Канаватные бешметы в нитку строчены,
Галуном рубашки шелковые обложены,
Сапоги на молодцах на всех сафьяновые.
Но куда большее впечатление, чем одежда, на астраханцев произвело то, с каким достоинством держали себя Разин и его сподвижники. Объединенные заветной мечтой найти вольную волюшку, они называли себя князьями казачьей вольницы и держались на равных с воеводами и боярами, словно и впрямь принадлежали к сановным князьям. Стрейс оставил выразительный словесный портрет С. Т. Разина: «Вид его величественный, осанка благородная, а выражение лица гордое; росту высокого, лицо рябоватое. Он обладал способностью внушать страх и вместе любовь. Что б ни приказал он, исполнялось беспрекословно и безропотно».
Короткое пребывание участников каспийского похода в Астрахани произвело ошеломляющее впечатление на население города. Неведомый иностранец, англичанин по национальности, воочию видевший, как восторженно встречали разинцев, не преминул отметить в своих записках, какой огромной популярностью они пользовались у местных жителей, однако этот автор недвусмысленно утверждает, что Разин попросту купил расположение астраханцев: «Когда ходил он по улицам, то бросал в народ золотые и другие награбленные им монеты, и оттого народ встречал его приветственными кликами…» Но другой иностранный очевидец — голландец Л. Фабрициус свидетельствует иное. Разин, пишет он, «сулил вскоре освободить всех от ярма и рабства боярского, к чему простолюдины охотно прислушивались, заверяя его, что все они не пожалеют сил, чтобы прийти к нему на помощь, только бы он начал». Вот чем, а вовсе не золотом завоевали князья казачьей вольницы симпатии астраханцев!
Астраханские власти пустили разинскую флотилию в город на условии, что казаки сдадут пушки и другое оружие, освободят именитых персидских пленников, вернут имущество шаха, в том числе чистокровных скакунов из его конюшен, а также всю остальную добычу. Частично Разин выполнил требование астраханских воевод, но настоял на том, чтобы казакам были оставлены 20 легких пушек и то добро, которое было добыто в персидском походе, так как пушки потребуются для обороны от нападений крымцев и ногайцев при возвращении на Дон, а что касается захваченной в Персии добычи, то она, по словам Разина, была уже вся поделена между казаками. Чтобы воеводы были посговорчивее, повстанческий предводитель оделил их богатыми подарками: И. С. Прозоровскому как главному наместнику была пожалована баснословной цены соболья шуба, а С. И. Львову, как сообщает Л. Фабрициус, «куча ценных вещей, в особенности жемчугов, прекрасных конских сбруй, усыпанных жемчугом и бирюзой, а также куча серебра и золота». Фабрициус свидетельствует, что Львов после этого принял Разина в названые сыновья и по русскому обычаю подарил ему икону в золотом окладе искусной работы. «В надлежащем месте, однако, к этому отнеслись весьма неодобрительно», — пишет тот же автор, имея в виду реакцию боярского правительства и самого «Тишайшего» на поступок сиятельного князя. Трудно сказать, чем руководствовался Львов, решив столь коротко сблизиться с Разиным. В принципе казацкие атаманы с Дона не считались в глазах столичной знати худородными людьми. Учитывая ту важную миссию, которую выполняли они по охране южных границ, в Москве их принимали по высокому чину. И все же поведение князя Львова не может не вызывать удивление, ибо он, разумеется, понимал, что, став нареченным отцом Разина и этим выказав ему свое явное благоволение, он одновременно рисковал накликать на себя монаршью немилость, что, кстати, и произошло. Принимая Разина в названые сыновья, князь Львов, конечно же, пускался в тонкую игру, в результате которой рассчитывал снять царившее в связи с пребыванием в Астрахани участников каспийского похода социальное напряжение, но чересчур переусердствовал. Однако, приобретя расположение Разина, Львов, сам того не ведая, сберег себе жизнь. Но об этом позднее.
Принимая все меры, чтобы побыстрее выпроводить разинцев на Дон, астраханская администрация во многом пошла им на уступки и не стала чинить препятствий, хотя они выполнили далеко не все ее предварительные требования. В начале сентября отряд Разина беспрепятственно покинул Астрахань.
