[111] но это уж много-много позднее, как татары силу растеряли. А тогда, четыреста лет назад, разорвалось ожерелье. Часть русских земель, что на востоке и юге, осталась под татарами, а часть, что на западе, отложилась к Литве. И тогда та страна стала называться — Русско-литовское Великое княжество…
— Это что же, у нас с вражинами, литовскими людьми, одно государство было?
— He были они тогда нам врагами. И еще станут друзьями. Войдут в состав нашей державы братья литовцы… А тогда, в прежние времена, воинственные литвины поклонялись священным ужам и жили на болотах. Но как с русскими объединились, так православие приняли и души свои спасли, писать и читать научились, по-русски стали говорить.
— Как же так, отче, получается? Там, за стеной, — русские?!
— Может, и русские есть. Самые знатные люди Литвы — они ведь наши князья были и потом, как Литва с Польшей слились, православными оставались. И по-русски говорили.
А русский — он, запомни, вьюнош Александр, не по крови, а по вере. По вере русский определяется, да по языку. Сколько кровей-то у нас понамешано! И Гедиминовичи, и Годуновы, и Черкасские… И Романовы тож — из пруссов пошли. А про русского великого князя всея Руси Симеона Бекбулатовича не слыхал ли ты? Не слыхал? А правил он почти год, когда государь Иоанн Васильевич Грозный его заместо себя поставил. Русский тот Бекбулатович? Конечно. И при этом Чингизид — потомок самого Чингиза — Великого монгольского хана. А поляки-то, Александр, нам что, не братья разве?
Санька недоуменно воззрился на Савватия.
— Ляхи? Так злейшие же вороги наши!
— Не вороги, но братья наши заблудшие. От одного славянского корня мы — Чех, Лех и Рус. Так-то, вьюнош. Правда, ссорят нас — истинные наши вороги — ссорят, да учат ляхов нас, русских, ненавидеть и бояться. А нам? Как нам это простить?
И Савватий обвел рукой опустевшие землянки. Крылошевская украина с заснеженными холмиками землянок напоминала кладбище без крестов.
— Но только, знай, придет время, и наступит мир на земле, и все простится. И поляки как равные будут жить в нашей стране. Утвердится Царство польское в Русском великом царстве. Не скоро — но только через много лет. И будет у всех нас один царь. Недаром же смоляне поляков спасли!
— Смоляне — поляков?!
— Вот поди спроси у Фрица, что такое Жальгирис — он литовский вроде чуток знает. Или что такое Грюнвальд. Это одно и то же, что по-литовски, что по-немецки, и значит «зеленый лес». Только это не лес, а сельцо такое, близ которого была Грюнвальдская битва. Слыхал про нее?
— Нет.
— Вот, и ты не слыхал, и другие… А ведь этот подвиг наших предков наиглавнейший! Многие лета назад была Грюнвальдская битва — сошлись в чистом поле славяне против немцев. И битвы такой земля еще не видывала. Содрогалась земля от тяжелой поступи тысяч конных псов-рыцарей — немецких из Тевтонского ордена и Пруссии, и Австрии, а с ними даже, сказывали, франкских и даже английских… Дрожала земля под копытами тысяч закованных в броню коней. И ничто, казалось, не остановит эту силу. Рыцарям было за что сражаться: исход битвы решал, за кем останется Литва и Польша. Стоит победить — и твоими станут широкие пространства, заселенные множеством новых рабов. Обратили псы-рыцари в начале битвы литовскую конницу в бегство. Но в переднюю пешую рать польский король поставил смоленский полк — Смоленск-то был еще под Литвой. И не смогли рыцари смять храбрых смолян, никто из наших не побежал… Предки всегда неуступчивы были — почти все под Грюнвальдским сельцом погибли, но никто не отступил. Не отступили смоляне, выстояли, а тут подоспели ратники из Белой Руси — такие же русские, но из западных княжеств. И преломился ход истории. Полегли тевтоны под Грювальдом — кто смертью пал, кто в плену оказался. Пал и не поднялся уж больше их орден, перестал нависать над Польшей, Литвой и Русью, захирел, зачах и исчез.
Не все Санька понял в этом рассказе. Псы-рыцари… Кто такие? Неужель прямо так — с песьими головами? И твердо решил Санька, если когда-нибудь как-нибудь появится хоть какая-то возможность выучить Гишторию, он обязательно это сделает. Но к чему ведет старик?
— А к чему я это все рассказал… Вот уж не первый век идет великое дело собирания русских земель. Мы с тобой не можем этого видеть, хотя все, что происходит вокруг, вся Смоленская оборона — часть великого дела. Век назад стал русским Смоленск. Будут русскими Минск и Киев, хоть ты, может, не слышал про такие города. Русь Черная, Белая, Красная, Малая и Великая — кому она такая, разноцветная, нужна? Нужна одна-единая Русь Святая! И вспомнят тогда русские люди, что она — подножие Престола Господня!
Старец помолчал и добавил уже спокойным, деловитым тоном.
— И на этом пути, Санечка, много порадеет знаменитых и славных людей — святые, великие князья, полководцы. Одним из них Иван Четвертый Грозный был — а матушка-то у него как раз из литовцев, вот как интересно, правда? Голицыны, Мстиславские, Трубецкие, Михалковы — литовского происхождения. Тут опять скажу: русский — не по крови, а по вере. И есть другие русские люди, про коих никто потом и не упомнит, но которым предписано совершить некое дело, может, только одно, может, и небольшое, но важное. Поступок, без которого все большое общее дело не состоится. Потому я тебя и отмолил.
