Это были Григорий с Катериной. Теперь, после обручения, они уже ни от кого не скрывали, что любят друг друга. Влюбленные, весело переговариваясь, искали по пути домой укромное местечко.
— Ой, что это?! — ахнула Катя, первой заметив труп стражника.
— Дверь! — крикнул Григорий. — Дверь не заперта!
Должно быть, они спугнули убийцу — не то он успел бы затолкать внутрь прохода тело убитого и запереть створку. Просто отсутствие стражи не всякого насторожит, да если и насторожит, то покуда позовут Ивана Довотчикова с его запасными ключами, — покуда откроют… Да нет, не успеют открыть — Ерошка сделает свое дело!
Григорий, знаком велев Катерине оставаться снаружи, кинулся в темный проход. И сразу же услыхал внутри возбужденные голоса.
— Держи его! Держи дурака! Стой! Ты как сюда попал, убогий?
Колдырев не удивился. В отличие от многих, он знал, что внизу, в проходе, с недавних пор тоже на страже двое стрельцов. Воевода отдал этот приказ, прежде всего опасаясь подкопов, которые могли привести врагов в пороховые погреба.
Прошло несколько минут, и стрельцы с помощью Григория выволокли из подземного хода упиравшегося, орущего во всю глотку Ерошку.
— Ы-ы-ы! Ерошка огонек зажечь должен! — вопил дурак, вырываясь.
На шум прибежали еще с десяток осадных, явился Довотчиков, видно, почуявший неладное, и вот уж совсем невесть откуда возник Лаврентий Логачев.
— Кто стражника убил? — Довотчиков почему-то обратился к Григорию, возможно уже считая его чуть ли не вторым человеком в крепости после воеводы.
— Не видел, — ответил Григорий. — Но явно не убогий.
— Но что он делал в подземелье?
— Он…
Колдырев начал и осекся. Ничего не говоря, не объясняя, он шагнул к Ерошке, забрал все еще горящую свечу и накрыл рукавицей ее огонек.
— Смотрите!
И только теперь все увидели то, что до поры скрывали лохмотья тулупа на тощем теле дурака. На его веревочном поясе болтался круглый мешочек с приделанным к нему коротким смоленым фитилем.
Григорий сорвал мешочек, раскрыл, и на его подставленную ладонь потекла струйка черных зернышек. Порох!
— Вот поднес бы он свечку, зажег бы свой огонечек, и взлетела бы в небеса вся Соборная горка!
— Кто?! — взревел Довотчиков, хватая Ерошку за плечи и встряхивая. — Кто тебе дал это?! Кто велел идти в погреб?
— Ы-ы-ы! Ы-гы! — дурачок, вырываясь, заплясал на месте. — Ерошке сказали — идти к другой двери, огонечек зажечь… Красивый огонечек! А за это… за это — вот!
Он показал висевшую у него на шее побрякушку — блестящий серебряный бубенец с бирюзой.
— Кто?! — наседал Довотчиков. — Кто тебе это дал? Кто велел огонечек в погребе зажечь?
— Ы-ы-ы! — дурачок махнул рукой куда-то в сторону и заплакал. Получилось, что сначала он будто бы вовсе указал на Катерину, но потом затряс лохматой головой и ткнул грязным пальцем в Лаврентия.
— Я?! — Логачев замахнулся, но вовремя сообразил, что бить дурака совершенно бесполезно. — Я тебе ничего не приказывал. Что, кто-то на меня похожий?
— Ы-ы-ы!
Ерошка размазывал рукавом по лицу слезы и слюни.
Григорий взял Ивана за локоть.
— Так он ничего не скажет. К воеводе его свести надобно. Успокоить, приласкать, может, в голове у дурака чуток просветлеет, и он на что-то связное сподобится.
Довотчиков уже и сам это понял и хотел отдать распоряжение, но в этот момент откуда-то сверху, возможно, с крыши одного из теремов, хлопнул выстрел. Ерошка подпрыгнул, будто подстреленный заяц и, рухнув, обвис на руках стрельцов.
— Туда! — крикнул, первым опомнившись, Логачев. — Вон там, на том тереме! Скорее!
Но стрельцы опоздали. Никого они не нашли, ни на крыше терема, ни в нем самом. Живший там городовой дворянин был с сыном на страже у Молоховских ворот, а остававшиеся в доме женщины и пятеро ребятишек никого не видели. Да и оружия там никакого не нашлось.
Ниточка оборвалась.
Подземные войны(1610. Март — апрель)
На Великий пост выпало на долю нашу новое ниспосланное Господом испытание, о коем, надо сказать, воевода и смышленые его сподвижники, промыслили заранее и сумели предупредить беду, которая могла в единочасье положить всем нам конец.
Прорытые поляками подземные ходы должны были пройти под стенами и впустить врагов в крепость, но не удалось им это. Напрасно вся Сигизмундова рать обратилась в землекопов, чтобы выстроить подземный город. Но многие жизни были положены защитниками крепости, чтобы остановить подземный приступ, и мне, грешному, трудно даже представить, что пережили там бывшие, положившие животы свои за Смоленск, за всю Русь Святую.
Разные вести доносятся со всех концов. Ныне, мнится мне, даже у Лаврушки Логачева не все известия верны… Смутно и у нас! Иные купцы все пытаются ополчить народ на воеводу, виня его в бедствиях города. Первый меж этими купцами — бывший посадский голова Никита Зобов. То и дело мутит народ, тщится сподвигнуть смолян на сговор с поляками. Воевода как истинный христианин терпит это: не устраивать же войну в стенах города?