Дальнейшие действия казачьего атамана красноречиво свидетельствуют о том, что и целование милостивой государевой грамоты, и переговоры с воеводами, и обещания впредь против царской воли не идти, и другие авансы, которые получили власти от Разина, были лишь имитацией покорности. Он не желал вступать в компромисс с власть имущими и был далек от классового примирения с ними. Сделав по пути следования остановку в Царицыне, Степан Тимофеевич приказал сбить замки с острога и выпустить тюремных сидельцев. С городовым воеводой А. Унковским, о должностных преступлениях которого и насилиях, чинимых им простому люду, Разин был наслышан, он поговорил по-казацки круто: бранил и грозился убить, если тот опять возьмется за старое, а один из повстанческих командиров, дабы слова атамана лучше дошли, отодрал царицынского правителя за бороду, что по тем временам было неслыханным унижением чести и мужского достоинства, а для дворянина — тем более. Начальному человеку Л. Плохово, явившемуся к повстанческому атаману с жалобой на то, что чуть ли не половина находившихся под его командованием стрельцов переметнулась к разинцам, он ответил: «У казаков-де того не повелось, что беглых людей отдавать». А полковнику Видеросу, которому воевода Прозоровский поручил склонить Разина к возвращению астраханцев, присоединившихся к повстанческому отряду, Разин заявил: «Должен я предать своих друзей и тех, кто последовал за мной из любви и преданности? Добро же, передай твоему начальнику Прозоровскому, что я не считаюсь ни с ним, ни с царем, что в скором времени явлюсь к ним предъявить свои требования».
В фольклоре о плавании разинцев в Персию события заметно романтизированы. Степан Тимофеевич и его «детушки» неизменно одолевают всех недругов, не знают поражений. В былинном эпосе «по морю синему, по Хвалынскому» «добры молодцы донские казаки» плывут вместе с самыми любимыми и популярными на Руси богатырями Ильей Муромцем и Добрыней Никитичем. В этом нашли воплощение вера народа в силу своего нового заступника — Разина, стремление «подкрепить» его ряды могучими героями, которых вовеки веков не одолеть никому. Наделение «батюшки» Степана Тимофеевича былинными чертами началось еще при его жизни. При объяснении секрета его успехов и в стане врагов, и в лагере друзей на первом плане непременно была военная удача. Долгое время победы участников персидского похода в освещении современников и потомков оставались не более чем цепью счастливых для Разина и его сподвижников случайностей. Но факты позволяют со всей определенностью говорить о воинском искусстве Степана Разина, об умении решительно и тактически неожиданно для противника действовать на суше и на море. Казацкие приемы боя, которые испробовал донской атаман в столкновениях с правительственным войском, оказались очень результативными и непостижимыми для царских воевод.
Персидский поход — начальный этап крестьянской войны, когда в непосредственные действия против класса феодалов еще не втянута огромная народная масса. Объясняется это тем, что первая проба сил разинцев осуществлялась в основном вне России. Кроме того, в 1667–1669 годах при всей остроте социального противоборства между восставшими и власть имущими первые были еще не готовы вступить в решительную схватку со своим классовым противником. У них были побочные цели — взять «зипуны», захватить «ясырь», поискать «вольную землицу». Но мало-помалу обогащение, интерес к добыче отступают на задний план перед жгучей потребностью наказать обидчиков народа, стать им неумолимыми судьями. Князья казачьей вольницы считают, что восстановить справедливость, защитить задавленных гнетом людей — их естественное призвание. Оттого повстанческий атаман не склоняет головы перед царскими сатрапами, оттого гордо ответствует князьям и боярам, оттого считает себя вправе чинить суд над воеводами и стрелецкими командирами, о которых идет недобрая молва.
Стала Волга река казачья
В лучах славы вернулись князья казачьей вольницы на родной Дон. Овеянное легендами, имя Степана Разина становится социальным магнитом, притягивающим к нему сотни и сотни обездоленных. Весть о народном заступнике «батюшке» Степане Тимофеевиче разнеслась далеко по России. Простому люду не столько кружила голову молва о несметных богатствах, привезенных разинцами с персидских берегов, сколько согревала сердце мысль о том, что нашелся человек, посмевший спорить с боярами и вельможами, предъявлять им свои требования, а если надо, то и способный примерно их наказать, чтоб другим неповадно было обижать беззащитных.
На Дону участники каспийского похода и его предводитель сильно потеснили казацкую старшину, поколебали ее авторитет и власть войскового атамана. Городок Кагальник, близ которого встал лагерем полуторатысячный отряд Разина, быстро затмил старую столицу казачьего края Черкасск. Обычно собранные тем или другим атаманом для похода за «зипунами» ватаги по возращении быстро распадались, — численность разинского воинства, напротив, неуклонно росла. В ноябре 1669 года оно насчитывало уже 2700 человек, к весне 1670 года достигло 4000.
В Кагальнике шла оживленная торговля заморскими товарами, оттуда поступали известия о строительстве новых судов, больших закупках оружия и боеприпасов. Все это не оставалось без внимания царских властей. Сообщения о масштабных приготовлениях Разина поступали в Москву. Там не на шутку встревожились: что еще замышляет своенравный атаман и так доставивший правительству немало беспокойства? «Тишайший» и его ближние бояре еще в 1667 году поняли, что предприятие Разина выходит далеко за рамки разбойно-пиратского похода и представляет прямую угрозу господствующему классу. Не случайно 19 июля, спустя неполных, три месяца после переправы казачьей флотилии с Дона на Волгу, царь с целью принятия мер против разинцев созвал Боярскую думу. Не случайно в Астрахани произошла смена воевод. Не случайно на мятежный Яик было направлено огромное карательное войско.