Адъютант кашлянул немного смущенно, потом усмехнулся:
— По правде сказать, мой король, я сегодня тоже побывал в одном из веселых шатров. Но если б я там не был, я не узнал бы очень интересные вещи.
— Какие? — Сигизмунд вдруг почувствовал, что услышит нечто серьезное: слишком уж загадочен был голос адъютанта.
— В этом шатре, вы, конечно же, этого не знаете, мой король, там висят занавески… Перегородки, так сказать. Так вот, я на славу поразвлекся с одной пухленькой кралечкой, а потом немного утомился и задремал. Она, кажется, тоже заснула. Разбудил меня шум, который послышался за занавеской — всякие там шлепочки, чмоки, охи, ахи… Ну, то, что обычно и бывает… Потом между моим соседом и его кралечкой начался разговор, вернее сказать, говорил он, а она только смеялась и взвизгивала — должно быть, он говорил, но и делал свое дело…
— Что он делал, я понимаю! — не выдержал, наконец, его величество. — К черту подробности.
— Сейчас, мой король! Сейчас о деле! — заторопился Збигнев. — По голосу и по дурацкому акценту я узнал нашего пана инженера. Ну, этого француза, которого русские однажды взорвали, а он не разбился.
— Не разбился потому, что ему положено уметь летать, — усмехнулся король. — Где, кстати, писарь? — Король рассеянно огляделся. — А черт, дрыхнет как и все. Один я за всех работаю по ночам. Ладно, если б ты, Сташевский, хоть немного знал французский, то понял бы мою остроумную шутку.[92] Ну, короче, так что же? Наш француз выболтал шлюшке из Орши все наши военные тайны? Которых он и так не знает?
— Сперва он болтал то, что всегда болтают верхом на продажной девке. Какие он ей подарит бусы, какое кольцо, ну, и все такое. Пан инженер был пьян в хлам! Краля хихикала, взвизгивала, ну и так далее. А после этот Рене вдруг да и говорит ей: «Зря смеешься, милая! Я — всего-навсего инженер, это правда. Но скоро я буду самым богатым человеком на земле!» Девка снова: «Хи-хи, ха-ха!» А он ей: «У меня есть карта… То есть, кусочек карты. Но я обязательно найду остальные кусочки, и вот тогда… тогда в моих руках окажется сокровище, которое сделает меня богаче Гаруна аль-Рашида! Слыхала про такого?»
Теперь Сигизмунд слушал адъютанта, впившись взглядом в его лицо. Их величество даже протрезвел от напряжения. Неужели не зря он именно сейчас извлек из шкатулки этот самый пергамен? Неужели судьба все-таки посылает ему нежданный подарок, вознаграждение за все, что ему пришлось вытерпеть в этой проклятой Московии?!
«Боже! — тотчас осадил себя их величество. — Я подумал — „В Московии?!“ Но это же моя земля! Польская земля, захваченная варварами… Нет, просто с ума можно сойти от всего этого…»
— Ко мне инженера! — рявкнул король, поворачиваясь к адъютанту всем корпусом и от этого едва не опрокинув кресло. — Сейчас же ко мне!
— Боюсь, он уже храпит в этот самом шатре, — ухмыльнулся Сташевский.
— Ничего! Пускай его окатят холодной водой.
— Да… Но он, верно, и не вспомнит спросонья, о чем говорил шлюхе.
В ответ его величество так двинул кулаком по столу, что одновременно опрокинулся фужер с водкой и упал подсвечник. Растекшаяся по столу жидкость вспыхнула синим пламенем, бросив зловещие блики на залившееся краской лицо Сигизмунда.
— Поверь мне, Збышек, наш палач сумеет освежить его память. И он вспомнит и то, что говорил всем продажным девкам за всю свою жизнь и, уверяю тебя, многое-многое другое!
Король оказался прав. Палачу оказалось достаточно просто продемонстрировать мсье Рене Луазо инструменты своего зловещего ремесла, и второй кусочек желтоватого пергамена оказался в руках короля и был соединен с первым.
— Ничего, я вознагражу тебя! — пообещал Сигизмунд рыдавшему у его ног инженеру. — Я тебя щедро вознагражу. Ты все равно не смог бы ни унести, ни увезти ничего из того, что там бы нашел, дуралей! А так, с твоей помощью, мы вознаградим себя за все страдания, перенесенные возле стен этого проклятого города. Мне нужны недостающие части карты, и ты поможешь их найти! Но уже и из того, что есть, — тут он пристально всмотрелся в лежащую перед ним половинку чертежа, — уже из того, что есть, я могу сделать одно важное заключение. Очень, очень важное…
Следующим же вечером к королю тайно провели человека, закутанного в широкую шубу с бобровым воротником. Воротник прикрывал его лицо, и даже пан Сташевский, проводивший пришедшего в домик короля, не смог рассмотреть его черты.
— У меня добрые вести, мой друг! — проговорил Сигизмунд, когда они остались вдвоем. — Я по-прежнему не могу найти то место, о котором мы с тобой говорили. Зато теперь уже точно могу вычислить, где этого места нет. И наши с тобой интересы не пострадают, если мы приведем в действие план, который у меня был с самого начала. Посмотри-ка на карту.
Человек в бобровой шубе склонился над столом, провел пальцем по сложенным вместе кускам и довольно хмыкнул.
— Да. Да, пан король. Теперь план осуществим. И у меня тоже есть, чем вас порадовать.
— Чем же? — Сигизмунд пристально глянул в лицо своего гостя, теперь воротником не закрытое.
