Около Денежного острова, в семи верстах от Царицына, Разин встретил стрельцов. Его струги внезапно выскочили из-за косы, ударили по каравану. Растерялись стрельцы, не успели даже пищалей зарядить, погребли к берегу, а там уже ждали их казацкие конные отряды. Бросились казаки с двух сторон на Лопатина — с суши и поды — и начали избивать стрельцов. Те побежали к Царицыну, хотели скрыться за его стенами, отсидеться гам от казаков; бежали и чаяли от города выручку. Но едва подошел Лопатин к Царицыну, как ударили городские пушки по стрелецкому каравану, полетели щепы от стругов, запрыгали пушечные ядра по берегу. А сзади подходил Разин. Часть стрельцов выбросилась в воду, другие выгребли к берегу и сдались там казацкой коннице, остальные рассыпались вниз по реке и на острова.
Там среди ивняка, на песчаных отмелях продолжалась битва. А вскоре и их взяли казаки в плен и с ними голову Ивана Лопатина и полуголову Федора Якшина. Пятьсот же человек стрельцов пали под казацкими саблями.
Здесь же, на берегу, состоялся скорый суд.
Разин подошел к стрельцам разгоряченный после боя; запыхавшийся, промокший, грязный, сабля в крови. Шумно дыша, надвинулся на Лопатина, схватил его зэ ворот, закричал:
— Государев изменник! Боярский прихвостень!
С ненавистью и страхом смотрел Лопатин в потное и грозное лицо Разина. Степан отбросил голову, подошел к стрельцам.
— На кого же вы руку поднимаете? На своего же брата, простого человека! Эх вы, служилые! — Потом отошел, отдышался, заговорил по-другому: — Скажите же, как к вам был голова — добр или недобр? Говорите, не бойтесь!
Зашумели стрельцы, сначала робко, потом все слышнее, кто-то закричал, что мучителем был голова, другой выкрикнул, что забил до смерти Лопатин двух стрельцов во время пути, а иных без вины примучивал. Тогда обратился Разин к своим казакам:
— Что будем делать с головой? Закричали казаки:
— В воду! В воду посадить голову!
Накинули Лопатину веревку на шею, потащили к реке, бросили в воду, кололи его пиками, топили, а кругом свистели и гикали казаки, кричали стрельцы, многие из них подбегали к воде и доставали своего обидчика бердышами. За головой наступила очередь Федора Якшина. Якшин стоял в стороне, зажимал рукой рану в плече.
— А как был к вам полуголова — добр или недобр? — обратился Разин к стрельцам.
И снова зашумели стрельцы:
— Добр был к нам Федор, добр.
— А этого, — указал Разин на полуголову, — взять под стражу и держать строго за караулом.
Затем казаки бросили в воду еще трех стрелецких начальников. Остальных же, тех, кто сам сдался в плен, Разин взял в свое войско, а тех, кто сражался с ним, определил гребцами на струги и лодки.
Со славой вернулся Степан в Царицын. Жители устроили ему торжественную встречу, стояли по улицам в лучшем своем платье, во дворах хозяйки накрывали столы. А разинские гонцы уже скакали на Дон, в Запорожье с известиями о великой победе над боярскими войсками. И вести об этой победе расходились по всей Волге, по всей Руси.
Теперь Царицын был вне опасности. Не скоро еще придут сюда новые государевы ратные люди. На севере медленно тянулись в сторону Саранска полки Урусова и Юрия Борятинского, на юге Прозоровский лишь начал собирать силы для посылки их в помощь Царицыну. Как и в прошлые годы, опережал Разин воевод, упреждал их действия.
После разгрома Лопатина он стал уже безоговорочным хозяином Нижней Волги, разрубил он реку на две части. На юге сидела без хлеба, без денег и боевого запаса Астрахань, а к северу — притихли в ожидании казацкой грозы Камышин, Саратов, Казань. Говорил народ по городам и селам, что ныне Волга река стала их, казачья.
Кончалась третья неделя пребывания Разина в Царицыне. Теперь войско насчитывало уже свыше семи тысяч человек, а народ все подходил и подходил. И всех нужно было разместить в сотни, найти им место в стругах, наделить оружием.
Лето уже было в разгаре, наступил жаркий волжский июнь. Днем небо раскалялось добела, песок на отмелях жег босую ногу. Пора было уже двигаться дальше, ловить дорогое на реке летнее время, а Разин все медлил. Говорили между собой близкие к нему люди, что ждет атаман подмоги от запорожских черкас, чает, что придет к нему на Царицын полковник Серко с запорожскими казаками. Но дни шли, от Серко не было вестей, и тогда Разин созвал последний перед отходом круг. Нужно было решать, куда идти дальше.
За время пребывания в Царицыне не раз уже на кругу казаки говорили об этом, но единства не было, гнули в разные стороны. Кричали и за Москву, и за Казань, и за Астрахань. Еще на первых кругах говорили черные люди, и крестьяне, и холопы, которые были в казацком войске, что идти надо на Русь, в русские города. Но уже тогда брали слово другие люди и говорили: «В русские… городы по та места не пойдем, пока места в русских городех хлеб с поля не спрячют; а как… в русских городех хлеб с поля спрячют, и они… хотят итить вверх рекою Волгою под Казань и под казанские пригородки».
