, а то, мыслю, и позже — пообещал Савватий.
Юноша подумал — какое же это огромное расстояние во времени, если вся Смоленская оборона со всеми своими невиданными подвигами и невероятными событиями уложилась в два года… Но тут в темноте затрепетал свет, и Санька положил руку на рукоять своего заветного пистоля. Его вернул мальчику старец Савватий, но где нашел, говорить не стал. Отделался ухмылочкой: «Каков пан, таков и жупан».
— Не надо, Александр, — возразил инок. — Свои это.
В небе проблеснула луна, и их сразу узнали.
— Санька! — первой кинулась к ним Наталья. — Санечка наш живо-ой!
— Поори-ка еще, услышит кто — вот и мертвый буду, — попытался сохранить суровость Санька, но разглядев второго из подошедших, так и взвился, едва не кувырнувшись со ступеней:
— Фрицушка!
Майер на ходу подхватил его в охапку, прижал к себе, закружил. И вновь, почти без акцента, даже почти не смягчив упрямое «л», воскликнул:
— Слава Тебе, Господи!
— How many surprising meetings![127] — не напоказ прошептал Лесли по-английски, держа факел и с удивлением смотря на обнявшихся друзей.