Поклонившись на пороге, они вышли из воеводской избы в сизый от изморози полдень.
На улице не было ни души: люди отсыпались днем — так было теплее. Если с утра хоть немного подтопить, то дневной сон не прервется жестокими судорогами, не придется вылезать из-под одеял и тулупов… Днем не умрешь во сне от холода.
А вечер действительно выдался безлунный и почти безветренный. Небо, еще днем облачное, к закату затянули густые седые тучи. На западе их края ненадолго окрасились бордово-алыми разводами, потом эти цвета растворились в быстро сгущающейся синеве. И сделалось темно.
Друзья давно уже привыкли двигаться вблизи крепости почти на ощупь, да и снег своей белизной отражал всякую каплю света.
— Прежним путем пойдем? — чуть слышно спросил у Григория Санька.
— Да, — ответил Фриц. — Исфестной дорогой.
— Нет, — решительно мотнул головой Колдырев. — Обходным. С той стороны теперь слишком хорошо охраняют. Круг дадим. И к королевскому табору сзади подберемся.
— Как раз к тем шатрам, про кои ты сказывал? — невинным голосом уточнил мальчишка.
— Про шатры — разговор особый. Сперва проверить надобно.
Фриц, слишком хорошо знавший своего друга, разом насторожился.
— Ты думай, што это есть льовушка? — он говорил по-русски, чтобы понимал и Санька.
— Не думаю, нет… — Колдырев говорил шепотом, и это мешало расслышать его интонации, но обоим друзьям показалось, будто он говорит насмешливо. — Просто сомневаюсь…
Поначалу, готовясь к вылазке, решили, как и при похищении польского штандарта, просто переодеться в польские костюмы, но Санька вдруг предложил иное. Снег-то, сказал он, вокруг белый-белый, да и ночь к тому же, почему бы не изготовить еще и белые накидки, чтоб враги не просто приняли лазутчиков за своих, но и вообще на подходе не заметили их?! Колдырев некоторое время оторопело смотрел на мальчишку, потом проникся идеей и хлопнул его по плечу:
— Голова! — восхищенно сказал он. — И как это мы сами не додумались?
— Да, — согласился Фриц. — А я ведь знал, что северные охотники так поступают, когда зимой выслеживают кабанов: белые плащи с капюшонами, лежишь на снегу, и тебя вообще не видно! Но почему-то совершенно не подумал, что и войне можно так же поступать… А ведь зверя обмануть куда труднее, чем человека!
Так и поступили — из белой ткани на скорую руку соорудили себе по накидке до пят и выдвинулись. «Точно ангелы бестелесные», — подумал Санька, когда шел последним. Он не стал рассказывать, что эти хитрые прятательные халаты он не сам придумал — а взял из своего сновидения в ските отшельника. В такой одеже встал перед железным чудищем неведомый Саньке «сонный человек»…
И вот теперь, никому не заметные, они лежали перед невысоким валом, через который предстояло перемахнуть, чтобы очутиться в королевском лагере. Оттуда доносился писк дудочки: кто-то коротал ночь, пытаясь изобразить что-то вроде веселой мелодии. С беззвездного неба ночи неспешно опускались, кружа, редкие крупные снежинки и бесшумно ложились на землю.
— Господа мои любезные, — вдруг сказал Григорий с непонятной интонацией и откинул с головы капюшон белого плаща, — вот я что думаю и чего не понимаю… Не странно ли, что Лаврентий нас именно сегодня к этим шатрам послал? Правда, после заметил: мол, не каждую ведь ночь там инженер развлекается. Но тут же вспомнил про обозы — дескать, раз вина привезли, то, скорее всего, в шатрах и надо искать нашу птицу Луазо.
Его товарищи так растерялись, что ответили не сразу.
— Вас? Ты… ты думай, Логачев есть тот самый крыса?! — ахнул Майер.
— Гриш! Да как такое может быть?! — возмутился Санька.
Колдырев обернулся к своим друзьям, но в темноте, теперь разбавленной лишь тусклой белизною снега, они не разглядели его лица — оно было всего лишь светлым пятном среди темноты.
— А как иначе объяснить все эти совпадения?! — с неожиданной яростью прошептал Григорий. — Гонец из Москвы везет важное письмо, про него никто, кроме Лаврушки, не ведает. И гонца убивают. Письма нет как нет! Ерошка придурковатый от кого-то получает наказ пороховой погреб подорвать. Ловят Ерошку, и стрелок-невидимка тотчас его убивает… Значит, тот, кто приказал взрыв устроить, заранее продумал все — знал, что слабоумного могут схватить!
— Но Логачев быль тогда сам у скльяд! — воскликнул Фриц.
— Был. Так ведь я и не говорю, что он сам стрелял. И указал-то Ерошка именно на него! Только никому в голову не стукнуло… все решили — дурак и дурак, в кого тычет, сам не понимает. И план крепости Лаврентий тоже мог достать, потому как вхож в воеводскую избу во всякий час. Ну, а последнее — это, сами знаете… Клим Сошников.
— Тот, что со стены то ли сам упал, то ли его кто-то скинул? — вспомнил Санька.
