Спустя час в королевском шатре состоялся военный совет. Войсковых командиров в шатре короля стало заметно больше. Все делали вид, что ничего не произошло. Перед креслом Сигизмунда замер в почтительной позе Жолкевский, но говорил он с жаром, придававшим еще больше величия его крупной осанистой фигуре:
— Я готов сей же час возглавить наши войска и двинуться к Москве. Бескрайние равнины дикой России станут свидетелями беспримерного мужества и полнейшего превосходства сил Европы, объединенных под священным знаменем вашего величества. Я вернусь с короной московских царей в моем походном ранце, чтобы положить ее к ногам вашего величества!
Сигизмунд взмахнул рукой, прервав тем самым поток красноречия своего военачальника, и язвительно осведомился:
— К Москве? Вы собираетесь идти к Москве, пан рыцарь гетман? Вы отказываетесь штурмовать Смоленск?
Жолкевский замялся:
— Но, мой милостивый король… Я полагаю, что осада города может оказаться эффективнее его штур…
— Осада?! — раз придя в раздражение, Сигизмунд уже не мог успокоиться. — Пан гетман всерьез предлагает длительную осаду? Или вы не верите в свою… в нашу фортуну? И в то, что с нами Господь и Пресвятая Дева?!
— Ваше величество! — воскликнул уязвленный гетман. — Я объехал весь Смоленск, все видел своими глазами. Я отправлял разведчиков, изучал фортификации и советовался со знатоками таких дел. Это очень хорошая крепость, возможно, самая новая в Европе, возможно, одна из лучших в Европе, и я не думаю…
— А у меня есть другие планы, пан гетман! И кроме того, мы здесь не в Европе! — Сигизмунд хотел вскочить с кресла, однако запутался в складках алой бархатной мантии, надетой поверх стальной, с золотыми насечками кирасы. — A, niech cie piorun trzasnie![64] Дайте кто-нибудь руку! Так. И отстегните, пес вас сожри, эту тряпку, чтоб я мог выбраться из нее и сесть!.. Так вот. Мы не в Европе, пан гетман, мы в диком краю, населенном злобными нелюдями. На что они могут быть способны?! Думаете, это крепость? Да у них наверняка все сделано… как это они говорят… на слюнях!
— Русские говорят «на соплях», — осмелился поправить короля Жолкевский. — Я был бы рад ошибаться. Но я сам объехал крепость и убедился…
— В чем вы могли убедиться, озирая эту громадину снаружи? — взревел Сигизмунд. — Можно подумать, нет других возможностей взять Смоленск, кроме как снаружи… Все, пан рыцарь! Я высказал свою королевскую волю. Штурм. Это дело рыцарства. Осада — удел трусов! Кстати, — Сигизмунд обернулся к писарю, незаметно сидящему за столиком в углу шатра: — запишите это для хроники. Неплохо сказано… Итак — штурм! Завтра с рассветом прицельным пушечным огнем нужно вышибить пару крепостных ворот…
— Это невозможно, ваше величество! — решился прервать короля гетман. — Враг предусмотрел такую возможность, перед каждыми воротами выстроены бревенчатые срубы. Они заполнены землей, и, чтобы разрушить такой сруб, понадобится бить по нему из пушек несколько дней. У нас не хватит ни ядер, ни пороха… точнее, их потом не останется на другие боевые действия. К тому же ворота расположены не спереди, а сбоку башен: чтобы их снести, надо стрелять вдоль стены. А это невозможно, мой король.
— Тем лучше! — Сигизмунд смутился, но лишь на мгновение. — Тогда — ночь, и тогда — петарды. Это будет эффектно! Переносим штурм на эту же ночь. Итак, петардами взрываете двое ворот! Какие — сами выбирайте. И начинается атака. С двух сторон, двумя колоннами в ворота врываются лучшие роты. Это дело я доверяю моим немцам и… возможно, этим рубакам венграм — у них отличный напор. Затем двинутся наши конные хоругви. Мы захватываем крепость, и я даю моим воинам день на добычу. А на другой день мы выступим на Москву. Путь будет свободен, сзади нам никто уже не сможет угрожать… Ваша милость пан гетман, я назначу вас начальником здешнего гарнизона. Через две недели я надену варварскую корону русских царей. Только надо не позабыть как следует протереть ее розовой водой с уксусом. Все. Кстати, про уксус — тоже запишите.
Опытный Жолкевский, наделенный даром дипломатии не менее, чем воинским талантом, понял, что возражать смысла не имеет. Подступив к стоявшему подле кресла походному сундуку с разложенным на нем планом, он дважды ткнул в него булавой.
— Тогда вот здесь. Копытицкие и Авраамиевские ворота.
— Позвольте, ваше величество! — это произнес полковник-немец, до сих пор хранивший молчание. Фриц уже знал этого человека, офицера звали Людвиг Вейер.
— Что еще? — нетерпеливо обернулся в сторону немца король.
— Я хочу сказать, ваша милость, что подобный план штурма весьма опасен. Даже если бы ворота были расположены спереди башен, мы бы не смогли до них достать. Упомянутые его милостью паном гетманом русские оборонительные сооружения могут не только воспрепятствовать пушечному обстрелу ворот. Они также перегораживают подступы к ним и позволяют обороняющимся вести фланкирующий[65] огонь. Кроме того, готовые к штурму войска не увидят за этими заграждениями — действительно разрушены ворота или нет. Тем более в ночное время суток.
