— Спасибо, Катерина, — сказал Колдырев и даже без всякой натуги улыбнулся. — Я примечал, что Лаврентий ко мне больно пристально приглядывается. Да и прав он. Слыхала ведь, поди, что в крепости крыса шныряет?
— Предатель-то? Как не слыхать… Да только как же он может тебя подозревать?!
— А почему не может?
— Да потому, что сразу видно: ты свой. Я же вижу! И Миша видит…
Григорий разулыбался еще шире:
— Главное, что ты. И о чем они еще говорили? Раз уж начала, так досказывай.
— Доскажу. Когда Лаврентий сказал, что ты… что вы можете что-то там выдать полякам, Миша ответил: «Если дело сделают, стало быть, никакого сговора с Сигизмундом у них нет». Лаврентий ему: «Уверен?» А Михаил: «Уверен, конечно. Ни ради каких угодно наших стратег, вообще ни ради чего на свете польский король на такой невиданный позор не пойдет! Так что проверка будет надежная: вернутся с тем, за чем пойдут, выходит, не предатели они».
— И что Логачев сказал на это? — спросил Григорий.
— Логачев лысину потер — он всегда лысину трет рукой, быстро так, туда-сюда, когда в чем-то его сомнения берут. Поблестел стеклышками, а после согласился. Но если вас убьют?
— Вряд ли. Фриц хорошо знает польский лагерь. Мы легко сойдем там за своих. А охранение у них слабое — расслабились они за зиму, и вылазок наших давно уж не было.
Катерина подняла к глазам платок, промокнула слезы. Долго, пристально смотрела на Гришу и вдруг… Он даже не успел понять, когда ее руки оказались на его плечах, она прижалась к нему, а мокрое, зардевшееся лицо оказалось совсем близко… Так близко, что его губы нежданно-негаданно соприкоснулись с ее губами.
— Ка…
Григорий хотел сказать «Катя», но не смог, — жаркая волна накрыла его, и все вокруг куда-то полетело, словно низкая светелка раскрылась в зимнее ночное небо, и это небо унесло с собой его и ее.
На пальцах отведенной в сторону Катиной руки повис православный крестик.
Он, не раздеваясь, опрокинул Катю на постель, упал сверху, захлебываясь горячим, властным, как сама жизнь, желанием… Григорию казалось, ни разу в жизни не желал он женщину с такой силой.
Внезапно волна вожделения оглушила его, и он, будто неопытный подросток, резко расслабился, раньше, чем его тело, самопроизвольно содрогнувшись, дало этой волне выход.
— Все, да? Ты что, все, милый? — жаркий Катин шепот привел его в чувство. — Григорий вдруг опомнился.
Катя смотрела снизу вверх, и теперь в огромных глазах темнел испуг.
— Что-то не так? Я что-то сделала плохо, да?
— Нет-нет, все хорошо. Это я… ну, я просто подумал, что не надо так… сразу… не сейчас, короче…
Колдырев резко отстранился от Катерины. Девушка дрожала с ног до головы.
— Тебе холодно, Катя? — глупо спросил Григорий. — Погоди, я сейчас…
Он нащупал на кровати меховой тулуп, которым прикрывался поверх одеяла, и укутал им Катерину.
— Гриша! Почему? Ты что — не любишь меня? Не желаешь больше?
Он просунул руку под волчий мех и погладил ее плечо.
— А сама ты отчего захотела? От того, что боялась: меня убьют? Да? Просто жалко меня стало?
Катерина вздрогнула:
— Тебя не убьют!.. Но я… я хотела, чтобы мы уже сейчас стали одним целым. Навсегда.
Григорий счастливо выдохнул.
— А мы, считай, уже стали. Почти. Я люблю тебя, Катя. Вернусь, попрошу у воеводы твоей руки, и мы обвенчаемся. И тогда, перед Богом, я назову тебя женой… Хочешь ли этого?
— Всем сердцем хочу! Но, Гриша… Ныне же пост Рождественский. Кто ж нас обвенчает?
Григорий рассмеялся. А ведь он об этом и позабыл!
— Катя, владыко Сергий в храме говорил, что воины во время войны от поста освобождаются. Все как положено сделаем… А пока ты лучше иди. Иди.
И на прощание Григорий сделал то, чего ему так давно хотелось, — поцеловал белый шрамик на ее щеке.
Королевский штандарт(1609. Декабрь)
— Вечер тебе добрый, Варюшка! Как живешь-можешь?
— Доброго и тебе вечера, Андрейко! Уж не вечер, а ночь на дворе. Живу лучше всех. Садись к печурке поближе. Я только-только растопила. Но ничего: хоромы невелики, сейчас тепло будет.
Перебравшись из обреченного посада в крепость, стрельчиха Варвара получила взамен избы старую бревенчатую баню, прилепившуюся во дворе купеческого терема. Ограничение в дровах вынуждало даже богатые семьи пользоваться банями совместно — одной на две-три семьи, и освободившиеся баньки были отданы беженцам. Воспользоваться правом на собственное жилье как вдове погибшего в сражении стрельца помог Андрей Дедюшин.