— Тот самый, — кивнул Колдырев. — Может, вы с Саней не слыхали, а мне Михаил рассказал, что приключилось. Помните, владыка Сергий прямо на стене, раненых исповедовал? Так вот: кто-то перед смертью поведал владыке какую-то важную тайну. Сергий не мог открыть ее воеводе, но намек дал — важно, мол, для тебя, Михайло, и для всех смолян! И Шеин смекнул: не иначе, речь-то о той самой нашей крысе… Лаврушке сразу поручил проведать, кто именно в тот день на руках у владыки скончался, ну и стал вызнавать все про его друзей да родню. Так вот на Сошникова и вышли. Клим, подьячий воеводской избы, оказался нежданно, еще и стрелок лучше некуда! И, как стража Лаврентию-то сообщила, в день убийства гонца Московского Клим как раз из крепости отлучался! Якобы воевода послал… А воевода ни слухом ни духом. Ну, Лаврентий говорит Михаилу: дескать, будь покоен, сейчас я его, супостата, живо сюда приволоку, а уж у меня в подвале он мигом все расскажет!
— И тот же день его убивали? — догадался Фриц.
— Именно в тот же час! Как прознал воевода, что это, по всему, и есть тот самый стрелок, что убил Ерошку и, надо думать, в… — Колдырев сглотнул, — и в Катю мою стрелял, так того и скинули в ров. Не сам же он со стены-то сиганул?
— Но ведь ты сказал, что Лаврентий-то сам и вызнал про этого Клима! — в волнении Фриц перешел на немецкий, однако тотчас спохватился. — Он разузналь о том, што Клим ходиль за стена, когда Льогачев ждаль гонец. Для чего ему биль это дельать?
Григорий хлопнул друга по плечу.
— Верно! И я про то же думал… Но ведь если б Лаврушка сам не кинулся к Довотчикову вызнавать, кто да что, то воевода бы и так выведал. А Логачев вроде как сам без приказа всю правду выведал, вот и никаких подозрений. Разузнать-то разузнал, да тут же сам и людей своих отправил — держите, мол, хватайте! И надо же — вот те новость: токо что упал Климушка со стены! Голова в лепешку, спросить более не с кого… Не странно ль столь совпадений?
— Не могу поверить… — растерянно проговорил Санька.
— И слишком сльожно, — Фриц тоже казался сбитым с толку, но, по своему обыкновению, сразу принялся раскладывать полученную информацию «по полочкам». — Конетшно, Лаврентий знает отшень много. Сльишком много про всех. Конетшно, этот знаний ему нитшего не давай: боярин, окольнитший, воевода ему не быть никогда. Обида. Только зачем ему предавать воевода? Кто еще сталь бы давать ему такой власть?!
— Сигизмунд — король, а не воевода. И власти много больше Лаврушке бы дал, и злата — чай, не бедный гасконец какой-нибудь, — фыркнул Григорий. — Уж наскреб бы.
— Да… Но нельзя тратиль деньги в блокаде?[112] Тогда надо было полючать их и бежать, а не остаться! Если это Лаврентий, то у него дольжен бить еще причин. Важный. Или зачем иметь такой риск?
— А я знаю, какая может быть еще причина! — прошептал за спинами друзей Санька. — Про тот разговор-то, что я со стога подслушал, мы ж и позабыли!
— Ты о чем? — живо обернулся Григорий.
— Да о том, что здесь, в подземельях, клад лежит преогромный. Если его найти, богаче всех станешь. Может, в нем и дело?
Григорий вновь остановился и на миг задумался. А потом хлопнул себя ладонью по лбу:
— А ведь и вправду, это же все объясняет! Если там — великие богатства, то ими можно объяснить не только предательство Лаврентия. Может, и король Сигизмунд рвется Смоленском овладеть не из одного лишь упрямства… Но каков же должен быть клад, чтоб ради него едва ли не целую армию положить?
Товарищи Григория молчали, обдумывая вновь открывшееся.
Санька, более всего потрясенный мыслью о возможной измене одного из первых людей города тем не менее в глубине души ощущал волнующее желание: а взять бы да и отыскать тот клад! Ведь сколько добра можно бы с ним сделать… Может, пол-Руси досыта накормить? Или дома всем построить? Чтоб крестьянам — каждому по избе, да не соломой, а тесом крытой, с амбарами! Мельницу для каждого села соорудить, даже самого маленького. И уж конечно, чтоб в самой дальней деревне храм был, а в каждом храме — батюшка, такой, как отец Савватий. Или как отец Лукиан, которого ляхи убили. Хорошо б найти то богатство!.. Но как уберечь сокровище от поляков?..
У Фрица же в голове крутились иные мысли. Ему, напротив, пришло на ум: если предположение Григория, допустим, верно, и польского короля удерживает под Смоленском жажда громадной наживы, так отыскать бы, в самом деле, это золото, да пообещать Сигизмунду. Мол, уводи свое войско прочь, а мы тебе все это отдадим. Не уведешь утопим в Днепре, а где, ты уж никогда не узнаешь… Или еще лучше: подкупить его войско, чтоб бросило осаду… Перевербовать часть наемной армии наверняка бы удалось — немцы, скажем, с удовольствием послали б Сигизмунда куда подальше.
Но тотчас Фриц мысленно посмеялся над собой. Размечтался, как использовать клад, который еще неизвестно, существует ли. Равно, как и измена Лаврентия Логачева… Что-то больно сомнительны Гришкины домыслы. Накрутил себя Григорий. Смутно ныне у него на душе. Так хочет найти предателя, найти убийцу Катерины, что готов любого заподозрить.
— Ну пошли, — сказал Григорий. — Там разберемся.
— Погоди-ка… — остановив друга прикосновением руки, Майер наклонился к его уху. — Если у тебя подозрения на то, что Лаврентий нарочно послал нас в веселые шатры, что там нас ждет ловушка, то стоит ли вообще туда лезть? Может, лучше изловить кого из караульных да узнать, где живет наш инженер?