ами вошло у него в обыкновение.
В середине XVII века в России еще были обширные земли, не захваченные феодалами. Но их количество быстро и неуклонно сокращалось под натиском бояр, дворян, церкви и самого феодального государства. Крестьяне, искони вольготно жившие и хозяйствовавшие на этих землях, теряли свою независимость, попадали в крепостную кабалу. Особенно стремительно господствующие классы и государство прибирали к рукам территорию с нерусским населением. Так, народы Поволжья в течение каких-то десяти — пятнадцати лет оказались под двойным ярмом: со стороны русских и местных феодалов, которых поддерживало и на которых опиралось в своей политике земельных захватов самодержавие. В результате татарские, мордовские, башкирские, чувашские, марийские, удмуртские крестьяне вынуждены были работать на господина на той самой пашне, которую они еще недавно привольно возделывали как свою. Искать правду, отстаивать свои права на силой захваченную землю, затевать тяжбу с феодальными хищниками было бесполезно. Крестьяне-татары из деревни Туряевы под Казанью пытались найти управу на Спасо-Преображенский монастырь, «насильством своим» присвоивший их сенные покосы. Победителем из этого земельного спора вышел монастырь. Крестьяне еще и пострадали: слуги монастырские по ним «из луков и из пищалей стреляли».
Крупнейшим феодалом было само государство. В России были так называемые тяглые сословия, или тяглецы. К ним относились черносошные (закрепленные за государством) крестьяне и посадские люди — торгово-ремесленное население городов и промысловых местечек. Они должны были нести «тягло» — выполнять особые повинности в пользу феодального государства. Отсюда и их название.
Тяглецы должны были вносить в пользу государства многочисленные подати, выполнять до двадцати видов обременительных повинностей. С них брали сборы деньгами и натурой за провоз товаров, за пользование баней, за лавки и харчевни, если они вздумают их открыть, за землю и всякие угодья. За соль была предусмотрена специальная соляная пошлина. Пьющие платили кабацкие деньги за употребление спиртного, курящие — за табак, причем оба эти налога были введены отнюдь не из человеколюбия, не в заботе о здоровье людей, а исключительно в целях пополнения государственной казны.
На содержание стрельцов взимались стрелецкие деньги, на провоз почты и чиновников — ямские, на выкуп россиян, попавших в плен к крымским татарам или туркам, — полоняничные. Помимо этих были чрезвычайные налоги — пятая, десятая, пятнадцатая, двадцатая деньга, эквивалентные соответствующей (пятой, десятой и т. д.) части доходов и «прибытков». Правда, целовальники, головы и старосты, которым было вменено в обязанность собирать с тяглецов обычные и чрезвычайные подати, норовили мерить их на свой аршин, чтобы взять лишку. Хоть они и целовали крест (отсюда слово «целовальник») и присягали верой и правдой служить интересам государства, не кривить душой ни по корысти, ни по свойству, ни по родству, ни по дружбе, к их рукам прилипали изрядные суммы казенных денег. О том, что это было в порядке вещей, свидетельствуют сотни уцелевших документов того времени. К примеру, в Хлынове (Вятке) староста, собирая с населения пошлины, не столько отправлял их в казну, сколько опускал в собственный карман. «Оттого, — говорится в челобитной хлыновцев, — многие люди охудали, задолжали и, побросав свои дворишки да животишки, разбрелись кто куда».
Тягло тянули и посадские люди. Это было имущественно крайне неоднородное сословие. На одном его полюсе — городские низы: ремесленники, которым «прокормиться нечем», мелкие торговцы, весь товар которых помещался на скамье или небольшом лотке, мастеровые, не находившие применения своим рукам, скитавшиеся по чужим дворам, вынужденные ночевать под лодками и питаться, как тогда горько шутили, похлебкой из яичной скорлупы. На другом полюсе — посадская верхушка, наиболее привилегированную часть которой составляла корпорация «гостей» — купцов и промышленников, купивших у государства право сбора с населения различных налогов. Например, именно на гостей было возложено взимание крайне непопулярной в народе, но очень выгодной соляной пошлины. Гости буквально выколачивали из тяглецов налоги. Они сосредоточили в своих руках торговлю наиболее прибыльными товарами. От этих богатеев, ворочавших сотнями тысяч, а то и миллионами рублей, зависела масса мелкого и среднего посадского люда. Гости не только косвенно влияли на государственный аппарат, но и были непосредственно с ним связаны. Чин гостя открывал возможность административной карьеры. Так, дьяк Назарий Чистый первоначально был ярославским торговым человеком, в 1621 году он произведен в гости, а в 1647 — пожалован в думные дьяки. Поскольку он сидел в Посольском приказе, иностранцы называли его «государственным канцлером». Чистый был и крупным землевладельцем — собственником вотчин в четырех уездах. Именно Назарий Чистый был инициатором введения в 1646 году новой соляной пошлины, которая и без того была не малой, а теперь вчетверо повысила цену на продукт первейшей необходимости. Налог на каждый пуд соли возрос до 20 копеек. Для сравнения стоит отметить, что цена четверти[9] ржи в то время была около 30 копеек. Если учесть, что в питании большинства населения преобладала соленая рыба, можно понять, как остро отразилось на жизни народа увеличение соляной пошлины. Недовольство масс усугублялось тем, что при ее сборе, как свидетельствуют документы, гости «многой казной корыстовались… и всякие насильства чинили всяких чинов людям». Через два года правительство было вынуждено отменить соляной налог, но эта мера уже не могла предотвратить мощный взрыв народного гнева летом 1648 года.
