казаком, к Стеньке Разину со стоварыщи, 3 человека колодников, кулалинских казаков, которые из Астарахани были посланы...» Костомаров: «Узнав об этом, Леонтий Плохово заметил ему:
— Побойся Бога, атаман! Ты скоро забываешь великую к тебе милость государя! Отпусти беглых, вороти служилых, которые к тебе перебежали.
— Этого у нас, у Козаков, никогда не водилось, чтоб беглых выдавать; а кто к нам придёт, тот волен; мы никого не силуем: хочет — пусть прочь идёт».
У Шукшина Разин обозлился на Леонтия Плохово и приказал протянуть под стругом, это не подтверждается источниками, но требуется для развития романного противостояния с Фролом Минаевым, «скосоротившимся» из-за этого разинского поступка. Увы, о реальных отношениях между Разиным и Минаевым (весьма незаурядной личностью) не известно вообще ничего. На сей раз Шукшин опирался на информацию о более позднем периоде разинщины — когда Минаев перешёл на другую сторону; с этой точки зрения постепенное развитие конфликта выглядит логично. Но Шукшин здесь опять пишет о «войне с боярами» как о некоем решённом деле. Минаев в нужности этого дела сомневается:
«— А зачем тебе? Зачем, скажи на милость?
— Гадов повывесть на Руси, все ихные гумаги подрать, приказы погромить — люди отдохнут. Что, рази плохое дело?
Фрол молчал.
— Подумать только, — продолжал Степан, — сидят псы на Москве, а кусают — аж вон где! Нигде спасу нет! Теперь на Дон руки протянули, отдавай беглецов...
— На царя, что ли, руку подымешь? Гумаги-то от кого?
— Да мне мать его в душу — кто он! Если у его, змея ползучего, только на уме, как захомутать людей да сесть им на загривок, какой он мне к дьяволу царь?! Знать я его не хочу, такого доброго. И бояр его вонючих... тоже не хочу! Нет силы терпеть! Кровососы... Ты гляди, какой они верх на Руси забирают! Какую силу взяли!.. Стон же стоит кругом, грабют хуже нашего. Одними судами да волокитой вконец изведут людей. Да поборами. Хуже татар стали! А то ты не знаешь...»
О ненависти Разина к «гумагам» Шукшин упоминает не единожды. «Бумаги он ненавидел люто». Однако из того, что разинцы уничтожали долговые и кабальные документы (как уничтожали уже в XX и XXI веках документы внутренних разведок в освободившихся от авторитарных режимов странах), отнюдь не следует, что он «ненавидел бумаги». Переписку он вёл огромную. То, что он всюду старался привлечь к себе грамотных людей — попов, дьяков и подьячих (и весьма в этом преуспел: вероятно, этим людям выплачивалось повышенное жалованье), свидетельствует как раз о ясном понимании необходимости и силы «гумаг».
Однако мы немного увлеклись, пытаясь представить себе Разина хитрым политиком — и только. Многие его поступки с этой точки зрения объяснить невозможно. Например, его совершенно «безбашенное» поведение в Царицыне. Но ещё до Царицына Прозоровский послал вдогонку разинцам немецкого полковника Видероса, чтобы, как пишет Стрейс, «передать и приказать немедля отослать в Астрахань слуг его величества, в случае же отказа он, Разин, снова впадёт в немилость у царя и ему от того придётся тяжелее и труднее, чем в прошлый раз, и может быть, ему придётся расплатиться за старые грехи ради новых».
Оцените стиль, каким разговаривает Разин у Стрейса (вероятно, пересказывавшего услышанное им от Видероса): «...гнев и ярость его вылились в кощунствах, проклятиях и неистовстве, и он говорил: “Как смеют приносить мне такие нечестные требования? Должен я предать своих друзей и тех, кто последовал за мной из любви и преданности? Меня ещё понуждают к тому немилостью? Добро же, передай твоему начальнику Прозоровскому, что я не считаюсь ни с ним, ни с царём, что в скором времени явлюсь к ним предъявить свои требования, чтобы этот малодушный и трусливый человек, который теперь кичится и хвастается своей двойной властью, не смел так разговаривать и повелевать и делать мне предписания, как своему крепостному, когда я рождён свободным и у меня больше силы, чем у него. Пусть стыд выест ему глаза за то, что он меня встретил без малейших почестей, как ничтожного человека” и т. д. и ещё много других упрёков. Стоявший перед ним полковник всё время боялся, что его зарубят». Если содержание разинского спича передано более или менее верно, он, похоже, уже совсем не надеялся на успех своей станицы в Москве. А может, и так: пьян и зол был и просто сболтнул лишнее...
Казаки пришли в Царицын 1 октября 1669 года. Их беспрепятственно впустили, они помолились в Троицком и Иоанно-Предтеченском монастырях, жители окраин сдали им комнаты для житья. Но дальше всё пошло вразнос. Унковский не решился запретить продажу вина, как советовал ему Прозоровский, но поступил совсем неумно: вдвое поднял на вино цены, рассчитывая хорошо поживиться. Это взбесило Разина. Потом он встретился с донцами, приезжавшими в Царицын за покупками, — те пожаловались, что Унковский вымогает взятки. Как сообщал Плохово (из сводки): «И с Ондреем Унковским Стенька Разин бранился за то: как де оне, казаки, из Астарахани пришли на Царицын, и Ондрей де велел с кружечного двора вино им продавать перед прежнею ценой вдвое. Да Стенька ж де, бранясь с Ондреем, выговаривал ему. — Которые де казаки приезжают с Дону, и он де, Ондрей, емлет с них з дуги по алтыну, да у донских же казаков отнял у одного 2 лошади с саньми и хомуты, а у другова пищаль». Ну, Унковский, берегись: скупой платит дважды. Из цитированного выше наказа спецпосланнику Евдокимову:
«А приехав на Царицын, он, Стенька, забыв бога и великого государя милость, воеводу Андрея Унковского бранил и за бороду драл, и в приказной избе хотел дверь высечь и ево, Андрея, зарезать...»
