Оскар Уайльд.
Баллада Редингской тюрьмы[51]
Астраханский писатель-краевед Г. А. Гладченко, «Кремль — сердце Астрахани» (2012): «Ему, пьяному, и женщину выбросить в море — пустяк, после того как натешился. А народ поёт: “И за борт её бросает в набежавшую волну”. Поэтично, романтично... Коллективный сдвиг, психоз. Пьяный деспот обрекает на смерть женщину у всех на глазах... хорошо. Нет, здравый рассудок такое не приемлет. Что, трудно представить... это ваша жена, дочь, сестра. Разбойник отнял её у вас, надругался и выбросил в море, как ненужный хлам. А Кобзон всё поёт: “...и за борт её бросает в набежавшую волну”. Пора кончать петь осанну грабителю, маньяку, с головы до пят забрызганному людской кровью». Другой астраханский писатель-краевед — А. С. Марков[52]: «...в фабуле положенного в основу песни предания людей прежде всего привлекает власть Разина над собой, способность атамана во имя единства казачьего братства поступиться своей любовью. Не зверем, не разбойником-душегубом предстаёт в песне Разин в сознании народа, а человеком горячим, мятущимся, трогательно привязанным к своей пленнице».
А вот — взгляд женщины, Марины Цветаевой (написано в 1917 году):
А над Волгой — ночь,
А над Волгой — сон.
Расстелили ковры узорные,
И возлёг на них атаман с княжной
Персиянкою — Брови Чёрные.
И не видно звёзд, и не слышно волн,
Только вёсла да темь кромешная!
И уносит в ночь атаманов чёлн
Персиянскую душу грешную.
И услышала
Ночь — такую речь:
— Аль не хочешь, что ль,
Потеснее лечь?
Ты меж наших баб —
Что жемчужинка!
Аль уж страшен так?
Я твой вечный раб,
Персияночка!
Полоняночка!
А она — брови насупила,
Брови длинные.
А она — очи потупила
Персиянские.
И из уст её —
Только вздох один.
— Джаль-Эддин!
А над Волгой — заря румяная,
А над Волгой — рай.
И грохочет ватага пьяная:
— Атаман, вставай!
Належался с басурманскою собакою!
Вишь, глаза-то у красавицы наплаканы!
А она — что смерть,
Рот закушен в кровь. —
Так и ходит атаманова крутая бровь.
— Не поладила ты с нашею постелью,
Так поладь, собака, с нашею купелью!
В небе-то — ясно,
Темно — на дне.
Красный один
Башмачок на корме.
И стоит Степан — ровно грозный дуб,
Побелел Степан — аж до самых губ.
Закачался, зашатался. — Ох, томно!
Поддержите, нехристи, — в очах темно!
Вот и вся тебе персияночка,
Полоняночка.
Об отношении Разина к женщинам и отношениях с женщинами известно очень мало. К жене он, как будет видно из дальнейшего, похоже, был привязан. Всё же странно было бы, если бы он всю жизнь хранил ей верность. Из «расспросных речей» в Разрядном приказе московских стрельцов Д. Иванова «со товарыщи» от 5 сентября 1670 года (Крестьянская война. Т. 2. Ч. 1. Док. 39): «А будучи де в войску, он, вор Стенька, пьёт безобразно и жонок татарок у себя держит». Это единственное упоминание в русских официальных источниках о частной жизни Разина. Стрейса мы уже цитировали: «...конечно он был отцом многих безбожных детей».
Из фольклора (записи Якушкина): «Ему, Стеньке, всё равно было: султанская ли дочка, простая ли казачка, — спуску не было никому, он на это был небрезглив...»
«— А ведь и теперь ещё остались внуки, аль правнуки Стеньки Разина?
— А как же? На Дону и теперь много Разиных, все они пошли от Стеньки Разина.
— У Стеньки один только сын и был! — утвердительно объявил козак-зелёная-шуба.
— Он холостой был, — возразил другой козак, вероятно, помнивший старину.
— Любовниц было много.
— Можеть, от любовницы и сын был, — пояснить козак-зелёная-шуба.
— От любовницы, — может быть».
«— Небось, на какую девку кинет глазом, та и его?
— Знамо!
— Что ни есть красавиц выбирал?
— Роду не спрашивал!
— Какого так роду спрашивать?! какая ему показалась — ту и тащат к нему!., побалуется-побалуется, да и бросит её... Другую возьмёт!
— И без обиды пустит?
— Наградит!»
