Всех, кого специально не обучали стрельбе, вооружали теми предметами… к которым руки мирных ополченцев были не просто привыкши сызмальства, эти предметы, ставшие по предложению Шеина самым необычным оружием, были не менее естественным продолжением руки ополченцев, чем меч — у рыцаря, сабля — у казака или лук — у татарина.
Крестьянин сызмалу привыкал работать топором, косой и цепом — это оружие он в «интересных отрядах» и получал. Попробуй шпагой одолеть мужика с саженной остро заточенной косой! Тут нет никаких дуэльных правил: неверный шаг — и враз останешься без ноги. А получить со стены по голове цепом на длинной ручке? — выйдет пострашнее чем плашмя шпагой. Посадские плотники получали в руки по два топора: большой боевой, коим они шутя прорубали кирасу, и малый метательный — его посадские на учении на спор с двадцати шагов метали во вкопанные столбы, бывало, что расщепляя столб пополам. Кузнецы с подмастерьями выбирали оружие себе по руке, и некоторые предпочитали привычный почти пудовый молот, сбивавший с размаха лошадь на полном скаку. В общем, шеинское ополчение представляло собой на стенах грозную силу.
Вернемся же к плану трех полководцев. Итак, продолжал Шеин свой рассказ владыке Сергию, наживку Сигизмунд заглотил — и, как надеялись «заговорщики», надолго — до зимы завяз под Смоленском. Самая страшная угроза для существования страны — прямое нашествие большой европейской армии — была предотвращена. Теперь Шеину оставалось только держаться.
Второй участник «замысла», воевода Федор Шереметев, усмирив мятеж на нижней Волге, поднимался с юга, пополняя свое войско. — Понизовую рать русскими добровольцами и черемисами, чувашами, мордвой, башкирами. За Шереметева воевали даже вечно непокорные ногайцы. Присланный им отряд помог отстоять Нижний Новгород. Были отбиты у мятежников Чебоксары и Свияжск, Муром и Касимов, очищен Владимир, получил подкрепление Ярославль.
А от Новгорода Великого, с севера навстречу спускался с новгородцами, псковичами, вологжанами и союзниками-шведами Скопин. Его слава, родившаяся еще с победой над разбойником Болотниковым, росла с каждой освобожденной местностью.
Скопин применял тактику, за которую поляки отказывали ему в рыцарстве и которую сами почему-то называли «голландской». На самом деле ближе всего она была к действиям легионов Древнего Рима. Это была тактика передвижной крепости — «гуляй-города». Скопин не атаковал в лоб, обманными вылазками выманивал врага на удобную позицию, и далее всячески провоцировал на атаку. Вражеская конница неслась на слаженно отступающих ратников Скопина, кои отходили шаг в шаг, ощетинившись длиннющими в две сажени копьями, словно еж, и… ловко прятались в заранее поставленном передвижном городке-острожке.
Был тот острожек не простой, а очень даже золотой. Снаружи, вроде, небольшой и на вид — обычный походный лагерь. Только в действительности — с налету почти неприступный, с засеками, всякими тайными ловушками для конных… А внутри, главное, — заряженные пушки спрятаны да пищальщики стоят уже с горящими фитилями: раз-два — свои кто внутрь, кто обошел ловко и в боковые воротца успел — залп! Еще залп! Третий! Без роздыху — пли! Конные панцирники застряли у засек, и мишень — преотличная. А только развернулись, отскочили с дистанции ружейного огня — тут уже и пушчонки подключились, что до того молчали. Лупят не ядрами, а мелочью железной, что сметает все на пути, разрывает ратников вражеских на части, превращая любой панцирь в решето.
А пока там, у овражков нарытых, да травой прикрытых, сумятица, — та же московская пехота, только что как бы отступавшая, в колонны построилась — и уже с пиками и бердышами вперед дружно пошла! А из задних ворот острожка конница дворянская выехала! Заждалось дворянство, засиделось в седлах, сабли кривленные — наголо, крутят над головой с диким свистом, чтоб кисть размять, чтоб руку не потянуть затекшую, уж так рубануть ляха клятого — да чтоб от плеча до седла одним ударом!
Скопин сбивал атаку, расстреливал неприятеля из укрытия, сеял панику — а потом сметал противника молниеносным контрударом. С помощью этой тактики молодой полководец неизменно побеждал и поляков, и немцев, и мятежников — что важно — малой кровью. Потому-то обиженным европейцам только и оставалось упрекать Скопина, что он все хитрит и не воюет в чистом поле, как подобает рыцарю…
— Прав ты, владыко, Троица не падет. Может, происходит это прямо сейчас, а может, будет чуть позже, но только снять с нее должны осаду, по плану соединившись, Скопин и Шереметев. А дальше на Москву. К концу зимы выкинут вора из Тушина. А дальше…
— К нам?
