Образ действий восставших в Астрахани принимает тот же характер, что и в Царицыне: вместо ненавистного воеводского управления вводится казачье устройство; местное население, на манер Донского Войска, разбивается на тысячи, сотни, десятки во главе соответственно с выборными атаманами, сотниками и десятниками; деньги и имущество бояр, дворян, воеводских подручных, начальствующих военных чинов равномерно распределяются на дуване (свою долю получает даже Фабрициус); тюремные узники обретают свободу; приказные бумаги, долговые письма, вся найденная в домах и казенных палатах обширная документация сжигаются на костре — неграмотная людская масса слишком хорошо знает: от бумаг исходит неволя. Запишут на листке на человека за долги и недоимки «кабалы» и «крепости», и он уже больше собой не располагает, переходит в зависимое состояние. По достоверным данным, «Разин не токмо в Астрахани в приказной полате дела велел драть», но и грозился, что «вверху де у государя дела все передерет».
Сохранились составленные рукой врагов разинцев описания того, что делалось в Астрахани в ту пору. Со страниц сочинений этих авторов народовластие предстает как затяжная полоса дикого разгула и произвола «бунтующей черни». По их словам, в городе царил полный хаос и беспорядок, человеческая жизнь не стоила и копейки, любой «мятежник» якобы мог безнаказанно ограбить, изувечить или убить кого угодно из мирных жителей, если тот ему почему-либо не приглянулся. Нагнетание обвинений разинцев во всех тяжких грехах, чередование по нарастающей жутких сцен насилия, смакование жестокости восставших — вот характерные черты освещения событий в Астрахани классовыми недругами поднявшихся на борьбу угнетенных масс. Однако и сквозь ненависть к восставшим, предвзятость и пристрастность по отношению к ним проглядывает истина. К примеру, неоднократно упомянутый Л. Фабрициус, который не скупится на отборные бранные эпитеты в адрес разинцев и называет их то подлыми канальями, то бессовестными кровавыми собаками, то убийцами, то разбойниками и тиранами, все же вынужден в своих записках признать, что Разин «хотел установить полный порядок», старался искоренить в повстанческих рядах воровство, аморальное поведение, строго пресекал употребление нецензурных слов. «… Если кто-либо, — свидетельствует Фабрициус, — уворовывал у другого что-либо хоть не дороже булавки, ему завязывали над головой рубаху, насыпали туда песку и так бросали его в воду. Я сам видел, как одного казака повесили за ноги только за то, что он походя ткнул молодой бабе в живот».
Тот же Фабрициус, который чуть ли не на каждой странице своего сочинения толкует о неуправляемости повстанческого войска и бесчинствах, им творимых, вдруг приводит факты, доказывающие как раз обратное. «… Этот жестокий казак, — пишет он о Разине, — так почитался своими подчиненными, что стоило ему только что-либо приказать, как все мгновенно приводилось в исполнение. Если же кто-либо не сразу выполнял его приказ, полагая, что, может, он одумается и смилуется, то этот изверг впадал в такую ярость, что казалось, он одержим. Он срывал шапку с головы, бросал ее оземь и топтал ногами, выхватывал из-за пояса саблю, швырял ее к ногам окружающих и вопил во все горло: «Не буду я больше вашим атаманом, ищите себе другого», после чего все падали ему в ноги и все в один голос просили, чтобы он снова взял саблю и был им не только атаманом, но и отцом, а они будут послушны ему и в жизни, и в смерти. Столь беспрекословное послушание привело к такому почитанию этого злодея, что все перед ним дрожало и трепетало и волю его исполняли с нижайшей покорностью».
Резкое неприятие и осуждение Разина и разинцев автором проявляется и в намеренном стремлении представить их в карикатурном свете, и в именовании повстанческого предводителя извергом и злодеем. Но, хотя острая враждебность и жгучая неприязнь к восставшим переполняют Фабрициуса, злоба не настолько застилает ему глаза, чтобы не подметить в разинском стане неукоснительного подчинения атаману, выполнения приказов, строгого спроса за неблаговидные поступки и т. п. Конечно, не стоит впадать в крайность и преувеличивать степень централизации и организованности сил восставших, однако элементы единоначалия и дисциплины в их лагере налицо, и даже враги разинцев не могли это не констатировать.
Домыслы по поводу того, что, захватив власть, восставшие оказались не в состоянии ею распорядиться, красноречиво опровергают события в Астрахани. Астрахань стала крупнейшим опорным пунктом восстания. Больше того — ее даже можно назвать столицей разинской вольницы. Нигде так долго, как там, не продержалась народная власть: полтора года город находился в руках повстанцев.
Заканчивавшаяся на Средней Волге страдная пора — уборка урожая заставляла Разина спешить. Он крепко рассчитывал на освободившиеся крестьянские руки: нужно было наращивать силы, чтобы противостоять большому карательному войску, которое собирало против разинцев правительство.
