До ворот оставалось всего два-три десятка шагов. Абсолютная тишина и темнота вокруг, казалось, поглотили весь мир.
— Дайте, прошу вас! — впервые за все время Новодворский открыл рот. — Не могу больше лежать в этой грязи… — прошипел он Фрицу в ухо и забрал мешок. — Все, я пошел.
Мальтийский кавалер мигом извлек три петарды. Луазо все-таки сделал для каждой свой фитиль, но короткий. Щелкнуло огниво, вспыхнувший фитиль осветил под воротами согнувшегося в три погибели Новодворского, затем вспыхнул второй… Третий не загорался, должно быть, поляк все же ухитрился уронить конец фитиля в лужу.
— Назад! — крикнул во весь голос Фриц, и Новодворский выскочил из арки ворот.
Выстрел, грянувший из нижней бойницы, ушел в пустоту ночи. Оба успели упасть плашмя на землю, чуть не добежав до бревенчатого сруба. Грохот взрывов, слившихся в один, на несколько мгновений оглушил обоих.
Фриц поднял голову и увидел, что одна из створок ворот разбита в щепки и за нею клубится дым, вторая висит на одной петле.
— Сигнальте! — завопил, вскакивая, Новодворский.
Майер привстал на одно колено, поднес к губам горн и, что есть силы, дунул. Но вместо сигнала услышал лишь глухое сипение.
«Грязь! — с ужасом понял он. — Мы берегли фитили, а горн забился грязью!»
— Сигнальте же! Сигнальте! — вне себя вновь закричал кавалер. — Вас что, контузило?!
Поляк вырвал горн из рук капитана. Горн захрипел.
— Матка Воска! Проклятие!
Вслед за именем Божией Матери у мальтийского кавалера вырвалась целая кавалькада непристойнейших ругательств, и он во весь дух припустил прочь от ворот, из которых так никто и не показался, словно осажденные специально приглашали неприятеля «в гости».
Фриц понимал: ему тоже нужно бежать, и как можно скорее. Он поднялся во весь рост, шагнул к бревенчатому срубу… и вдруг понял, что непроглядной дождевой тьмы кругом больше нет.
Все пространство над Авраамиевскими воротами и земля вокруг них озарились ярким светом. Майер обернулся. Между зубцами восточной крепостной стены, на всем ее протяжении, единовременно запылали огромные факелы. Длинные бревна, концы которых были обмотаны пропитанной смолой паклей, выдвинулись вперед в считанные мгновения. Над стеной, казалось, зависло в воздухе множество костров. И, словно при дневном освещении, стала видна замершая на крутом склоне армия — отборные части немецких наемников, готовые по сигналу горна броситься на штурм.
— Па-а-а-ли! — прокатился над стеною крик.
Ему ответил грохот сорока с лишним пушек, расположенных на разных уровнях, в разных бойницах, но сейчас нацеленных в одном направлении — на склон, на вражеское войско.
Фонтаны огня, облака дыма, алое зарево над стеною! И всплески земли в тех местах, куда ударили ядра. Адский грохот заглушил единый человеческий вопль.
При ярком свете пылающих факелов было видно, как взлетают в воздух человеческие фигурки, нелепо взмахивая руками и ногами, сгибаясь, распластываясь, исчезая в клубах дыма. Взвивались на дыбы лошади, падали, сминая всадников, обезумев, неслись навстречу огню и грохоту, потому что там, куда падали ядра, было еще страшнее. Люди, те, кого не накрыл залп, бросались в разные стороны, некоторые валились ничком на землю, пытаясь вжаться в нее, будто это могло спасти от рушившегося сверху металла и огня.
— Па-а-а-ли! — вновь загремело со стены. И громом отвечали пушки.
Человек, командовавший огнем, стоял на крепостной стене во весь рост, озаренный пламенем факелов, сверкая стальной чешуей кольчуги на фоне налитых огнем грозовых туч, будто какое-то языческое божество. Взмахом руки со шпагой он подавал сигнал к залпу.
«А ведь отсюда можно попробовать его достать! — подумал Фриц. — Ишь ты — встал, как на параде… Новичок, видно. Нет, любезный, это ты зря!»
Он вытащил из-за пояса пистоль, прищурился. Умом Майер понимал: ничего не изменится, если сейчас он сможет снять со стены командира пушкарей. Его заменит другой, зато самого стрелка тут же заметят — видно его сверху должно быть как на ладони, просто сейчас русским не до него, и их ядра летят над его головой…
Но не это — не только осторожность — но и что-то другое заставляло его медлить. Много раз Фриц оказывался на выстрел от врагов и много раз ухитрялся остаться невредимым — пуля быстра, но глупа. Однако он смотрел на русского командира, и ему все больше казалось, будто он знает этого человека. Лица он разглядеть не мог. И все же Фриц был уверен: они встречались.
«Господи, да ведь это же Григорий! — вдруг дошло до Майера. — Разрази меня гром! Его голос… Вот уж встреча так встреча!»
Немец опустил пистолет. Нет, он не выстрелит в Григория. Возможно, случится так, что судьба сведет их в бою лицом к лицу, тогда выбора у обоих уже не будет, но сейчас, у него, Фрица, выбор есть!
Он отвернулся и заспешил прочь от стены, пока его и в самом деле не подстрелили.