— Я знаю, где третья часть.
— Вот как!
— Да. Но для того, чтобы ее взять, нужно войти в город. И вы в него войдете. Скоро. Обещаю.
— Надеюсь, надеюсь, мой храбрый друг! Но ты не сказал мне…
— Третья часть у воеводы Шеина. Так что взять ее можно будет только вместе с ним. А его — только вместе со Смоленском.
Пороховой погреб(1610. Январь)
По зимней дороге, меж сугробов, в которых тонули ели, уныло тащился обоз. Под рогожей, укрывавшей пошевни, круглились бока мешков. Лошадей вели под уздцы понурые крестьяне. Два фуражира-гусара гарцевали впереди обоза. Обоим явно было не по себе.
— Хорошо вот так летом ехать по дороге, обсаженной ветлами, — мечтательно сказал один другому. — И вокруг — ухоженные польские поля…
— И хутора на пригорках, — в тон товарищу вздохнул второй.
— Да-а. А в хуторах — огоньки… Хочу домой, в Польшу.
— Кто же не хочет? Чертов Смоленск.
— Чертов ротмистр. И зачем он брал у короля лист пшиповедны, звал нас в товарищи?
— Чертов немец. Если б не он тогда в Вильно, были бы мы с тобой сейчас капитанами, сидели бы в теплом шатре пани Агнешки.
— Чертов мороз.
— Чертовы мужики. Так и ждешь, что они запустят тебе чем-нибудь заточенным в спину. Бр-р.
День близился к закату. Крутом стояла тишина, только снег скрипел под полозьями. Где-то за темной бахромой елей что-то зашуршало, треснула ветка.
Оба гусара вздрогнули.
— Лешек, а ты слышал про шишей? — поежившись под меховым плащом, гусар вновь прислушался. — Фу, какое мерзкое ощущение! Точно кто-то крадется там, за деревьями… А ведь на самом деле это всего лишь снег падает с ветвей.
— О, Матка Боска, это еще что?
Прямо на голову гусарского коня, невесть откуда взявшись, вдруг упала птица. Сокол, но с совершенно необычным, почти белым оперением. Вцепившись когтями в заплетенную косичками конскую гриву, он раскинул крылья и пристальным взглядом золотистых глаз уставился на поляка.
— Нечистая сила! — ахнул тот и, неловко выхватив палаш, чуть было не отсек ухо своему скакуну.
Но сокола уже не было — он исчез. Не улетел, а именно исчез, будто растворившись в воздухе. Зато на дороге, прямо на пути обоза, появилась черная человеческая фигура. То был согбенный старик в длинном тулупе, с белыми, будто снег, прядками волос, свисавших из-под клобука с вышитым на нем крестом.
— Монах? — Лешек изумился этому едва ли не больше, чем только что явившемуся и пропавшему соколу. — Откуда он здесь? Эй ты, пошел прочь!
— Пошел, старик! — крикнул и Ежи.
Но схимник стоял посреди дороги и не думал с нее сходить.
Оба гусара, как по команде, пустили коней рысью, согласным движением рванув из красиво отточенных кожей и серебром деревянных ножен палаши.
Но они не успели. Широкий черный тулуп распахнулся, и в обеих руках отшельника появились старинные пистоли с зажженными запалами. Он распрямился во весь рост.
Два выстрела слились в один. Гусарские кони, потеряв всадников, со звонким ржанием прянули на дыбы, но их живо подхватили под уздцы выскочившие из-за деревьев люди. Их было с десяток. Иные, как и говорили гусары, были вооружены рогатинами, но у большинства имелись сабли и топоры.
— Славно ты их, отче! — воскликнул светловолосый богатырь, помощник предводителя Прокл. — Ну вот, еще две сабли в отряде.
Он ткнул острием клинка в мешок на ближайших санях, и из него потекла палевая струйка.
— Опа! Глянь — овес!
Отшельник опустил дымящиеся пистоли, крякнул удивленно…
— Надо же! Разогнуло! — только и выдохнул он.
К партизанам подошли крестьяне что сопровождали обоз. Поклонились, потом старший из них, рыжий, как пламя, мужик лет сорока, спросил:
— А вы кто ж будете, добрые люди?
— Это хорошо, что для вас мы добрые! — рассмеялся Прокл. — Лесные люди мы. Шишами нас зовут.
— Слыхали, слыхали. А еще сказывали, будто старшим у вас бывший воевода царев, смоленский дворянин Порецкий. Так ли?
Товарищи отшельника удивленно переглянулись, но он сам улыбнулся в бороду, при этом с удовольствием поводя плечами, наслаждаясь давно забытым ощущением — прямой, как в юности, спиной.
— Вот она, молва-то! Сколько лет, как я от мира ушел, так она на проезжей дороге меня догнала… Правда это, добры люди. Правда. Был я некогда дворянином Порецким. А вы как то прознали?
— Так мы ж из твоих мест, отче! — рыжий мужик разулыбался, оказавшись еще и щербатым на два передних зуба. — Кто-то из наших стариков тебя с твоими храбрыми людишками встретил на дороге да признал. Вот молва-то и пошла. А что же, нас ты к себе в отряд не возьмешь ли?
— Возьму, коли не боитесь. Нам люди надобны. Не только мы ляхов бьем, случается, и они нас гробят. Господи, помилуй… А ты, Прокл, чего с мешками развоевался? Бери-ка шапку и собери все до зернышка. В крепости голодают, а ты тут дорогу кормишь.