Распалился и Разин, но спорить с воеводой не стал, скинул в сердцах шубу с плеч, бросил ее воеводе. Только и сказал:
— Как бы не было тебе в ней жарко, князь, смотри, еще обожжешься.
Воевода не ответил, схватил шубу и молча сошел со струга на берег, а казаки долго еще ругали Прозоровского последними словами, сквернословили, грозили рассчитаться с вымогателем.
Любил потешиться Степан Разин на глазах у людей. Чуть не каждый день устраивал он катания на стругах напротив города, приглашал к себе на катания астраханцев всех чинов, потчевал на воде. Сказывали астраханцы, что во время одного такого катания, изрядно захмелев, утопил Степан в Волге красавицу полонянку. Как попала она к казакам, того никто не ведал. Одни говорили, что взял ее Разин в татарских улусах близ Яика и возил с собой всюду, другие говорили, что это персиянка, дочь Менеды-хана и сестра ханова сына Шабалды, которую захватил Разин под Свиным островом. Известно было, что никому ее Разин не показывал и крепко любил. А казаки были недовольны: первый раз баба объявилась среди воинов. Не к лицу это было казацкому атаману. Роптали казаки, но терпели, боялись Степана. Потом, глядя на атамана, и сами решили побаловаться. Незадолго перед этим астраханцы притащили одного казака, бросили его к ногам Разина, закричали, что насильничал казак над мужней женой. Расправа атамана была короткой. Казаку завязали над головой рубаху, насыпали в нее камней и бросили в Волгу — блюди казацкие порядки, не срами войско, уважай людей, не к врагам, а к друзьям пришли. С тех пор совсем хмуро стали смотреть казаки на Стенькину любовь. А теперь во хмелю кто-то сказал об этом слово поперек атамана. Смолчал Разин, словно и не слышал. А когда струги вышли на середину реки, вдруг поднялся, схватил свою любимицу, поднял над головой и, как была она в дорогой парче, в жемчугах и золоте, бросил в Волгу. Слыхали люди, что сказал тогда Степан так: «Ах, ты, Волга, река великая! Много ты дала мне, золота и серебра, богатства всякого, славою и честью меня наградила, а я так и не отблагодарил. Так возьми же и с меня поминок». Потом сел атаман на скамью и смахнул хмельную слезу…
4 сентября 1669 года Разин уходил из Астрахани на Дон. Перед этим он вдруг кончил пиры и катания и засел в своем стане. Целыми днями к нему из Астрахани приезжали в лодках какие-то люди, и Разин долго и много говорил с ними, а были те люди черные и «голые» из ремесленных слободок, с окраин, холопы и всякие обиженные. В эти же дни казаки ходили по городу уже не с, торговлишкой, а неизвестно зачем; подходили вплотную к крепостным стенам, глядели на пушечный астраханский наряд, крутились около крепостных ворот. Доносили верные люди Прозоровскому, что смотрят казаки крепостные астраханские укрепления, встречаются со всякими темными людьми. Воевода приказывал еще строже смотреть за казаками. Запретить же им ходить по городу он не мог.
Уходил Разин из Астрахани как победитель — при пушках и оружии, со всем своим войском и со всеми прибранными в дороге людьми, в том числе и с астраханцами, не переписанный и не сосчитанный, со многими граблеными животами и с выкупом, взятым за шахова купчинины товары и за Сехамбетя. Вопили вслед ему черные люди, величали своим батюшкой. Наказывал тайно многим из них перед тем Степан ждать его.
Видели воеводы, что уже здесь перед уходом затевал Стенька какое-то новое большое воровство, а какое — то было неведомо.
11. «…ЧТОБ БЫЛИ ГОТОВЫ»
Уходил Разин до срока. И он сам, и городские черные люди, и казаки знали, что эта их встреча не последняя, что настанет время, и вновь придет в Астрахань Степан Тимофеевич и призовет к себе всю астраханскую голытьбу. А пока срок еще не настал. Уносил с собой Степан прочную поддержку простых людей и крепкую свою ненависть к воеводам, боярам, дьякам, купцам. Корыстолюбивые, злобные к ним, казакам, большие астраханские люди вызывали у него омерзение.
Особую ненависть уносил он к Ивану Прозоровскому.
Незадолго перед уходом казаков на Дон воевода призвал к себе Разина.
— Даю вам в провожатые до Царицына дворянина Левонтия Плохого. А с Царицына до Паншина городка с тобой пойдет сотник астраханский с пятьюдесятью стрельцами.
Разин пробовал опять отшутиться:
— Зачем же такая забота, князь, сами доберемся. Но Прозоровский не принял атамановой шутки, отвечал строго, коротко:
— Посылаем с вами охрану по указу царя нашего и самодержца, чтоб никакого дурна ты, атаман, не учинил на Волге.
Стиснул зубы Разин, но согласился, не мог он сейчас идти на открытый разрыв с воеводой, сила была на стороне Прозоровского.
— Пусть будет по-твоему, князь, — и не удержался: — Только смотри, как бы не заскучали с нами твои стрельцы, ведь мы, казаки, к твоим людям неласковы.
Не ответил воевода атаману, повернулся спиной, потом, отпуская Разина, на виду у людей все ему выговорил и память в дорогу дал: «Чтобы казаки из Астрахани, Волгою идучи, нигде никаких людей с собой на Дон не подговаривали. А которые люди и без их подговору учнут к ним приставать, и они б их не принимали и за то от великого государя опалы на себя не наводили».
