. А им, казакам, надлежит тех всех бояр и иных мучителей извести и дать повсюду свободу всем черным людям.
Все знал, все сведал Разин — и то, что незадолго перед началом похода действительно умерли сразу друг за другом царица и два ее сына, и то, что настрадались казаки и на Москве, и по донским городкам от самоуправства Долгорукого, Одоевского, Матвеева, Башмакова. При одном имени Долгорукого заревела казацкая ватага, заволновалась. Сколько среди сидевших на берегу людей бежало из вотчин Долгорукого, скольких из них приказывал князь Юрий пытать и забивать в кандалы, сколько было бито батогами и кнутом по его селам и деревням. Хорошо помнили казаки и других своих обидчиков. Но не забыл упомянуть Степан и про тех, кто был ласков к казакам, — Григория Черкасского, Ивана Воротынского, добрых воевод, бояр справедливых и отзывчивых.
Один за другим выходили казаки и черные люди в круг, поминали старые обиды, нанесенные им на Руси, честили своих обидчиков, звали на Волгу и на Русь дать волю простым людям. Кричал круг им: «Любо!», верил, что изведут они, казаки, на Руси всех плохих бояр, всех изменников воевод, неправедных судей, дойдут до царя, донесут до него всю правду, освободят крестьян и посадских людей от крепостной неволи и настанет счастливая жизнь для всего черного люда. Поднималась голутва за царя против плохих его помощников.
И снова вышел в круг Разин, выхватил из ножен саблю, затряс ею над головой, закричал так, что и задние его услышали:
— Казаки, я на великого государя не хочу поднимать этой сабли. Сделаю ато — секите мне голову. Послужим великому государю и пресвятой богородице! Идем мы завтра поутру на Волгу бить бояр и воевод!
И снова круг дружно закричал:
— Любо!
Смотрел Разин на свое войско, слушал его многоголосый шум, и радовалось его сердце. Наконец-то сбывается его мечта — повести за собой большую казацкую армию, и не в простой поход за зипунами, а против своих старых недругов и обидчиков, против врагов черного люда.
Теперь все было решено. Круг поддержал его призыв идти на Волгу, а еще в Черкасске Разин не был уверен, что все случится именно так.
Здесь же, в Паншине, но уже в узком кругу разинской старшины вызрела мысль попытать счастье и на главном пути: Разин предложил направить на Слободскую Украину отряд казаков. Мыслилось, что к. тому времени, как Волга окажется в руках казаков и их войско двинется на Москву, туда же двинутся казачьи отряды с верховьев Хопра.
Наутро после паншинского круга весь казацкий стан пришел в движение. Двинулись вверх по Дону струги» им ступили вдоль берега конные отряды, двинулись степью и сторону Царицына пешие люди, далеко вперед к самой Волге были выдвинуты конные дозоры. В тот же день диости человек во главе с есаулом Леско Черкашениным, тем самым, что гонялся в Царицыне за воеводой Унковским, вышли из Паншина на Слободскую Украину — походить там, поразведать, людей, если можно, поднять и ждать вестей от Разина.
Пыль взвилась над Паншиным городком, застелила дороги: в поход с Разиным шло четыре тысячи человек конных и пеших. И тут же рассыпались по городам воеводские лазутчики с небывалой и грозной вестью о том, что восстал Стенька против Российского государства. И в те же майские дни полетели грамоты по городам и Москву о том же, а оттуда из Разрядного и Посольского приказов, из приказа Казанского дворца на юг пошли указы о том, как унять Разина и остановить восстание.
В Белгород к боярину князю Григорию Ромодановскому — воеводе Белгородского полка из Разрядного приказа послана была государева грамота. И ту грамоту можно было честь всем вслух и в Белгороде, и во всех городах на сборах воеводам, приказным людям, ратным и жилецким всяким чинам. Списки с грамоты были посланы во все города Белгородской черты. А на Воронеж, Усмань, в Козлов, Чугуев, на Коротояк к воеводам и к приказным людям послан был указ великого государя о том же. Было писано в грамоте Григорию Ромодановскому и иным воеводам, что «вор Стенька Разин, забыв страх божий, отступил от святые соборные и апостольские церкви и про спасителя нашего Иисуса Христа говорит всякие хульные слова. И нам, великому государю, и всему Московскому государству изменил. И церквей божних на Дону ставить и никакова пения петь не велит и священников з Дона збивает и велит венчатца около вербы. И пошел на Волгу и на море для своего воровства, и старых донских казаков, самых добрых людей, переграбил, и многих до смерти побил и в воду посажал…Да по нашему же великого государя указу на него, вора и богоотступника и изменника, посланы с Москвы бояре наши и воеводы и ратные люди».
Кончились осторожные недоговоры, полудействия. Еще ранней весной, прослышав о подготовке нового разинского похода, указывала Москва воеводам всех беглых людей, идущих на Дон, задерживать, осматривать и не пропускать, а кто станет уходить силой, тех забивать в колодки и отправлять с провожатыми в Москву; наказывалось и черкасской старшине Стенькино самовольство унимать и с Дона его не выпускать. Но где-то, видно, не верили московские начальные люди, что прощенный царем атаман поднимет восстание. И лишь после убийства жильца Евдокимова забеспокоились всерьез. Еще лишь собирались рати в Москве, еще лишь разворачивались не торопясь воеводы но городам, а было ясно, что на большое и невиданное дело поднимается Российское государство, идет войной на своего лютого внутреннего врага. И нет этому врагу больше ни прощенья, ни пощады.