Сам Унковский отчитывался в Москву 17 декабря: «Октября де в 1-й день, приехав на Царицын, воровские казаки Стенька Разин со товарыщи, ведая на Царицыне малолюдство, всякое озорничество чинили. Приходил он, Стенька, со многими казаками с ружьём на государев двор к нему, Ондрею, двожды и дверь у горницы выбил бревном и ево, Ондрея, хотел зарезать. И он де, Ондрей, убоясь смертного убивства, выкинулся из горницы в окно и ногу у себя вышиб и от него, Стеньки, ухоронился. И он де Стенька хотел ево убить до смерти, искал во всех хоромех и в соборной церкви в олтаре... Да он же, Стенька, у тюрьмы замок збил и сидельцов выпустил. Да пришёл в приказную избу к нему, Ондрею, их казачей старшина, запорожской черкашанин Леско, пьян со многими казаками, и бранить всякою неподобной бранью, и за бороду ево, Ондрея, драл. Да после того Стенька де Разин приходил и дверь у приказной избы хотел выбить и ево де, Ондрея, убить до смерти. И он, Ондрей, от него ухоронился в приказной избе в задней. И говорили, они, казаки, всякие воровские слова и всяким дурном на город и на него, Ондрея...»
В итоге вино, которое воевода надеялся продать дорого, казаки забрали бесплатно и учинили в городе бог знает что. Из сводки: «И Ондрей Унковской по ево, Стеньки, выговором тем казаком за лошади и за пищали деньги платил...» Как тут не обнаглеть, не зарваться, когда воеводы по твоим «выговором» делают всё, что велишь? Тут и человек XXI века может про всякую политику позабыть... Умница Плохово молчал и ни во что не вмешивался...
Из сводки: «Да под Царициным пограбили Михайла Куроедова да синбиренина посадского человека, отняли 2 стружка, да у сотника астараханского у Фёдора Сницына взяли великого государя грамоты (адресованные Прозоровскому. — М. Ч.) и в воду пометали». Унковский ничего не мог бы сделать, если бы и был смелее и решительнее: в городе не было московских стрельцов и солдат, а на своих стрельцов он, регулярно задерживавший им жалованье, не надеялся. Показания Плохово (из сводки): «Стенька же де Разин говорил на Царицыне ему, Левонтью. — Головы де московских стрельцов с приказы на Царицын для чего долго время нейдут? На котором де месте он, Стенька, к ним доезжал, на том месте они и городок земляной зделали, а знатно де, что они боятца ево, Стеньки... (знатно, ах знатно, какая уж тут политика. — М. Ч.). А у нево де, Стеньки, того в мысле не было, чтоб на них боем приходить, говорил он, устращивая их. И впредь Стенька воровством хвалится на Ондрея Унковского, а говорил. — Будет он, Ондрей, донским казакам, которые учнут з Дону приезжать для соли и всяких покупок, учнёт какие налоги чинить, лошади и ружьё отнимать и с подвод имать деньги пуще прежнева, и ему де, Ондрею, от него, Стеньки, за то живу не быть».
Разин обещал Прозоровскому, что в Царицыне оставит все пушки и струги; по одним сведениям, часть оставил, по другим — заявил, что не отдаст ничего. Более того, как сообщали посланные его конвоировать стрельцы, он отнял у них лодки (Крестьянская война. Т. 1. Док. 100. 9 октября 1669 года), и они в одной лодке были вынуждены бежать. Сам он нанял подводы и 5 октября отправился на Дон. Струги перетащили, как обычно, волоком. Было с ним около тысячи или полутора тысяч человек.
А вскоре после его ухода из Царицына Унковский сообщал в Москву (из сводки), что к Разину собирается «голытьба многие» с Дона и Хопра. В. М. Шукшин: «Опять закипела душа, охватило нетерпение, он даже встал и оглядел своих — на стругах и конных. Хоть впору теперь начинай, нет больше терпения, нет сил держать себя. Понимал: нельзя, рано ещё, надо собраться с силой, надо подкараулить случай, если уж дать, то дать смертельно... Но душа-то, душа-то, что с ней делать, с этой душой!.. — мучился Степан». Какими-то размышлениями он, конечно, мучился. Не мог не понимать, что после выходки в Царицыне положительный ответ Москвы на предложение казачьих послов стал совсем уже маловероятен. Может, и сожалел уже о царицынских «шалостях». Но, возможно, как раз после безнаказанности в Царицыне вознёсся в собственных глазах до небес.
Глава пятаяИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ
Но каждый, кто на свете жил, любимых убивал,
Один — жестокостью, другой —
Отравою похвал,
Трус — поцелуем, тот, кто смел, —
Кинжалом наповал.