брасывали их на улицу и топтали, приговаривая: «То наша кровь!»
Казалось бы, продолжавшийся в течение трех-четырех дней «Соляной бунт» — всего лишь скоротечная вспышка народного гнева, не имевшая особых последствий. Но это только на первый взгляд. Пожар московского восстания высветил все глубокие язвы Российского государства, коренные противоречия его социального организма. Вслед за Москвой вспыхнули гили (восстания. — Авт.) во многих городах на юге, в Поморье и Сибири. Волнение охватило не только широкие слои посада, но и уездных крестьян, казачество, воинский контингент. В ряде случаев к народному движению примыкали дворяне: как и в годы крестьянской войны начала XVII века, они пытались опереться на недовольство низов в своей затяжной борьбе с феодальной аристократией.
События середины века были красноречивым проявлением непокорства угнетенных масс. Волнения в стране еще долго не улегались. Не затихали слухи о том, что «мир весь качается», «еще-де у нас замятие (волнению. — Авт.) быть и кровопролитию великому».
Грозное предупреждение народа заставило правящий класс незамедлительно на него прореагировать и спешно перегруппировать свои силы. Верхи феодального общества предприняли двоякие меры: с одной стороны, пошли на некоторые уступки недовольным существующим порядком вещей дворянам и посадской элите, с другой — усилили крепостнический зажим основной массы подданных Российского государства.
По настоянию думных чинов, московских и провинциальных дворян, церковных иерархов, гостей, «лутчих людей» на Земском соборе в июле 1648 года было решено в срочном порядке приступить к составлению нового свода законов — Уложения, «чтобы впредь по той уложенной книге всякие дела делать и вершить».
В начале 1649 года Уложение было принято Земским собором, почему и получило название соборного. На этом своде законов лежит отблеск пламени прокатившихся по стране народных восстаний. В статьях Уложения, где говорится о запрете подавать царю челобитные в церкви во время службы, о недопустимости всяких бесчинств и брани на государевом дворе, явно ощущаются отголоски «Соляного бунта».
Большую тревогу самодержавию и правящему классу феодалов внушила и английская буржуазная революция, стоившая головы королю Карлу I Стюарту. «Тишайший» распорядился даже снарядить в Англию специальный экспедиционный корпус, чтобы оказать военную помощь британской королевской фамилии, но события за Ла-Маншем разворачивались столь стремительно, что опередили действия государя «всея России». Однако урок истории, который получила английская монархия, хорошо усвоили в Московском государстве, и скорость, с которой было выработано Уложение царя Алексея Михайловича, в известной степени правомерно связывать с революцией и казнью короля в Англии.
Соборное уложение изначально замышлялось как прочная юридическая узда на народ, с помощью которой власть имущие стремились раз и навсегда узаконить отвечающий их классовым интересам правопорядок. Свод законов 1649 года вошел в историю как кодекс крепостничества. На основании соответствующих его статей беглых крестьян можно было искать «без урочных лет». Отныне независимо от того, когда бежал крестьянин, помещик мог вернуть его обратно по предъявлении документов, удостоверяющих его права на беглеца. Беглых крестьян надлежало отдавать с детьми и внуками, со всем имуществом, с хлебом на корню и молоченым. Землевладелец получал права на личность крестьянина.
Соборным уложением вводилось «посадское строение», в соответствии с которым отменялись «белые» места и слободы. Бывшие беломестцы превращались в зависимых от государства людей и должны были на общих основаниях нести тягло. Однако на бумаге было одно, а на деле совсем другое: упразднение «белых» слобод шло болезненно и растянулось на много лет. Основным результатом «посадского строения» был феодальный зажим огромной массы горожан. Подобно тому как крестьяне закреплялись за конкретными владельцами, так торгово-ремесленное население города особой главой Уложения привязывалось к своему посаду, за самовольный уход из которого грозили жестокие кары. Если же тяглецу все же удавалось благополучно скрыться, весь груз его налогов и повинностей ложился на остальных: делалась «раскладка» — распределение между ними брошенного тягла. Согласно Уложению, наряду с посадскими людьми денежный оброк и таможенные пошлины за лавки и торговые операции должны были платить занимавшиеся приработками такого рода представители военного сословия — стрельцы и прочие, при этом тех из них, у кого доходы от торговли превышали 50 рублей, в обязательном порядке переводили в посадское тягло. Среди мелких служилых людей и в первую очередь рядовых чинов эти нововведения вызвали острое недовольство.
Идя навстречу дворянству, самодержавие специальными статьями Соборного уложения в основном уравняло в правах вотчинников и помещиков и, удовлетворив давние претензии последних, тем самым приобрело в их лице многочисленную опору.
Соборное уложение в России завершало собой целый этап крепостнической политики самодержавия и окончательно утверждало крестьянскую несвободу. В других странах Европы эти процессы произошли примерно на полтора-два столетия раньше.