Разин покинул Астрахань 20 июля, добрая половина жителей ушла с ним, но зато для усиления оставшихся атаман выделил из донских казаков по два человека с десятка во главе со своим испытанным сподвижником Василием Усом. Ус верховодит в Астрахани вместе с двумя другими разинцами — Федором Шелудяком и Иваном Терским, а также с выборными горожанами. Ему, понаторевшему военачальнику, приходится заниматься не столько ратными, сколько гражданскими делами. Атаману были переданы городовые печати, в его руках было сосредоточено все делопроизводство. Ус распорядился переписать всех, кто был здоров, крепок и гож к оружию, велел учесть весь хлеб на житном дворе, столовый харч и прочие запасы продовольствия. Он должен был обеспечить строгий повстанческий порядок и решать повседневные вопросы жизни большого города — от распределения продуктов до восстановления прекращенной в дни бурных июньских событий в Астрахани рыночной торговли. Со своей нелегкой задачей Василий Ус и его помощники хоть и с переменным успехом, но справлялись.
Ус жил в отдельной избе в деловой части Астрахани — Белом городе. У этой избы постоянно толпился народ — люди шли к главе повстанческой власти со своими советами, просьбами, заботами, обидами. И всех Ус принимал, старался оказать помощь. Ему приходилось даже регистрировать браки, выдавая молодоженам свидетельства, заверенные трофейной печатью с изображением короны и меча. Деньги за эту процедуру не взимали, что очень устраивало женихов и невест, ибо свадебная церемония обошлась бы весьма дорого. О состоянии дел в Астрахани Ус периодически писал С. Т. Разину и сам часто получал от него грамоты и распоряжения.
Ни крупные поражения, которые терпели разинцы на фронтах крестьянской войны, ни угрозы царских властей огнем и мечом восстановить «законный порядок» в городе не поколебали решимость защитников астраханской вольницы продолжать борьбу. Государевы полки занимали город за городом — Астрахань стояла. Пылали подожженные карателями села и деревни, жители которых участвовали в восстании, — Астрахань держалась. Долгое время город оставался несокрушимым бастионом народной власти. Когда в мае 1671 года повстанцам стало известно, что оставленные ими в свое время в живых представители астраханской феодальной верхушки — митрополит Иосиф и князь Львов тайно переписываются с царскими воеводами, замышляя в городе переворот, в Астрахани незамедлительно собрался круг, который после тщательного публичного разбирательства (его вел сам Ус) вынес обоим обвиняемым, а также прочим замешанным в заговоре против восставших лицам смертный приговор.
Казнив Львова и могущественного церковного иерарха, Ус и его сподвижники вырвали таким образом два ядовитых зуба, которые то и дело пускала в ход в Астрахани тайная антиповстанческая группировка, нанося тем самым немалый вред разинцам.
Однако пора вернуться назад, к событиям конца июля 1670 года, когда Разин, покинув Астрахань с 11-тысячным войском, отправился вверх по Волге. Поход повстанцев от Царицына до Астрахани, а затем от Астрахани и Царицына через Саратов, Самару, мелкие населенные пункты и остроги (крепости) до Симбирска можно поистине назвать триумфальным. Жители сами брали под стражу местную администрацию и с крестами, иконами и хлебом-солью выходили навстречу «батюшке» Степану Тимофеевичу. В занятых разинцами городах с теми или иными вариациями повторялись события Царицына и Астрахани, воспроизводились те привычные казацкому ядру повстанческого войска формы управления и социальных взаимоотношений, которые были распространены на Дону.
Период наиболее бурного и активного выступления масс начинается в разгар лета 1670 года. В августе рабочая страда самая тяжелая: два поля надо убрать да третье засеять. Не случайно конец уборки урожая совпадает с невиданным накалом классовой борьбы крестьянства. В течение очень короткого срока поднялось крепостное население Симбирского и Нижегородского уездов. Волны движения докатились до Рязани, охватили Заволжье и районы русского Севера, достигли Белого моря, где сомкнулись с Соловецким восстанием. Последнее вспыхнуло в 1668 году как протест монахов-старообрядцев против церковной реформы патриарха Никона, однако с проникновением в Соловки отдельных групп разинцев сквозь религиозную оболочку все явственнее и острее проглядывают те же мотивы борьбы, которые объединили участников крестьянской войны: недовольство боярским произволом, социальным и имущественным неравенством в монастырской среде, неудержимым натиском крепостничества.
В Симбирском уезде крестьяне разных национальностей — русские, татары, мордва, марийцы вместе с присоединившимися к ним конными и пешими стрельцами, как пишет один из представителей лагеря феодалов, «дворян и детей боярских побили с женами и детьми и дома их все разграбили, да и ратных людей, жильцов и дворян и детей боярских многих по слободам и по деревням и по дороге побили и переграбили».
Поднялось крепостное население вотчин боярина Морозова в Арзамасском уезде, в селах Лысково и Мурашкино. Летят от воеводы к воеводе в разные концы тревожные сообщения о том, что от Арзамаса по Нижний Новгород крестьяне «забунтовали, помещиков и вотчинников побивают, а которые поместья и вотчины московских людей, и их в тех поместьях и вотчинах нет, и в тех местах побивают прикащиков их с женами, с детьми и поместья и вотчины их разоряют». Из ряда деревень и сел отряды восставших крестьян направились к Нижнему. Официальная переписка тех лет между центральной и местной администрацией свидетельствует, что и «в нижегородских жителях была к воровству шатость».