Пока, как видите, ничего похожего на убийство — всего лишь донжуанство. Но само по себе донжуанство малоинтересно, привлекает не статистика, а трагедия — когда одна, с одной, об одной. Разумеется, ни один писатель, занимавшийся Разиным, тему «утопления княжны» не обошёл — и почти всякий, даже если к Разину относился плохо, писал её романтическими красками. Любопытно, что у Пугачёва была весьма похожая история, но её не романтизируют. Цветаева в «Пушкине и Пугачёве» чётко объясняет почему, цитируя пушкинскую «Историю пугачёвского бунта»:
«Молодая Харлова имела несчастие привязать к себе Самозванца. Он держал её в своём лагере под Оренбургом. Она одна имела право во всякое время входить в его кибитку; по её просьбе прислал он в Озёрную приказ — похоронить тела им повешенных при взятии крепости. Она встревожила подозрения ревнивых злодеев, и Пугачёв, уступив их требованию, предал им свою наложницу. Харлова и семилетний брат её были расстреляны. Раненые, они сползлись друг с другом и обнялись. Тела их, брошенные в кусты, долго оставались в том же положении».
Собственно говоря, после этой душераздирающей цитаты ни о какой романтике применительно к Пугачёву и Харловой говорить просто невозможно. Но если кому-то что-то ещё непонятно, Цветаева комментирует:
«Пугачёв и Разин — какая разница! Над Разиным товарищи — смеются, Разина бабой — дразнят, задевая его мужскую атаманову гордость. Пугачёву товарищи — грозят, задевая в нём простой страх за жизнь. И какие разные жертвы! (Вся разница между поступком и проступком). Разин сам бросает любимую в Волгу, в дар реке — как самое любимое, подняв, значит — обняв; Пугачёв свою любимую даёт убить своей сволочи, чужими руками убивает: отводит руки. И даёт замучить не только её, но и её невинного брата, к которому, не сомневаюсь, уже привык, которого уже немножко — усыновил. В разинском случае — беда, в пугачёвском — низость. В разинском случае — слабость воина перед мнением, выливающаяся в удаль, в пугачёвском — низкое цепляние за жизнь. К Разину у нас — за его персияночку — жалость, к Пугачёву — за Харлову — содрогание и презрение. Нам в эту минуту жаль, что его четвертовали уже мёртвым. И — народ лучший судия — о Разине с его персияночкой — поют, о Пугачёве с его Харловой — молчат».
Как замечает Цветаева, Пушкин написал двух совершенно разных Пугачёвых в «Истории пугачёвского бунта» и «Капитанской дочке»: в первом тексте — документ, во втором — миф, причём миф создавался уже после документа. Но даже и в мифе, где Пугачёв — носитель мрачного обаяния, Пушкин совсем умолчать о Харловой не мог, намекнул в письме Маши Гриневу: «Он [Швабрин] обходится со мною очень жестоко и грозится, коли не одумаюсь и не соглашусь, то привезёт меня в лагерь к злодею, и с вами-де то же будет, что с Лизаветой Харловой». И никакой романтической любви и романтизированного убийства Пугачёву Пушкин приписывать не стал, потому что уже работал прежде с документами и знал и чувствовал: не было и не могло быть такого. А вот Цветаева тут как раз слукавила. Она сравнивает две несравнимые вещи: пушкинский документ о Пугачёве с мифом о Разине — песней Д. Н. Садовникова «Из-за острова на стрежень» — и, прекрасно зная историю реального Разина (она всегда очень серьёзно работала с источниками), всё же выбирает миф и на его основе творит миф собственный...
Русские официальные источники не содержат абсолютно никаких сведений об утопленной возлюбленной Разина или хоть о какой-нибудь конкретной убитой им или его товарищами по личным мотивам или в качестве жертвоприношения женщине. Только Стрейс, как мы уже упоминали, пишет о повешенной по разинскому приговору чьей-то жене. В приговоре Разину содержится длиннейший перечень убитых им или по его приказу людей, в том числе во время персидского похода, упоминаются и купцы, и горожане — только о персидской княжне ничего нет. Что удивительно, в фольклоре об утоплении княжны тоже не так много информации: этой истории нет, например, ни в собрании донских песен под редакцией А. М. Листопадова[53], ни в «Преданиях русского народа» под редакцией И. Н. Кузнецова. (Это не значит, что информации нет вообще — но о ней далее). Обычно в фольклоре любимая у Разина есть, но она не называется персидской княжной и никто её не топит:
Посреди лодки — золота казна.
На златой казне лежит цветно платьице,
На цветном платье сидит красна девица,
Есаулушки она — сестра родная,
Атаманушке — полюбовница.
Как сидит она, слёзно плачет.
Но атаман и не думает убивать девицу, а, напротив, нежно её утешает:
Ты не плачь, не плачь, красна девица,
Мы поедем с тобой в твою землюшку,
В твою землюшку, к отцу, к матери.
Почему-то фольклорная возлюбленная Разина сидит обычно на золоте, на «общаке», как сейчас бы сказали: любопытная деталь, демонстрирующая доверие атамана к своей подруге и почему-то не включённая Садовниковым в песню.
Ай, на носу сидит есаул, есаул с веслом,
Ай, на корме стоит атаман, атаман с копьём,
Ай, атаман ушка Степан Тимофе... Тимофеевич.
Ай, посеред лодки золота казна, золота казна,
Ай, на казне сидит девка кра... девка красная...[54]