Слушал Разин беглых черных людей и видел, что правду говорят они. Что он найдет на Руси в июне да в июле месяце? Крестьяне будут ловить погожие летние дни, работать с утра до ночи на покосе, жатве и обмолоте. Так и пройдут казаки по селам и городам в одиночестве и молчании, разве что черные посадские людишки прибегут к ним. Но с такой силой бояр не сокрушить. Это Разин знал твердо. Только уездные люди, крестьяне, могут пополнить и укрепить его войско. Уже здесь в его стане они были самыми горячими и злыми. Еще не зажили их обиды от вотчинников и помещиков, еще не отъелись они, как старые казаки, на казенных, государевых харчах, еще не развратились зипунами. Больше всех кричали они против бояр и помещиков, громче всех звали в Русь.
Больше по душе были Разину разговоры про Астрахань. Кричали на кругах казаки: идти надо на Астрахань, а управясь под Астраханью и укрепя ее, двигаться всем войском на Москву, там, на Москве, побивать бояр. За это говорили и тайные пришлые из городов люди; звали Степана в Казань, Саратов, Черный Яр, Астрахань, обещали не биться с ним, открыть ворота. Все больше и больше загорался Разин мыслью устроить на Волге свое казацкое государство, с кругами в каждом городе, с крепкими заставами по всей реке, а отсюда уже ударить на Москву.
Но и на этом кругу, как всегда, не стал Разин сам решать дело. Лишь начал его, спросил свое войско: «Идти вверх по Волге под государевы городы и воевод из городов выводить или идти к Москве против бояр?» И снова зашумел круг, закричали казаки, зазвучали в их криках названия волжских и русских городов. А потом, не сговорившись, положили на слове своего атамана; как скажет Степан Тимофеевич — так и будет.
На этот раз долго говорил Степан, поминал он и крестьян, которые сейчас, летом, не пойдут за ними, казаками, и черных людей по волжским городам, которые ждут их, и Москву, куда надо идти войску, но лишь после доброй подготовки. Говорил Разин и о зипунах — не забывал своих старых товарищей, славных участников персидского похода. «Идти бы нам всем, братцы, на Астрахань, — закончил Степан, — грабить купчин и торговых людей. Не дороги нам сейчас бояре, а дороги купчин и торговых людей животы. А как возьмем Астрахань или сдадутся нам жители, то и на Русь вверх по Волге пойдем».
В тот же час выступили на кругу два астраханца, беглые от воеводы Прозоровского люди. Говорили астраханцы: «А как-де он, Стенька, з донскими казаками будет под Астраханью, и астраханские-де татаровя с ним, Стенькою, битца не станут, выдут из города, только-де учнут битца московские стрельцы, а их-де, астраханские жители, учнут битца для поманки».
Последним еще раз выступил Степан: «Сначала возьмем Астрахань, а потом пойдем вверх под Казань и под иные государевы города. А вся чернь в городах государевых потянет с нами заодно и бояр будут бить с нами заодно ж».
На том и порешил круг: идти на Астрахань. Все были довольны: и казаки — они шли за зипунами, укрепляли свою казачью Волгу, и крестьяне и холопы — эти знали, что после Астрахани собирается войско идти в русские уезды бить бояр. Споры кончились, цель была ясна, снова дружной жизнью зажил казацкий стан.
К вечеру разделилось войско. Те, кто уходил в поход, потянулись к берегу. С ними ушли и многие царицынские черные люди. Те же, кому надлежало остаться в Царицыне, побрели из стана в город. А оставался каждый десятый человек по жребию. Вечером же собрались казаки в городе, устроили круг и выбрали себе атаманом Петра Шумливого, старинного казака, разинского товарища, а у царицынцев в городе оставались за главных сын боярский Иван Кузьмин, соборный поп Андрей и местный пушкарь Дружинко Потапов. Кузьмин — беспоместный и безденежный человек — давно уже мутил воду в Царицыне, грозил Тимофею Тургеневу. Он же подговорил жителей открыть ворота. Соборный же поп встречал казаков хлебом-солью, первым пришел в их стан, а был поп из бедных уездных людей. Пушкарь же Дружинко подговорил своих товарищей не стрелять в казаков и, когда метался воевода по крепостной стене, кричал, чтобы стреляли пушкари по казакам, стояли пушкари молча, не подходя к пушкам. А потом, когда стал Царицын казачьим городом, выбрали всех троих царицынцы на кругу своими атаманами.
Кузьмин, поп Андрей и Дружинко руководили починкой стен и устройством надолбов, вершили в городе суд и расправу и теперь оставались вместо воеводской власти и Царицыне.
Ранним утром войско двинулось в путь. Первыми ушли легкие дозоры в сторону Черного Яра, затем триста казаков погребли в стругах на Камышинку: хотел Разин со всех сторон окружить свою первую столицу верными городками, сломить в них воеводскую силу, очистить Волгу от московских стрельцов, разведать пути к Астрахани и Саратову. Следом за ними двинулся отряд на Дон. Повел казаков в донские городки брат Степана Фрол.
Отрядил Разин своему брату 10 пушечек, набил телеги царицынским дуваном, чтобы роздали его по донским городкам, а в придачу дал казну счетом в сорок тысяч рублей.