— Так разве ж не все мы Руси нужны? — грустно поднял на старца глаза Санька. — А вон, скольких уж нет! Многие думают, что, коли еще одну зиму оборону держать станем, так все тут головы сложим…
— Многие умрут, Санечка, — покивал старик. — Многие. И у каждого — свое дело, свой долг. Но у тебя долгов еще на много лет вперед. Так и знай!
— А другие? — живо встрепенулся мальчик. — Гриша? Фриц? И…
Он едва не спросил про Варю, но чего-то вдруг постеснялся, хотя давно понял, что старец и так уже все знает.
— Каждый исполнит все, что должен, — ушел от ответа Савватий, а его светлые глаза наполнились грустью.
— Все умрут?! — похолодел Санька. — Коли так, и я с ними!
— А кто тебя спрашивает? — вновь улыбнулся старец. — Молись за тех, кого любишь, вот тем и поможешь им.
Возле входа стояли двое стрельцов, у одного из которых, как сразу заметил Григорий, была подвязана рука. Разве прежде поставил бы Иван Довотчиков на стражу к самому воеводе раненого бойца? А теперь вот ставит: на стенах нужны те, у кого обе руки работают. Логачевские бездельники из охранных соколов терлись тут же, у воеводской избы, кидали в стенку ножики. Причем все время попадали в один и тот же срез на бревне.
Кроме Шеина в горнице был только Логачев, и Михайло Борисович сам тщательно затворил дверь, едва Григорий с Фрицем вошли.
— Лаврентий, изложи.
— Один пленный поляк рассказывал, будто бы этот француз… или кто он там… в общем, инженер частенько бывает в шатрах, где живут девицы для развлечений.
— Откуда такое известие? — лицо Григория по непонятной причине вдруг окаменело. — Почему я про тот допрос ничего не знаю? Кто переводил?
— А потому, что каждому и не положено все знать, — столь же необъяснимо резко ответил Логачев, блеснув очочками. И продолжал уже спокойнее: — Тот поляк по-русски разумел. Насколько он про все остальное правду говорил, то неведомо, но об этом-то чего ему врать… Только вот нельзя сказать наверняка, в какой именно день инженера к девкам занесет. Вряд ли каждую ночь он там веселится — никакого жалования не хватит. Но! К ляхам три обоза подошли — из-за границы, с продовольствием. Значит, в те шатры вино притащат, завсегдатаи к позорным девкам своим нагрянут. Шатры эти в конце королевского лагеря.
Логачев умолк и сделал шаг назад.
— Есть ли еще силы, чтоб снова в гости сходить? — заговорил Шеин.
— Инжинир чтобы башка отворотить? — больше для порядка уточнил Фриц. Все было и так ясно.
— За прошедший год с лишком более всего мы понесли урона от того инженера, который подземные ходы для ляхов рассчитывал. Теперь еще эти пушки… Одну кулеврину наши ядра здорово повредили, ляхи даже не сумели ее оттащить — вон, так и лежит, рылом зарывшись. И рисковать второй они вряд ли вскоре станут: прежде попробуют рассчитать расстояние, чтоб сама она могла бить — а из наших пушек ее не накрыть было.
— Это отшень трудно, — покачал головой Фриц. — Если будет много расстояний, то не полючается сильный удар ядро, не будет делаться дырка. А ближе мы будем их доставать. Конетшно, нужен Distanzentafel, пушкари на стене их назвать тартальки. Но штобы полючаться, надо отшень точно считать.
— Вот! — усмехнулся Михаил. — То есть, опять же инженерный расчет требуется… В общем, как ни крути, а надо убрать этого то ли француза, то ли англичанина.
— Приходим в польский табор, — сказал Григорий, — находим Луазо, сворачиваем ему башку, уходим. Так?
Воевода вздохнул, заметив, как при этих словах блеснули запавшие глаза Колдырева. Тот заметно обрадовался опасному заданию.
— Мне было б неплохо его живьем заполучить.
— О, йа, йа, этот быль бы лючше! — воскликнул Майер. — Он смошет рассказать про все подкоп, штоб нам знай, какой места под стены есть опасный. И мошет знать еще разний секрет. Да, надо его брать живой!
Предстоящая вылазка его тоже обрадовала. С нее обязательно нужно вернуться живыми, значит, Григорий будет об этом думать. И это, может, главное.
Михаил подошел к друзьям вплотную, положил руки на плечи тому и другому.
— Живой человек — не кусок тряпки, его за пазухой не утащишь… И найти Луазо придется за одну ночь.
— Когда идти прикажешь, Михайло Борисович? — спросил Григорий. — Сегодня?
— А это сами промеж собой решайте, — ответил воевода. — Тут многое от погоды зависит: как ветер, как луна да звезды? Если нынешняя ночь будет слишком ясная…
— Не будет, — заявил Лаврентий. — Облаков нагнало, к вечеру, надо думать, снег пойдет. Ветер слабый, тучи не разгонит. То, что надо…
— Тогда решено, Михайло Борисович, — сказал Колдырев. — Нынче и пойдем. Сашку отыщем, да и будем собираться.