Он уже несколько раз навестил любовницу на новом месте, хоть теперь еще больше старался таиться: жили все ныне бок о бок, и скрывать, к кому он ходит, стало совсем трудно. С другой стороны, может, это и неплохо: Андрею очень хотелось вызвать в Катерине ревность. Пусть доброхоты донесут, к кому наведывается ее стародавний ухажер. Да, сейчас он понимал, как ни стремился он скрыть это от самого себя, что племянница воеводы не любит его… А вот если вдруг поймет, что у нее есть соперница…
В общем, ходил он к Варе, и она его с радостью встречала. Раньше он всегда приносил ей какие-нибудь гостинцы, старался это делать и теперь, но указы воеводы почти уравняли бедных и богатых в возможности добыть излишек пропитания или какого-нибудь лакомства. Впрочем, у Андрея был припасен большой, на пару четвериков, бочонок меда — вот уже несколько лет он брал его у одного и того же пасечника, и в минувшее лето, будто предчувствуя беду, закупил немало. Каждый раз он взял за правило приносить Варе по маленькому горшочку, полному вязкого ароматного янтаря.
Принес и сегодня. Варвара, сняв глиняную крышечку, окунула в мед кончик языка и, сжав обеими ладонями виски Андрея, соединила свои вишневые губы с его губами, так что медовая капля растеклась по его гортани.
— Сладко? — она засмеялась, выскальзывая из объятий полюбовника. — Сладко с миленьким целоваться! А что же — как женишься на Катеньке, позабудешь ко мне дорожку?
— Тебя, пожалуй, забудешь, — Дедюшин скинул шубу и вновь потянулся к Варваре. — Да, думаю я, что и не женюсь на Катьке.
В его голосе невольно прорвалась боль. Нахмурившись, он гладил Варины черные волосы, постепенно сдвигая с ее шелковистых плеч тонкий лен сорочки.
— Не помогло приворотное зелье? — то ли с сочувствием, то ли с насмешкой спросила Варвара.
— Не помогло. Да ты и когда мне его варила, сказала — не поможет! Откуда сама знала?
Она вновь поцеловалась с Андреем, на этот раз долгим, томительным поцелуем.
— Я ж гадала на тебя. И на Катерину твою. Помнишь? И говорила: другой на твоем пути встанет. Не обойти его тебе. А когда девка сильно другого любит, никакой сторонний приворот не действует. Бабки говорят: есть такие зелья, что всякую любовь победят да приворот сотворят… Только врут они.
— Почем знаешь?
— Знаю.
Андрей продолжал, лаская, раздевать женщину. В голове у него мелькнула шальная, но утешающая мысль:
«Взять вот и жениться на Варьке! Что с того, что низкого роду? А зато красавица какая! А Катеньке-то дуре как досадно станет…»
— Я все спросить тебя хотел, Варя: а как ты всему этому научилась? Гадать, зелья варить?
— Это по соседству у нас бабка жила. Демидовна. Она все это умела, и меня стала учить. Мать узнала, чуть ей глаза не выцарапала. А она, знать, чуяла во мне то же, что и в себе.
— Ведьмовство?
Варвара вздрогнула.
— Нет… Не знаю. Да и не успела мне Демидовна главных своих секретов передать. Потому как помирала, семь дней не могла отойти. Вопила, смерть призывала, а та к ней все не шла. Говорят, ведуньи всегда тяжко помирают, если себе смену не находят.
Минуту спустя мужчина и женщина слились в одно целое, и жаркий дурман охватил их, заставив и его и ее на время забыть и сомнения, и печаль, и тревогу.
Потом, оторвавшись от любовника, Варвара привстала, набросила платок.
На печке закипал чугунок, в котором стрельчиха собиралась заварить травяной сбор, чтоб поить им дорогого гостя.
— Андрюш! — вдруг шепнула она, вновь наклоняясь над блаженно раскинувшимся на ее постели мужчиной. — Что-то не по себе мне. Кажется, обрюхатил ты меня.
Дедюшин с сомнением вгляделся в залившееся румянцем лицо женщины и пожал плечами.
— Война нынче, город в осаде, как тут брюхатой ходить? Может, вытравишь? Демидовна тебя тому не учила?
Она ахнула, вскинулась, еще сильнее залившись краской. Потом, наоборот, побледнела.
— Да ты в уме ли, Андреюшка? Такого греха Бог нипочем не простит!
Он рассмеялся:
— Странная ты. Не простит, говоришь? А гадания прощает? А приворотные зелья?
— Это другое. Это ж не убийство! Дитя убить! Да нет на земле греха хуже, страшнее… И как ты мог такое выговорить-то?!
Привстав, Андрей вновь обнял Варю, привлек к себе.
— Ну, прости. Если родишь, я об нем заботиться буду. Просто я подумал…
— Что?
— Да как тебе сказать… Я часто об этом думаю. А что, коли и нет Бога-то?
В черных глазах Варвары сверкнул огонь.
— Это ты во всяких умных книжках вычитал, да?
— Ну… В книжках тоже.
— А что там про дьявола писано? Он-то есть?
— Вот дьявол точно есть — кивнул Андрей.
— Ну, а коли так, то как же может Бога не быть? Супротив кого же тогда восстал дьявол? И отчего он души людские тайком забирает, словно тать ночной? Был бы он один и такой сильный, так брал бы все открыто, по-хозяйски. А он все обманом да обманом. Нет, Андреюшка, нет! Господь-то есть. И Он нас за грехи наши накажет. Ох, как накажет!
Дедюшин нервно расхохотался. В который раз он убеждался, что Варвара куда умнее, чем старается казаться. Бабе выгодно быть дурой, дуры-то мужчинам больше нравятся.
— Ну! — Дедюшин продолжал смеяться. — Какие у нас с тобой грехи-то? Что любовничаем? Так как же без любви жить? Сам же Бог людей любить научил… Ладно, не сердись. Про ребенка-то точно знаешь?
Ответом вновь была черная вспышка ее колдовских глаз.