В здешних же лесах крепнут отряды крестьянские, что поднялись на завоевателей, и многая помощь нам от них и по сей день дается…
Близится светлый день Пасхи Христовой, и то, что град наш, понеся великие потери, тем не менее, уже почти дожил до нее, — тоже великое свидетельство Милости Божьей.
На Красную горку предстоит радостное событие — в Мономаховом соборе будут венчаться раб Божий Григорий Колдырев и раба Божия Екатерина Шеина, родня воеводина.
Многим обязана крепость сему Григорию, и ежели б он стал пересказывать события нынешней, воистину жестокой зимы, то рассказал бы куда более моего, ибо где мне, смиренному монаху, живописующему все с чужих слов, представить все, что видели те, кто вершили те грозные дела!..
Эти строки, написанные архиепископом Сергием в Великую среду Страстной седьмицы, действительно давали лишь малое представление об ужасе и подвиге минувшей зимы. И Григорий Колдырев был одним из немногих, кто мог рассказать о тех событиях подробно. Потому что был немногим из тех, кто участвовал в них и выжил…
Морозным утром казалось, будто все вокруг спит. Снег, тишина, редкие часовые на стенах. Будто бы мир воцарился вокруг крепости. Будто дремлет земля, отдыхает…
Земля не спала! В подземных ходах, искусно прорытых под землей, было жарко, шумно и страшно. В этих норах, освещенных чадящими факелами, полуголые люди, как безумные, рубились бердышами и саблями. Верх брали то одни, то другие. Среди мечущихся по стенам теней трудно было сразу оценить расстояние, выбрать точку для удара… А не нанесешь удар верно, во второй раз уж не дадут ударить, просто не успеешь развернуться… Попал наш боец — и захлебнулся кровью поляк, немец, венгр, Бог знает, кто он? Промахнулся и, вскрикнув, падает русский, падает, чтоб уже не встать. А по его телу уже идут другие бойцы. Идут и идут на смерть.
Григорий командовал отрядом стрельцов, проникавших по прорытым из слухов лазам в польские подземелья. Людей у Сигизмунда хватало, времени было еще больше, а инженер — с его собственных слов — у короля был лучший в Европе. Сигизмунд, быть может, и сомневался, что представленный Луазо план по строительству целого подземного города сработает со стопроцентной гарантией, которую давал инженер. Но его величество знал: солдат всегда должен быть чем-то занят.
А по мере того, как основной тоннель уходил все глубже, план чрезвычайно увлеченного воплощением своей идеи Луазо нравился королю все больше. Возводят же осаждающие рядом с крепостными стенами земляные валы — те же стены, — чтобы уравнять шансы с осаждаемыми. Вон с западной стороны крепости поляками уже воздвигнут такой частокол, — чтобы прикрывать от смоленской артиллерии построенный ими ниже по течению Днепра мост. А тут — то же самое, только наоборот. Не вверх, а вниз. Подземелья Луазо рано или поздно сомкнутся где-то там, глубоко под стеной, с подземельями Смоленска, и тогда…
Перепачканный землей инженер ежедневно с восторгом докладывал королю о новых успехах подземных строителей. И король выпивал с ним за удачу.
Но теперь русские пробивали навстречу свои лазы и занимали в польских подземельях оборонительные позиции, загородившись бревнами. Они защищали от возможного залпа. Появление врагов всегда было неожиданным. То из мутной полутьмы, где свет факелов таял в тучах рассеянной пыли, с визгом выскакивали полуголые татары, бросаясь вперед с выставленными саблями, то венгры неслись с пиками наперевес, вопя, будто черти в аду, то возникали тускло блистающие железом доспехов немцы, нацеливали пищали.
Однажды стрельцы и ландскнехты дали залп одновременно, и в ответ на раскатившееся по низкому тоннелю эхо, послышался глухой треск, а за ним — грохот. Стали рушиться деревянные опоры тоннеля.
— Уходим! — крикнул Григорий.
И тотчас вскрикнул от боли: вывалившееся из стены бревно придавило ему ногу. Кто-то из подоспевших стрельцов помог командиру освободиться, отвалил леснину, и они бросились прочь, оглядываясь и видя, как за их спиной тоннель рушится и оползает, хороня под собой в братской могиле русских, и немцев.
Это был не первый подобный обвал. Григорию пришлось как-то биться в узком пространстве прохода, где бой шел с перерывами почти сутки. Тогда с ним рядом был Фриц, и если б не он… В руках у немца был бердыш с обрубленным посередине ратовищем — как оказалось, такое оружие с укороченным древком лучше всего подходит для подземных войн, когда и с саблей-то не развернуться. Со всех сторон лезли новые и новые нападающие, и уже нельзя было понять, кто это — поляки, татары, венгры… Черные, оскаленные лица с глазами навыкате, кровь пополам с пороховой гарью, крик, стоны, брань…
Подземелье заполнялось мертвецами, и в новые атаки нашим и чужим приходилось уже пробираться, перелезая через завалы из трупов.
От движения, от выстрелов, от ударов сабель и бердышей, что то и дело приходились в стены, расшатывали деревянные опоры, от всего этого земля осыпалась, покрывала мертвые тела, тут же набухала кровью. И когда месиво битвы откатывалось, густела и засыхала темной массой.