— Дождутся до просухи — и Сигизмунду конец. От Москвы Скопин и Шуйский должны, сил набравшись, по весне на Польшу идти — через Смоленск. Тут мы Сигизмунда в клещи и зажмем. И все — не будет больше в Речи Посполитой армии, всю ее по частям мы должны изничтожить. Это первое дело в плане. На это отводим весь следующий год. Дальше — путь на запад, забирать будем обратно все старинные русские земли: от литовских до причерноморских степей и Красной Руси, все что сейчас под Речью лежат. Все, что задумывал Иоанн Васильевич Грозный, — все то осуществить желаем! Чтобы слава о Руси на весь мир гремела, как в стародавние времена при князях киевских, чтобы дочерей царских ихние императоры и короли сватать за честь великую полагали, — Шеин говорил негромко, но спокойно, расхаживая по Сергиевой келье, словно впервые выговаривал давно задуманное и созревшее в сердце, множество раз уже проговоренное про себя.
— А ежели по плану говорить — вторым делом мы Киев вернуть должны, — продолжал Шеин. — Пусть он город сейчас под ляхами небольшой да небогатый, но он все же — мать всех князей наших. Это, как вы, владыко, о делах церковных говорите — как символ. Больше скажу — как символ Веры, Веры православной и веры, что план наш объединительный состоится. Киев возьмем — и все русские по всем землям враз встрепенутся, поймут, что грядет новая сила русская — неисчислимая, что будет на всей обильной земле нашей великий и грозный русский царь! Это важно — Киев должен третьей нашей столицей стать после Москвы и Казани. На Киев отводим еще год-два.
Третьим делом, как сделанное укрепим, жизнь наладим — земли наши ливонские и прусские возвращать будем, чтобы удобнее через Балтику торговать с Европой было. Те, почитаю, нам без особой войны передадутся, как только Речь Посполитая падет. А там, главное четвертое дело — сосредоточиться надобно будет, войны прекращать, границы обустраивать, города новые строить, ремесла на европейский манер да торговлю всю держать — чтобы каждому купцу самый безопасный и легкий путь на Восток — что в Персию, что в Индию — не кругом через море шел, а прямиком через Россию. Дороги проложим, ямщицкое и почтовое дело усилим, по дороге крепостишки малые поставим, чтоб быстро могли любого разбойника, кто на купца решит покуситься, по всему пути достать. По южным и восточным границам новым окрест везде будем казаков держать — хватит им в Сечи разбойничать! Переселим, земли много дадим каждому, подати с них уберем, но с одним условием — границы от татарских и прочих лихих набегов держать накрепко, да на войны большие войско государю в подмогу посылать. Казаки — наша кость, православная, с ними завсегда по чести сговориться сможем.
А как державу обустроим — пора будет на равные с римским папой выходить, чтобы не просто Вера наша была на всех славянских землях единой скрепой, чтобы Патриарх стойкость православную держал на всех исконных русских землях: от Сибири до Карпат, от Балтийских земель — до Черного моря и Кавказа. Но чтоб и моря нам открылись, и в корабельном деле помощь и союз был. Папа давно Государей наших против турок подбивает, знаешь то, владыко, только дело то глупое — за чужой прибыток жизни русские класть. А вот если мы с ним на равных будем и даже посильнее, тогда только в союз против нехристей вступать и надо. Ну, о том, куда дальше идти надо будет, — я и не мечтаю, на то жизней наших уж не хватит. Хотя сам, владыко, понимаешь, о чем я…
Шеин вдруг оборвал себя на полуслове и полушаге.
— Да, Михаил… Три столицы… Вы, смотрю, уже и каждый себе по столице в новом государстве присмотрели, — покачал головой Сергий, но не насмешливо, а скорее пораженно, стараясь за усмешкой скрыть свое потрясение. — Происходило бы такое не в России, а во Франции, так были б вы не воеводы, а маршалы… И назвали бы потом монахи-летописцы ваш замысел «заговором маршалов».
— Как ни назови, владыко, а, главное, все пока верно движется. Такого, чтоб граница Русского государства с Литвой, как ране бывало, — по Можайску проходила, — того больше никогда не будет. И ты теперь знаешь все. И таких людей, кто знает все, ныне стало четверо, трое воинов русских, один воин Христов. Но я, владыко, боюсь. За Мишу боюсь. Федор он постарше, он в тень тихонько отойдет. А представляешь, как будет встречать народ в Москве своего спасителя? Что будет говориться о Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском на московских пирах? Сколько выспренних славословий — и рядом самой черной зависти? Ну, как всегда у нас. Боюсь за Мишу.
Происходившие в течение последних девяти месяцев события, обнадеживающие, но и загадочные, предстали пред архиепископом Смоленским Сергием в своей естественной взаимосвязи. Он не мог до конца поверить Шеину… Но не потому, что испытывал к нему хоть на золотник недоверия, а потому, что грандиозность плана, составленного этими тремя людьми, не укладывалась в голове.
— Что и кому писать, я знаю теперь и сам. Ты прав. Но вот как нам Сигизмунда покрепче к Смоленску привязать — чтоб уж с крючка не сорвался?
Владыка помолчал, глядя в пол.
— Я давно раздумываю, в чем причина странного упорства польского короля, — раздумчиво проговорил он вполголоса. — Сигизмунд потерял здесь столько людей, что хватило бы взять пять-шесть городов! А он уперся, как козел в закрытые ворота, хотя в двух саженях калитка отворена. Почему? Так уж боится удара в спину?