Кончался только май месяц, и наступали первые июньские дни, а в Москве уже читали указ о посылке московских выборных полков начальных людей и солдат на Воронеж, Коротояк, Тамбов. Говорилось в указе, чтобы дать всем тем солдатам корм и «в запас купить под пушки лошади».
Зашевелился Стрелецкий приказ в Москве. В Воронеж, Тамбов и Коротояк были посланы московские стрельцы со знаменами, протазанами[27] и пушками. Туда же для новоприборных тамошних стрельцов повезли четыреста мушкетов. А взяли их из Оружейной палаты.
По всему было видно, что ждали в скором времени похода Разина на Москву через Слободскую Украину, Коротояк и Воронеж. Потому и укрепляли эти города, слали туда стрельцов и боевые припасы. Но не забывали и низовые города. По указу великого государя на низ из Москвы был послан кравчий и воевода Петр Семенович Урусов и с ним 2600 человек пешего солдатского строя выборного полка. Надлежало полку идти из Москвы до Нижнего Новгорода, Казани, Саранска и далее, куда потребуется. А в Саранске указано было быть с Урусовым «стряпчим и дворянам московским и жильцом, помещиком и вотчинником муромским, нижегородским, арзамасским, алатарским, курмышским, саранским, темниковским, кадомским, шатцким, да городовым дворянам и детям боярским муромцом, нижегородцем, арзамасцом, мещеряном».
Поднимал великий государь, против Разина прежде всего тех поволжских и поокских вотчинников и помещиков, кому грозили казаки в первую голову. Пусть спасают они свои вотчины и поместья от воров, блюдут свое родство и породу.
Подтягивались на низ и стрельцы из других городов — из Казани и Саратова на Царицын.
А в это время Разин шел к Волге.
Заволоклась клубами пыли высохшая под жарким солнцем степь. Пыль окутывала и телеги с лежащими на них длинными стругами, и лошадей, которые тащили суда по земле волоком, перекатывая их на толстых катках, и бредущих под палящим солнцем в пешем строю казаков. Поодаль от дороги неторопким шагом шла конница.
Ночью в степи горели костры, казаки отдыхали, а в утренние сумерки, задолго до восхода солнца, степь снопа приходила в движение.
В эти часы Разин почти не отдыхал. Он крутился среди войска на невысокой выносливой лошаденке. То видели его в конном дозоре, то около пеших казаков, которых он бодрил шуткой, добрым словом, то помогал он советом возчикам, тащившим струги. Степан следил на порядком в войске — чтоб не напивались без времени; сам он в рот не брал хмельного во все дни перехода с Дона на Волгу. Проверял он и казацкий корм: довольно ли отпускают войску хлебов, круп, муки, хорошо ли варят еству кашевары.
За несколько дней он весь прочернел от солнца и пыли, похудел, лишь глаза блестели под темным чубом.
В эти дни Разин ни разу не срывался на крик: хоть и много было неурядиц и лишней суеты, но терпел он, действовал уговором. Вперед! К Волге! Скрипели телеги, ржали взмыленные кони, мотались струги на деревянных катках. А над телегами и над стругами — пыль, пыль…
Через два дня пути вдали заблистала Волга. Ее серебряная лента прорезала огромную равнину и уходила на юг, туда, где лежали Царицын, Черный Яр, Астрахань, туда, где были Каспий и Персия. Это была их дороги, их судьба. Теперь казаков не надо было подгонять, шире стал шаг, веселей заскрипели тележные колеса.
Казаки спустили струги в полутора верстах выше Царицына. Место было пологое и удобное среди холмов пряного берега. Вывел сюда Разина царицынский посадский человек Степан Дружинкин, бежавший из города от насилий воеводы Унковского. Он же сказал Разину, что в городе ждут казаков и тотчас откроют им ворота;
Здесь же на берегу казаки разделились. По берегу к Царицыну двинулись конные сотни и пешие казаки во главе с Разиным, а водой пошли струги, куда Степан посадил начальником есаула Василия Уса.
…Стояли в ночной темноте казачьи сотни, где-то внизу в темноте же билась мелкая волна в борт многих стругов — ровный мелкий стук стоял на реке. А едва занялась заря, дал Разин приказ наступать на Царицын. Рядом с Разиным скакал Степан Дружинкин, показывал дорогу.
Солнце еще не встало, когда казацкое войско подошло к Царицыну. Город был темен и тих, на городской стене двигались тени, крепостные ворота были накрепко заперты. Казаки еще пододвинулись к городу, и тут из-за городской стены забили в вестовой колокол, ударила пушка. Новый царицынский воевода Тимофей Тургенев будил горожан, звал защищать городские стены, насмерть биться с воровскими казаками.