Все стерпел Разин: и последние воеводские речи, и память — только хмурился, зыркал страшно глазами на Прозоровского.
Выгребли казаки напротив Астрахани, ударили на прощание из пушечки, с крепостной стены им ответили, и понеслись легкие струги вверх по Волге, а следом на легких же речных стругах помчались стрельцы с Леонтием Плохим.
А через несколько дней, 1 сентября, тайно, ночным временем астраханские стрельцы вывели из тюрем колодников — яицких казаков и стрельцов, захваченных Львовым на Кулалинском острове. Их погрузили на насады, забили в трюмы, и караван с колодниками отправился на Москву для розыску над ворами и наказания.
Едва отчалил Разин от Астрахани, как сразу переменился атаман. Долой все воеводские наказы из памяти! Пей-гуляй, казацкая вольница! Бей начальных людей — воеводских прихвостней, шарпай богатин на Волжском раздолье! И загуляло на Волге лихое казацкое войско, и не воровское и опальное, а прикрытое царской милости вой грамотой, под охраной стрелецкого отряда.
Что мог сделать Леонтий Плохой со своими пятьюдесятью стрельцами против тысячи с лишним разинских молодцов! Смеются над ним, воеводским посланцем, казаки, кажут ему носы со стругов ушедшие с Разиным пятнадцать человек служилых астраханцев, да два человека дьяка Романа Табунцова, и ничего-то он, Леонтий, не может с ними сделать — не дает Стенька.
Под Черным Яром казаки встретили московских стрельцов, шедших в Астрахань. В это время Степан пировал в своем струге. Приказал он своим есаулам:
— Поезжайте к стрельцам и прикажите, чтобы явились ко мне их начальники немедля.
Пришли есаулы к стрельцам с большим невежеством и останавливали и приказывали быть у атамана неведомо для чего. А потом притащили к Разину в струг сотника Степана Кривицкого, стали подговаривать стрельцов перейти в казачество и подговорили кое-кого. А Степана Кривицкого Разин не грабил и не ругал, только сказал, чтоб отдал ему своих людей.
— Не могу я, атаман, мы люди подневольные, служилые. Выполним мы твой указ, в Москве с нас голову снимут, тебе не покоримся — ты нас в воду прикажешь посадить. Делай как знаешь, твоя воля.
Понравился ответ сотника атаману, налил он ему чарку водки из бочонка, что подарили ему перед уходом из Астрахани немецкие торговые люди. Выпил и сам. Сделал сотник знак, и люди его с соседнего струга притащили атаману еще бочечку вина ведра в три. Посмотрел Ранни на сотника.
— Хороший ты человек, сотник, и я тебя милую, на, выпей, — и он протянул Кривицкому полную кружку водки. Сотник с готовностью выпил ее за здоровье Степана Тимофеевича.
Разин неуверенной рукой пошарил под лавкой, протянул Кривицкому сафьяну и киндяк,[23] потрепал по плечу.
— Жалую тебя, а теперь поди прочь с глаз моих, помни атамана Степана Разина.
Не прошло и дня, как новая весть пошла к воеводам но городам, а оттуда в Москву. Выше Черного Яра повстречал Разин казанских стрельцов. Везли они из Казани в Астрахань государев хлебный запас. Разин приказал каравану встать на якоря, призвал к себе стрелецкого начальника, а стрельцам объявил волю: кто хочет к нему, атаману, переходить, пусть идет.
Приехал голова казанских стрельцов к Разину, привез с собой бочку вина в шесть ведер, отдал по запросу атамана струг большой есаульный, и отпустил его Разин с миром. Только перешло в те два дня, что держал Разин на якорях государев караван, в казаки одиннадцать казанских стрельцов.
Укоряли Разина Леонтий Плохой и астраханский сотник Федор Алексеев за подговор стрельцов и за прием беглых.
— Побойся бога, атаман, — говорил Леонтий, — скоро же ты забываешь милость к тебе великого государя, верни беглых сотнику.
— Нет, — отвечал Разин, — этого у нас, казаков, никогда не водилось, чтобы беглых выдавать. Кто пошел с нами — тот уже вольный казак: хочет — идет с нами, а хочет — сам по себе пусть живет. Мы никого не неволим.
С беспокойством видели Леонтий Плохой и Федор Алексеев, как все тверже встает Разин на Волге, творит что бог на душу положит, забывает все государевы и воеводские милости, самовольничает, людей смущает. Нет, не сносить ему, Леонтию, головы за все разинское новое дурно. А тут еще дошли до Прозоровского вести о бесчинствах атамана на Волге, и он прислал увещевательную грамоту Плохому; велел воевода Стеньке Разину со товарищами все его дурости выговаривать, что они творят свои дела, забыв страх божий и великого государя к себе милость, как им за их воровство вместо смерти живот дан. Велел воевода и людей, бежавших к Разину, тотчас выслать в Астрахань. А как их вышлешь, если учинился Стенька силен и никого не слушает?
В другой своей грамоте московским стрелецким головам и астраханскому полуголове Парфену Шубину, которые везли яицких колодников — шестьдесят шесть человек к Москве для розыску и расправы, — Прозоровский наказывал: за Разиным не ходить, ждать, пока уйдет он с Царицына на Дон. Так и сделали стрелецкие начальники: остановились, не доходя тридцати верст до Царицына, на нагорной стороне напротив Переливного острова, стали ждать вестей с Царицына. Здесь-то и нашел своих бывших товарищей Степан Разин. Неизвестно, как узнал он, что стоят стрельцы с кулалинским