А вслед ему вновь летел крик Григория:
— Па-али-и!
И опять взметающиеся сполохи пламени, дым и тяжелые тучи, багрово отражающие огонь. И опять впереди, теперь уже совсем близко, мечутся в огне и дыму темные человечки, храпя, носятся лошади, и под ногами тех и других мокрая земля тоже кажется багровой, как и мрачное небо.
Пехотинцы и кавалеристы падали десятками, разлетались, разорванные на части. Кто-то корчился в агонии, кто-то пытался вскочить в седло своего обезумевшего коня, чтобы скакать прочь.
Издали, из задних рядов пехоты вдруг прозвучала совершенно безумная команда: «В атаку!». И задние ряды покорно дернулись вперед, пытаясь соблюдать строй, но навстречу им отшатнулась волна бегущих, едва не смяв и не опрокинув стоявшие следом конные хоругви.
— Сто-о-ой! — орал какой-то польский офицер, силясь удержаться в седле и обуздать своего коня. — Стойте! Развернуться! Наступать!
Вновь грохот пушечного залпа потряс небо и землю: на этот раз ядра полетели дальше, накрывая кавалерию.
И вот уже другой офицер (а может, и тот же?) закричал, надрывая голос, ибо более сам себя не слышал:
— Отступать! Кавалерии отступать! Отступать!!!
Один залп следовал за другим. Немеркнущее зарево пушечного обстрела озаряло округу.
— Пушки — впе-е-е-ред! — вновь раздалось позади рядов атакующих, вернее, теперь уже отступающих. — Кавалерии и пехоте отступить! Пушки, огонь!
Пехота бежала со склона, оставив на нем множество тел. Кавалерия тоже ринулась вниз, пытаясь сохранить какой-то порядок в своих рядах, однако возбужденные, испуганные кони плохо слушались своих всадников. Они натыкались друг на друга и сминали пехотинцев.
Между тем, выдвинувшись на рубеж огня, польские канониры зарядили свои мортиры и ударили в лад с русскими пушками.
Но ядра из непристрелянных мортир, дай Бог, попадали в стену и лишь крошили кирпич, оставляя в могучей толще мелкие выбоины. Несколько шальных ядер, однако, все же залетели по параболе внутрь крепости, к подножью стены, прямо туда, где посадские бабы бинтовали раненых. И вот — первые несколько окровавленных тел пришлось оттаскивать в сторону, чтобы потом унести, отпеть и похоронить первых смолян, с которых пошел отсчет. Первый отсчет жертвам обороны Смоленска.
Фриц добрался до своей роты, когда та уже отступила из самой опасной зоны обстрела. Часть его людей стояла, опустив оружие, бессмысленно наблюдая за происходившей на их глазах бойней. Другие без всякой цели стреляли в направлении стены.
Его величество пребывал в ярости. Из двух ворот подорваны лишь одни, сигнал вовремя не подан, атака не началась, — и вот его воины гибнут под обстрелом, а мортиры не могут даже посшибать со стен засевших там варваров!
Выслушав весь поток красноречия Сигизмунда, Майер кратко объяснил ему то же, что за полчаса до того пытался объяснить вернувшийся раньше Новодворский — отчего не прозвучал сигнал горна. Но, в отличие от Мальтийского кавалера, капитан многое добавил и прежде всего заметил, что даже осуществись атака, она была бы обречена на неудачу. Это была ловушка. Их ждали, специально готовились встретить, и, возможно, счастье, что передовые части не пошли вперед: успей они добраться по сигналу горна до стены, потери были бы несравненно больше.
— Хорошо, — сжав зубы, выдохнул король. — Но мы уже начали штурм и не можем теперь отступить. Что сейчас нужно сделать?
— Прежде всего, построить шанцы[69] для мортир, — моментально ответил Фриц. — Но рассчитать, где их поставить, мы сможем только утром. А сейчас необходимо убрать те части, что еще остаются вблизи стен. Уберите людей из-под огня, ваше величество!
— Хорошо, — с холодной яростью повторил Сигизмунд. — А дальше?
— Дальше я бы посоветовал отказаться от неподготовленного штурма. Мы понесем ничем не оправданные потери.
— Согласен, — откуда-то явился Вейер, весь вымазанный землей и почему-то в разных сапогах — черном и желтом. — Если бы можно было вообще обойти этот город стороной, толку было б больше, ваше величество.
— Да вы трусы! — временная покладистость Сигизмунда тотчас исчезла. — Я не потерплю такого позорного отступления. Этот город бросил мне вызов, я заставлю его и всех, кто в нем, за это ответить. Где этот чертов француз? Инженер? Как всегда где-то шляется! Пускай руководит сооружением шанцев! Офицерам проверить войска и подготовить их к новому штурму. Осадные лестницы, все, что необходимо, держать наготове… Я утоплю варваров в их вонючей крови!
Он вскочил с услужливо положенного на землю седла, которое в этот раз заменяло его роскошный походный трон, и топнул ногой, отчего в стороны полетели брызги грязи.
Город и война(1609. Сентябрь)
У моей Лушечки
Сладки пампушечки!
На воскресение
Жду угощения!
Ай, люли-люлечки,
Ай, гули-гулечки,
Совсем нет моченьки
Ждать темной ноченьки!