— Можно подать сигнал к наступлению с помощью горна, — подал голос Фриц. И неожиданно добавил: — Я готов это сделать.
Он впервые в своей армейской карьере присутствовал на столь высоком совещании, и ему не нравилось здесь буквально все. Фриц как-то очень остро почувствовал, что за любым неправильным решением — кровь и смерть простых солдат. Точно таких же, каким до недавней поры был он сам. А откуда взяться решениям правильным, если командующий никого не слушает, а сам уперся как баран? Собственный порыв удивил Фрица, но был совершенно естественной реакцией профессионала.
— Видите? — Сигизмунд гневно обвел взглядом собравшихся. — Видите, какую отвагу проявляет этот молодой офицер? Вперед, мой верный как вас там зовут… мой верный германец! Вам не терпится проявить себя в деле, — вперед же! Вперед!
— А вы представляете себе, каковы будут потери? — позволил себе чуть повысить голос полковник Вейер. — Двигаться нашим частям придется в узком пространстве между стенами и защитными срубами. Пространство хорошо простреливается. Мои воины — люди отважные, они, если нужно, пойдут на смерть… Но — ради чего? Даже если ворота удастся взорвать, нас встретят таким огнем, что войти внутрь крепости смогут лишь единицы. А там — между прочим, есть еще гарнизон.
— Какой еще гарнизон? — король вновь вскочил и уже всем корпусом повернулся к полковнику. — Мне все известно про их гарнизон. Причем, поверьте мне, уже давно. Две сотни дворян, годных к бою, да триста аркебузников… как их там называют — стрьельцы? Главные силы давно выведены из крепости. Ну, понабирал еще этот их воевода из деревень всякий мужицкий сброд…
— Я воевал в армии Якоба Делагарди[66] и знаю, как умеют сражаться их ополченцы, ваше величество. Они весьма упорны, особенно в осадах. Я присоединяюсь к прежнему мнению пана гетмана: штурм без серьезной подготовки очень опасен.
— То есть вы не хотите вести своих людей в атаку? — сдвинул брови Сигизмунд.
— Отчего же? Вы нам платите — и приказываете. Прикажете, и мы пойдем, — Вейер был невозмутим. — Но, чтобы не быть повинным в гибели моих людей, я, с вашего позволения, сам пойду к воротам с петардой. У меня есть опыт подрывных работ. Горнистом возьму одного из своих солдат. А этот храбрый офицер, — Клаус повернулся к Фрицу, — пусть идет к другим воротам. Два немецких офицера на одни ворота — слишком много чести для русских.
— С Фрицем пойдет пан Новодворский, — король кивнул на стоявшего в стороне молодого стройного поляка, плащ которого украшал крест Мальтийского ордена. — В его отваге я не сомневаюсь. Вот так! На самое опасное приключение идут самые лучшие и самые храбрые… — король покосился на кавалера: — И самые знатные! Нам, монархам, жаль каждого нашего подданного, каждого солдата. Хотя солдат, к счастью, у нас много, а убудет — ничего. Бабы еще нарожают… Вот так! Вы пишите там, черт возьми, или спите!? — обернулся король в сторону скребущего бумагу писца. — Сегодня великий исторический день! Возможно, именно в этом шатре рождается величайшая христианская держава мира, господа! Здесь и сейчас!
— Так вот, я отвлекся… В самое опасное место мы направим сегодня самых смелых и самых благородных! Соль нашей великой армии, командиры, капитаны, полковники! Их непоколебимое рыцарское мужество — залог того, что с этой авантюры они, исполнив свой долг, вернутся невредимыми и станут примером, образцом для подражания для каждого солдата и офицера!
Адъютант его величества на этих словах стыдливо потупился. Сташевский знал, что Сигизмунд опять начал пить с утра. К счастью, пока только вино…
Фриц этого не знал, и ему стало как-то совсем муторно. В душу закралось нехорошее предчувствие.
— А изготовить петарды я прикажу французскому инженеру… где он, кстати? Еще не пришел? Быстро пошлите за ним! Зачем я его нанимал?! Нужны мощные заряды, которые обратят русские ворота в щепки!
И, понизив голос, словно самому себе, король добавил:
— А наш… друг в крепости, возможно, сделает нашу задачу еще более легкой…
…Вот так и вышло, что, получив королевский приказ, Фриц решил для начала издалека осмотреть ворота в Авраамиевской башне. Но понял, что придется перебираться через речку и проводить разведку по всем правилам. С того расстояния, на котором он находился, с другого берега Днепра, Майер видел лишь верхнюю часть нужной башни — и то сбоку.
Зато прекрасно был виден большой черный двуглавый орел над самой высокой башней как раз посредине стены, обращенной к реке. Несмотря на то, что крепость была окружена неприятелем, орел взирал на немца с надменным достоинством.
Позади послышалось шлепанье лошадиных копыт по пеплу, и капитан обернулся. К нему подъехал тот самый французский инженер. Фрицу в течение похода от Вильно к Смоленску доводилось видеть этого человека: лет за сорок, высокий, поджарый, с длинными тощими ногами и еще более длинными руками, которые, когда он шел, болтались на уровне колен. При этом у него было узкое вытянутое лицо, обрамленное жидкими пепельными волосами и украшенное сверху лысиной.