Низы и средние слои посадских людей терпели произвол не только со стороны представителей власти, гостей, богатых купцов. Они были беззащитны и перед сильными феодалами. Сохранилась жалоба посадских тяглецов на притеснения и бесчинства монахов Иверского монастыря. «Да они же Иверского монастыря старцы, — пишут челобитчики, — … ездят по посадам… и нас, сирот … посадских людей, бьют и увечат своею управой, а иных и ножами режут, и от того боя и увечья и ножевого резанья иные померли, а иных нас … хватают по улицам и водят к себе на монастырский двор и в чепь (на цепь. — Авт.) сажают и держат в чепи не малое время… и бьют и мучат занапрасно и безвинно…»
Возмущение посадского люда вызывали «белые» места и слободы — городские феодальные владения, «обеленные» (отсюда «белые»), то есть освобожденные от выплаты пошлин, налогов и выполнения натуральных повинностей в пользу государства. Правда, население «белых» слобод вынуждено было отдавать изрядную долю доходов деньгами и натурой своему господину, но это было несравненно меньше, чем вносили в казну посадские тяглецы, которых к тому же разоряли алчные государевы сборщики и те же владельцы «белых» слобод — феодалы.
Обстановка в стране накалялась. По городам и селам ходили тревожные слухи: «Делается-де на Москве нестройно, и разделилась-де Москва натрое, бояре-де себе, а дворяне себе, а мирские и всяких чинов люди себе ж». Народная молва не ошибалась: дворянство набирало силы и требовало уравнять его в правах с аристократией, разрешить ему передавать свои поместья по наследству. Это вызывало протест у владельцев вотчин, считавших претензии дворян посягательством на свои льготы и привилегии.
Крестьян особо волновал вопрос о сроках их сыска в случае побега от феодала. Розыск и возврат беглых с 5 лет в 1613 году вырос до 15 в 1647 году. Прошел слух и о полной отмене «урочных лет», что не могло не взбудоражить огромную массу крестьянского населения.
Нижегородский сын боярский Прохор Колбецкий, находясь в столице, писал своему отцу, что «на Москве смятение стало великое» и что «боярам быть побитым…». Толпы челобитчиков осаждали приказы. У каждого, кто пришел в Кремль, были свои обиды, свой повод для недовольства. Из Москвы люди возвращались, не найдя правды, неудовлетворенные. И снова начиналось тяжкое, с горем пополам житье-бытье.
Поистине бедственным было положение крестьянства — основного трудового класса тогдашней России. Задавленное нуждой, замученное подневольным трудом, кормившее множество ненасытных ртов, оно само нередко голодало. Конец сороковых годов XVII века выдался неурожайный. Не поднялся хлеб, от засухи зачахли травы. Начался падеж скота. Правительство официально заявляло, что «уездные и сошные люди от хлебной скудости стали бедны и с промыслов отбыли».
Пятнадцать — двадцать закопченных, по-черному отапливаемых изб, где под одной крышей с тощей коровенкой, жалобно мычащей в клети, ютится многодетная семья, — такова типичная картина бедной деревни того времени. «Двор крыт светом да обнесен ветром», — с горечью говорили о своем убогом жилье крестьяне. Летом три-четыре дня в неделю отнимает работа на барщине, которой обычно заняты все — от мала до велика. Зимой крестьяне в санях везут помещику в город оброк «на пропитание», хотя многим из них, чтоб не помереть с голоду, самим впору просить милостыню у добрых людей.
Изнемогала под тяжестью феодального гнета городская беднота — мелкие ремесленники, торговцы, поденные работники. Роптали на свою рабскую долю холопы — люди, попавшие в полную зависимость от господ и лишенные всяких прав. Трудно приходилось военному люду, независимо от того, были ли это стрельцы и казаки, составлявшие старое российское войско, или солдаты новых, сформированных по европейскому образцу полков («нового строя»). Те и другие весьма скупо вознаграждались за свою нелегкую службу. И без того невысокое денежное и хлебное жалованье выплачивалось им в неполном объеме и с частыми перебоями. Они терпели рукоприкладство и произвол высших чинов. Последние расхищали деньги и продовольствие, предназначенные рядовому составу, принуждали своих подчиненных работать на себя, «наряжали службами маломочных людей» и за взятки освобождали от караулов тех, кто побогаче.
Нараставшие исподволь глухое недовольство и брожение масс прорвались грозным возмущением 1 июня 1648 года в Москве. Негодование народа вылилось в разгром боярских усадеб. Уничтожались обнаруженные там крепостные документы, учинена была расправа над давними недругами — Н. Чистым, Л. Плещеевым, П. Траханиотовым. После июньских событий закатилась и звезда главного царского советника Б. И. Морозова. «Тишайшему» пришлось самолично предстать перед разгневанной и ненавистной ему «чернью» и со слезами на глазах умолять пощадить его дядьку (воспитателя). Алексей Михайлович публично обещал, что Морозов будет выслан из столицы «и впредь де … до смерти на Москве не бывать и не владеть и на городах у государевых дел ни в каких приказах не бывать». «…И на том, — свидетельствует летописец, — государь царь к Спасову образу прикладывался, и миром и всею землею положили на его государскую волю», т. е. оставили этот вопрос на царево усмотрение. В результате избежавший благодаря монаршьему заступничеству смертной казни временщик отправился в ссылку в Кириллов монастырь, увозя тревожные воспоминания о том, как восставшие хозяйничали в его боярских хоромах, как срывали драгоценности с его жены, не посмотрев, что она царицына сестра, вы