Почему же Россия отставала в своем развитии от других европейских держав? Во многом это объясняется той особой ролью щита от монгольского нашествия, которую суждено было сыграть Руси в XIII–XIV веках. Приостановив естественный ход исторического процесса развития русских земель, ордынское иго искусственно продлило период феодальной раздробленности, законсервировало на полтора столетия присущие этому периоду усобицы и распри между отдельными княжествами, разорванность и замкнутость экономических, политических и культурных связей. В начале XVII столетия поступательное развитие Российского государства было нарушено событиями Смутного времени — вмешательством из-за рубежа во внутренние дела страны, интервенцией польско-литовских и шведских феодалов.
Но и в России, хотя и с опозданием, примерно с XVII века, как указывал В. И. Ленин, наступает новый период истории, который характеризуется «усиливающимся обменом между областями, постепенно растущим товарным обращением, концентрированием небольших местных рынков в один всероссийский рынок»[10].
Желанный Дон
Блеща средь полей широких,
Вон он льется!.. Здравствуй, Дон!
От сынов твоих далеких
Я привез тебе поклон.
Как прославленного брата,
Реки знают тихий Дон;
От Аракса и Евфрата
Я привез тебе поклон.
Отдохнув от злой погони,
Чуя родину свою,
Пьют уже донские кони
Арапчайскую струю.
Приготовь же, Дон заветный,
Для наездников лихих
Сок кипучий, искрометный
Виноградников твоих.
Так писал об этой реке, попав на донские берега, А. С. Пушкин.
С Доном, Донским краем исстари связаны представления о ратной удали, широком русском характере, отважных, вольнолюбивых людях.
В XVII веке Дон был южной окраиной Российского государства. Охрану дальних рубежей страны несло казачество — своеобразный пограничный корпус, на который не распространялась власть московских приказов и воевод. Сторожевая служба освобождала от крепостной зависимости и холопства. Правительство шло на это, поскольку специально держать для обереганья границ крупные воинские силы было крайне сложно и накладно. Поэтому на Дон, Яик (Урал), Терек и другие земли, через которые обычно шло вторжение неприятеля и совершались разорительные набеги крымских татар, устремлялся поток беглых из глубинных районов России. Существовало негласное, но фактически узаконенное правило: «С Дона выдачи нет», то есть те, кому удавалось, ускользнув от многочисленных царевых сыщиков, рыскавших по дорогам, бежать в поисках лучшей доли на Дон, возврату феодалу не подлежали. После принятия Соборного уложения, ужесточившего эксплуатацию и лишившего крестьян права «выхода», поток беглых на Дон значительно возрос. Там можно было видеть представителей всего угнетенного люда России. «Бежали мы из того государства Московского, от рабства вечного, от холопства полного, от бояр и дворян государевых, да и поселились здесь в пустынях необъятных», — так характеризуют новоявленные казаки свое присутствие на Дону.
Прослышав, что «на Дону и без бояр живут», туда устремились холопы, владельческие, государевых дворцовых сел и черносошные крестьяне, посадские тяглецы, стрельцы, а также люди, потерявшие крепкие социальные связи, рвавшие с землей и жившие случайными заработками. Это и «ярыжки», нанимавшиеся на поташные заводы, соляные промыслы, бравшиеся за всякую черную работу, это бурлаки и крючники, обслуживавшие судовой ход по Волге и другим рекам. Шли казаковать на Дон и люди свободные. Их привлекала сюда отдаленность от Москвы, гарантировавшая недосягаемость натиска на их независимость со стороны как феодального государства, так и бояр и дворян.
Г. Котошихин писал, что «Доном от всех бед свобождаются». Но это вовсе не был край с молочными реками и кисельными берегами, и далеко не всякий, кто туда приходил, там оседал. Жить на Дону — значило быть казаком, нести трудную и опасную службу, участвовать в долгих военных походах, жестоких пограничных стычках с зарившимся на русскую землю врагом. Мирно хлебопашествовать на Дону запрещалось. Хотя беглые люди из крестьян, спасавшиеся от помещичьего ярма, от гнета государственных налогов и повинностей, поначалу пытались вернуться к своим привычным сельскохозяйственным занятиям, но казацкая верхушка — старшина да и многие рядовые донцы решительно препятствовали этому, обоснованно усматривая в проникновении земледелия угрозу своему свободному положению, так как распаханные угодья тут же возьмут на учет царские писцы и обложат население тяжелыми натуральными поборами. Кроме того, военизированные условия жизни казаков, требовавшие частых перемещений, исключали их сколько-нибудь основательную привязку к земле и крестьянскому труду. Отсюда и строжайший (под страхом смертной казни) запрет войскового круга (собрания казаков. —